Поздние цветы - Ребекка Уинтерз

Она словно слышала голос мужа, произносившего эти слова. Его спокойный, непререкаемый тон, не терпящий возражений.

— Я понимала, он так решил, потому что насмотрелся на матерей-одиночек, чьи дети попадали в операционную «скорой помощи». Рядом ни отца, ни мужа. И никакой надежды на счастливое будущее. Он хотел, чтобы я была свободна, занималась своей профессией, жила своей жизнью.

Она услышала, как Зак тяжело вздохнул.

— Роб рассуждал правильно. На его месте я бы сказал то же самое. Когда человек знает, что умирает, у него обостряется защитный инстинкт. И появляется желание оставить свою супругу в наилучших условиях. — Зак помолчал. — Но, слава богу, я еще не на его месте. И вижу, сколько радости тебе принес бы ребенок, как бы ты его любила и холила.

Не говори больше, Зак. Ты понимаешь слишком много. Ты мудрый не по годам. И всегда был таким.

Пора поменять тему разговора:

— Шерилин сказала, что тебе каждый день в больницу звонила женщина. Не помню, чтобы я слышала ее имя…

— Наверное, это Бреда Нильсон.

Имя звучит по-скандинавски. Видно, она стройная и красивая.

— Почему бы тебе не пригласить ее в воскресенье на обед?

— Это не значит, что ты уже пригласила Майка Фрэнсиса?

Он так быстро выстрелил в нее вопросом, что она онемела. Грэхем предупреждал ее.

— Конечно, нет. Когда я на работе, я не смешиваю дело с удовольствием.

— Только в свободные часы? — продолжал он обстрел.

— Если ты не против, я бы предпочла не говорить о Майке.

— Он не подходит тебе, Мишель.

Она уже сама так решила, хотя и не по тем причинам, которые имел в виду Зак. Наверное, лучше, чтобы Зак не знал, что она решила положить конец отношениям с Майком. Для собственной защиты притворяться увлеченной другим может быть полезно. Это послужит защитой от сокрушительного очарования Зака. Мишель старалась сладить с прерывистым дыханием.

— Я пытаюсь объяснить тебе, что Грэхем и Шерилин будут рады женщине, важной для тебя, — упорно гнула она свою линию.

— Когда этот день придет, они все узнают. И долго Майк лежал со своей сломанной ногой?

Опять вернулись к Майку!

— После выписки из больницы — два месяца.

— Насколько я знаю, его дом граничит с полем для гольфа?

— Да.

— Каждый день смотреть в окно и видеть, что он не может выполнять свою работу, что ему для этого требуется помощь. Это, должно быть, тяжело для него.

— Да.

— Но для него не тяжело, когда ты обслуживала каждую его потребность?

Она покраснела от его намека.

— Между сеансами процедур он смотрел видеозаписи своей игры в гольф, анализировал, замечал, где требуется доработка.

Мишель попыталась свести разговор на менее щекотливую тему.

— Это он говорил тебе, — последовала насмешливая реплика. — А ты часами сидела рядом и восхищалась им. Без сомнения, твоя реакция подпитывала его эго.

Мишель моргнула. Майк явно не нравился Заку. Неужели он мог проглотить всю ложь, которую распространяли газеты? И почему это его интересовало?

— Ухаживая за Майком, я много узнала об игре в гольф. Раньше я ничего не понимала и не интересовалась ею.

— А сейчас интересуешься?

— Да. Мне нравится не играть, а смотреть. Гольф требует невероятного мастерства и упорства.

— А ты знаешь, что жена развелась с ним потому, что у него было много любовниц? — после паузы спросил он.

Конечно, она не влюблена в Майка, но относится к нему достаточно хорошо, чтобы развеять этот миф.

— Есть и другой вариант. Майк разошелся с женой, когда узнал, что у нее есть любовник. Она хочет вернуться к нему. Я об этом знаю, потому что она несколько раз приезжала к нему, пыталась поговорить. Он отказался от встречи с нею. Она расстроилась и рассказала все мне, надеясь, что я вмешаюсь…

Зак издал горлом какой-то странный звук.

— Правда, наверное, лежит где-то посередине между этими двумя вариантами.

— Может быть.

Удивительно, но Мишель думала так же.

— А ты готова стать новой мишенью для прессы? — спросил он. — Если тебе трудно представить сценарий, в котором сиделку превратили в любовницу, то я вполне могу.

И опять эта свойственная Заку прямота! Но даже если бы она любила Майка, она бы не позволила страху перед прессой помешать ей быть с ним.

— Как твоя тошнота? — Мишель намеренно перевела разговор на другую тему. — Хочешь, я сделаю остановку и ты немного попьешь?

— Понимаю, — проворчал он, — я затронул нерв. Отвечаю на оба вопроса: мой желудок, кажется, угомонился, и я ничего не хочу. Только бы вернуться в собственный дом с моей любимой медсестрой.

— Похоже на название старого радиоспектакля, — улыбнулась она. — «Моя любимая медсестра». Правда, я довольно стара для такой роли.

Он засмеялся, но смех быстро перешел в стон.

— Господи, мне даже смеяться больно! Так что больше не смеши меня.

— У смеха есть целительные свойства, — возразила она. — Он лечит твои хвори.

— Готов согласиться. А теперь скажи мне, откуда ты выкопала идею, будто ты старая?

— Когда ты достигнешь почтенного возраста — тридцати пяти лет, то перестанешь задавать такие вопросы. К счастью, для тебя это время наступит не скоро.

— Если кто-нибудь случайно нас подслушает, то наверняка решит, будто ты разговариваешь с ребенком. Разве ты не знаешь, что у взрослых возраст становится относительным понятием? Ты чувствуешь себя в душе старшей, потому что после колледжа постоянно ухаживаешь за больными.

Новое направление разговора вызвало у нее неловкость.

— Даже когда ты вышла замуж, у тебя не оставалось свободного времени, ты все время работала, — разглагольствовал Зак. — А потом твой муж заболел, ты отдавала ему все силы, ухаживая за ним. Точно так же ты забывала о себе, заботясь о пациентах. Пора это изменить, Мишель.

— Ты хочешь сказать, что мне надо найти другой способ зарабатывать на жизнь после того, как тебе больше не понадобятся мои услуги?

Под шуткой она тщетно пыталась спрятать свое возрастающее смятение.

— Я говорю о том, чтобы ты полностью отказалась от любой работы.

Он сказал это так серьезно, что она обомлела.

— Я сойду с ума от скуки.

— Прекрасно, если это потрясет тебя и выведет твой разум из его восьмидесятилетнего состояния.

— Ты хочешь расслабить повязку на груди, прежде чем мы выедем на Прибрежное шоссе?

Она нажала на газ.

— Конечно, не хочешь говорить на эту тему, не говори. Только я не отступлюсь. У нас не одна неделя впереди.

От напоминания о том, что они на целый месяц останутся одни, у Мишель мурашки забегали по коже.