Пятьсот веселый - Анатолий Левченко

— Как же я мог не воевать? — искренне удивился мужичок. — Само собой, воевал. Как же иначе?

Генка слушал мужичка и удивлялся: неужели вот такой человек воевал с немцами? Его и сердитым-то представить невозможно.

А.тот вдруг спохватился:

— Елочки зеленые! Воды-то не набрал! Вы, ребята, присмотрите за мешочком моим, а я водички на всех запасу, кипяточку. Дело к вечеру, а ночью вдруг пить захочется.

— Не волнуйтесь за свой мешок, — сказал Генка, которому новый пассажир все больше нравился, от него веяло какой-то домашней добротой, уживчивостью и доброжелательством.

Мужичок скользнул вниз и, громыхнув котелком, с довольным кряканьем спрыгнул на землю.

Видно было по всему: все, что делал мужичок, он делал с удовольствием. «А что, — подумал Генка, — он, наверно, и солдатом был толковым».

— Давай посмотрим, что у него в мешке, — прервал Генкины размышления Арвид и сделал движение, чтобы встать.

Генка не смог совладать с собой, толкнул Арвида так, что тот отлетел к стене и захныкал:

— Я же нарочно сказал, а ты драться…

— С тобой по-другому нельзя. Слизняк паршивый! Человек тебе доверяет, а ты ему, как вошь, за воротник лезешь. Убрался бы ты куда-нибудь!

— И уйду, — неуверенно пробурчал Арвид. — А лучше сам убирайся, я первый здесь место занял.

Генка презрительно хмыкнул:

— Вон какой ты собственник. Своего не отдашь. А у бедняка последнюю рубаху… Барахольщик! Если еще стянешь что-нибудь, пеняй на себя. — Он показал читинцу кулак.

— А меня вши заели, — заявил Арвид. — Вот смотри! — Он запустил руку в лохматые волосы и показал Генке ладонь. На ней копошились две сероватые вши, огромные, матерые. — Надо хоть рубашку переменить, а то старая совсем расползлась.

— Вот развел! — только и смог выдавить из себя Генка.

— Дома их у меня не было, — сказал Арвид. — И в прошлый раз, когда убегал, тоже сначала берегся. Но что толку! Это тебе не пассажирские вагончики с чистыми постелями, а товарняки…

— Эй, давайте сюда, елочки! — раздался совсем рядом голос мужичка. Генка спрыгнул с нар и перегнулся через брус. У вагона стояла женщина с двумя девочками, похожими друг на друга как две капли воды. Даже ревели девчонки одинаковыми голосами.

Мужичок подал Генке котелок и начал помогать женщине, которая казалась болезненной и очень усталой. Ноги ее были обезображены вздувшимися изломанными венами.

— А ну, цыц, сопливая команда! — весело закричал Елочки Зеленые, подхватывая на руки одну из девчонок, а та, не переставая реветь, отбивалась от незнакомца руками и ногами и тянулась к матери. — Принимай, юноша, невесту!

Генка нагнулся как можно ниже и подхватил упругое извивающееся тельце девочки. Она колошматила его пухлыми мокрыми от слез ручонками, а рот, широко растянутый в беззвучном крике, занимал, казалось, все лицо девчушки. Генка, когда-то нянчивший младших братишек, знал, что делать с малышами, когда они «зашлись». Он быстро поставил девочку на пол вагона и легонько похлопал ее по спине. Та наконец глотнула воздуху и сразу заревела нормально, со звуком, а это означало скорое успокоение. Со второй девчонкой Генка проделал такую же процедуру и крепко держал обеих сестриц, потому что они продолжали тянуться к матери и наверняка бы ухнулись вниз с полутораметровой высоты.

Тем временем мужичок, подбадривая женщину, помогал ей подняться в вагон.

— Шустрые у вас девчушки! Как их звать-то?

— Вера и Надя, — отозвалась женщина. Она сунула дочкам по куску хлеба, и те со вкусом начали есть, тараща глаза на незнакомых людей. — Тройня у меня была…

— А мужик-то где твой? — спросил Елочки Зеленые.

Женщина задержалась с ответом. Она постелила для девчушек разноцветный половичок и с оханьем поднялась на своих больных ногах.

— Нет у меня мужа. Одна с ними разрываюсь… — Женщина охнула и заплакала: —Любочку вот не уберегла…

Девчонки, увидев плачущую мать, разом перестали жевать и заревели совершенно одинаковыми голосами.

— Ладно, молчите, надоедливые! — Женщина с трудом проглотила слезы. — Выпили вы из меня все соки, всю кровушку! — А сама присела к детям на коврик и начала целовать зареванные мордашки.

— Ох ты, жизнь наша! — мужичок покачал головой.

— Есть здесь места свободные? — послышался сиплый голос, и перед дверью вагона выросли широкие плечи и перепаханное морщинами лицо. На лоб человека была надвинута маленькая кепочка с пуговкой на макушке.

— Мест сколько угодно, — сказал Генка, которого удивил контраст между литыми плечами, мощной шеей и таким морщинистым лицом.

— Давай сюда, Володя! — широкоплечий кричал, но из груди у него вырывалось какое-то сипенье, голос, будто клочками, выдавливался из легких. — Здесь лафа. Почти пусто.

— Ну и отлично! — раздался звучный молодой голос, и тот, кого сиплый называл Володей, появился у вагона. Это был красивый человек лет двадцати восьми с рюкзаком за плечами. Таких рюкзаков Генка еще не видел. Одни ремни чего стоят — черные, сверкающие, будто покрытые лаком. А два чемодана, которые молодой пассажир поставил рядышком на земле, были сделаны из кожи с причудливыми выпуклыми разводами.

— Ну и вагончик! — без всякого выражения произнес Владимир и сделал глубокий вдох, словно заранее готовился к тесной затхлости. — Потрясет нас дней десять-пятнадцать!

Генка обиделся за свой вагон, пахнувший вольной волей и сосновой стружкой. Однако новый пассажир все равно ему нравился.

— Ладно тебе интеллигентничать, Володя! Довезет тебя эта клетка до самой Москвы, — просипел широкоплечий. И попросил Генку: — Помоги, парень.

Генка принял неопрятный тяжелый мешок.

— Ну вот и порядочек. Давай, Володя, свое имущество!

Владимир провел пальцами левой руки от бровей до подбородка, словно отгонял какие-то мысли, и небрежно швырнул в вагон сначала оба чемодана, а потом и рюкзак. Но сам не торопился влезать, только попросил сиплого:

— Николай, займи мне местечко. Постели одеяла, они в рюкзаке.

— Сделаем. — Николай отнес чемоданы и рюкзак в противоположный от Генки и Арвида угол вагона и начал деловито копошиться. Слышалось только его неровное дыхание.

— Генка! — позвал Арвид.

— Чего тебе? — Генка с неохотой отошел от двери, ему хотелось получше рассмотреть Владимира. Матовый цвет лица, нос с породистой горбинкой, тонкие, изящно изогнутые брови, четкий подбородок — именно таким, по мнению Генки, и должно быть лицо настоящего мужчины. А глаза — черные, большие, блестящие.

— Смотри, какие одеяла! — шепнул Арвид на ухо Генке.

— Ну и что? — как можно равнодушнее спросил Генка, хотя одеяла, которые сиплый вынул из рюкзака, даже на глаз были теплыми, мягкими, пушистыми.

— Из верблюжьей шерсти, — авторитетно зашептал читинец. — А чемоданы! За один такой чемодан знаешь, сколько денег дадут!

— Собираешься стянуть? — усмехнулся Генка, пристально вглядываясь в засиневшие от повышенного интереса глаза приятеля.

— Да ладно тебе! Тоже мне, следователь нашелся! — Арвид спрыгнул на пол и выскочил из вагона. — Побереги место, отличник! Пойду погуляю! — Он скорчил рожу, мельком взглянул на стоявшего у вагона Владимира и пошел вдоль состава смешной журавлиной поступью. Без Арвида сразу стало скучно.

— Давайте я помогу, — послышался голос Владимира.

— Благодарю вас. — У дверей вагона появился аккуратный старичок в темном костюме. Волосы и бородка клинышком были совершенно седые, но держался старичок на удивление прямо, не сутулился и не горбился.

Владимир подсадил старичка. Тот выбрал себе место у стенки, рядом с Николаем. И через минуту Генка услышал, как Николай просипел:

— А в твоих краях, папаша, барсуки водятся? Старенький пассажир охотно и с полной серьезностью начал рассказывать о барсуках и почему-то о енотах. Рассказывал он, наверное, интересно, потому что Николай внимательно слушал, даже его порывистое дыхание стало словно бы ровнее.

— Давай сюда, мамаша! — крикнул кто-то. Генка обернулся и увидел огромного человека в темно-синем кителе. Ну и рост у него! Наверняка метр девяносто, не меньше.

— Лесоруб я, — еще стоя на земле, счел нужным представиться рослый пассажир. — С самого Приморья еду, так сказать. Лесопункт наш Муравейка называется. Может, слыхали?

— Нет, не слыхал, — Владимир, к которому были обращены слова лесоруба, улыбнулся. — Но мне очень приятно познакомиться с вами.

— Иван Капитонович Корнев. — Лесоруб протянул Владимиру огромную ручищу, а когда тот назвал себя, с удовлетворением проговорил: — Вот и познакомились, так сказать.

Потом лесоруб посмотрел вдоль состава и гаркнул:

— Живей, мамаша! Второй раз тебя кличу.

Мамашей оказалась знакомая Генке старушонка в мышиной шали. К вагону она прискакала резвенько, бодро. И откуда берутся силы у этих старушонок! Совсем вроде развалюшка, а ни черта ей не делается — бегает по вокзалам, толкается в очередях. Вот и сейчас она улыбается, приговаривает что-то ласковое, а по хитреньким глазкам видно, что бабка себе на уме и не позволит провести себя никаким ловкачам, отирающимся на буйных послевоенных вокзалах.