Сатирические очерки - Мариано де Ларра

Быстрота, с которой пишущие и газете откликаются на события, и влияние различных привходящих обстоятельств на журналиста и читателя – таковы причины, нередко придающие обманчивую популярность в момент появления некоторым статьям, которые позднее, когда их рассматривают внимательно и беспристрастно, едва ли способны выдержать даже самую снисходительную критику. Вот почему я без сожаления отбросил многие из очерков, которые когда-то, казалось, нравились публике, а теперь не нравятся даже мне самому.

Я выбрал лишь те, которые имеют общий интерес, те, которые содержат намеки на весьма знаменательные события, одним словом – те, которые могут дать представление о состоянии наших нравов, нашей литературы, наших театров и, наконец, о политических превратностях и пристрастиях 1832, 1833 и 1834 годов.

Остальные же, написанные для периодических изданий, которые умирают в день своего рождения, уже в самом замысле своем несли себе наказание, оказавшись сейчас мало интересными.

Создавая этот сборник, я попытался сделать его более интересным, добавив несколько новых, нигде не публиковавшихся очерков, которые, подобно всем остальным, и отдаю сегодня на суд читателей.

Я полагал также, что если на самом деле существуют лица, которые отдают в чем-нибудь предпочтение моим писаниям перед другими, то этот сборник во всяком случае будет представлять для них достаточный интерес, так как здесь объединены очерки Фигаро, печатавшиеся в трех различных периодических изданиях, комплектами которых целиком и всеми тремя сразу вряд ли может располагать одно лицо.

Вот и все, что я хотел сказать. Если на этом не закончится мой писательский труд, если в будущем из-под моего пера выйдут снова подобные же очерки, если, наконец, публика приемом, который она окажет этому сборнику, подтвердит, что я не ошибся, веря в ее постоянную снисходительность ко мне, – тогда, быть может, со временем я прибавлю еще какой-нибудь томик к тем, которые сегодня я вам представлю с величайшим трепетом.

1830–1836 годы,

или Испания от Фердинанда VII до Мендисабаля[14]

Часть первая[15]

Вот уже более двух лет Испания дает поучительные уроки политики, являя миру зрелище трудного и мучительного разрешения от бремени. Чем же будет вознаграждена она за свои страдания? Где же пределы испытаний, которым подвергает ее провидение? Вот вопросы, которые задают друг другу свидетели ее мучительных родов. Европа, приковавшая взоры к охваченному бурей Полуострову, с беспокойством следит за его муками, стремясь постичь смысл этого великого потрясения основ общества и приоткрыть завесу над тайной будущего: над тайной, в которую, без сомнения, трудно проникнуть, ибо драма по-прежнему остается сложной, да и Испания – это страна, вовсе не похожая ни на какую другую. Нельзя чувствовать себя прочно на этой таинственной земле, тем более внушающей страх, чем больше знакомишься с нею. Многие весьма ловкие люди совершали здесь грубейшие промахи. Достаточно привести хотя бы один, но зато памятный всем пример: кто более жестоко, чем Наполеон, поплатился за свою неразумную дерзость?

Здесь, в Испании, особенно необходима осмотрительность: нельзя доверяться никаким пророчествам, ибо Испании нравится надувать пророков и но осуществлять их пророчества. Вот почему мы, скромные летописцы, будем рассказывать только о фактах. Читатель волен сам делать из них выводы: разве факт, будучи зарегистрированным, не содержит в себе самом и своих предпосылок и своих результатов? Испания все еще ждет решения своего дела верховным трибуналом общественного мнения; изложим же все, что нам известно, и, может быть, наше показание окажется дополнительным свидетельством, необходимым для изучения происходящих событий. Ах, если бы нам удалось пролить хоть немного света на их темные и туманные истоки!

Однако нам кажется необходимым, прежде чем обращаться к изучению фактов недавнего прошлого, вернуться на несколько лет назад, для того чтобы увидеть истоки событий и отчетливо представить себе их рождение. Испания 1835 года находит себе объяснение в Испании 1830 года: вернемся же к 1830 году, периоду не менее памятному в истории Испании, чем в истории соседнего с ней народа,[16] и в летописях одного народа отмеченному народной революцией, а в летописях другого – революцией дворцовой.

Фердинанд VII только что возвел на престол Испании Марию-Кристину Бурбонскую, принцессу обеих Сицилий.[17] Год начался всенародными празднествами. Недоверчивая столица нарушила свое гробовое молчание, дворец распахнул двери для светских развлечений, и новый кумир, украшенный цветами, заставил исчезнуть еще трепещущие тени Риего, Ласи, Порлиера.[18] Какой пророк осмелился бы тогда предсказать последствия этого блестящего брака, последствия, которые тем не менее не заставили себя долго ждать? Мы полагали, что коронуем королеву, а на самом деле короновали революцию.

Следует все же признаться: немало было монахов, пусть не пророков, но достаточно дальновидных, чтобы смутно почувствовать, что заря новой эры поднимается над Испанией. Всеобщая радость, которую вызвало известие о том, что королева ожидает наследника, празднества, которые пришли на смену подозрительной тирании, видевшей во всяком, даже частном собрании признаки мятежа, – все это было грозным предвестником брожения умов общества.

Не надо далеко ходить: в самом дворце под затейливыми позолоченными сводами скрывалась фигура, подобие монаха королевской крови, которая совсем или почти совсем не принимала участия в общем ликовании. Поглощенный своими ханжески-благочестивыми занятиями, он подозрительно и с беспокойством наблюдал за юной иностранкой, которая толкнула апостолический двор[19] на столь смелые новшества. Он видел, что над его головой собирается гроза, и предчувствовал, что этот брак, породивший столько надежд, будет стоить ему трона. Этим лицемером был брат короля, инфант дон Карлос.[20]

Монархия, как и демократия, имеет своих образцовых представителей. Во всех классах имеются сторонники крайностей, которые компрометируют принципы, доводя их до абсурда. Если Гаю Гракху противостоял Ливии Друз,[21] то Фердинанду VII – дон Карлос. Разве не удивительно, что могла существовать партия, которая даже Фердинанда VII считала слишком либеральным и умеренным? А между тем такая партия была. Она вербовала. единомышленников по монастырям, признавала своими главарями нескольких неистовых монахов, кровожадных абсолютистов, честолюбцев, которые, оказавшись не у дел, стремились лишь к личной выгоде. Эти главари не принадлежали к числу наименее подозрительных людей. В глазах клерикальной партии Фердинанд был революционером. И в самом деле, разве он не признал однажды Конституцию 1812 года? Разве он не поклялся быть ей верным в 1820 году? Правда, позднее он осквернил Конституцию, а кровь Риего смыла клятву. Но в конце концов «преступные колебания» имели место, а монахи не прощают. Они опасались новых колебаний в будущем, и надо признать, что немощность Фердинанда служила оправданием их опасений.

Эта партия нуждалась в громком имени и избрала своим знаменем и верховным руководителем дон Карлоса; принц-святоша не был лишен честолюбия, и его очень скоро ослепило сияние трона. Еще до этого он предоставил свое имя нескольким заговорам против брата. И если в заговоре 1827 года,[22] который имел столь кровавые последствия, он и не дал своего имени мятежникам, то допустил, чтобы они воспользовались его именем. А это было еще более подло и трусливо. Он тогда не обнажил шпаги, но, подобно новому Каину, заранее отрекшись от брата, согласился, чтобы шпаги других расчистили ему путь к трону, которому он готов был оказать честь, взойдя на него, даже если бы для этого понадобилось перешагнуть через труп собственного брата. В этом стремлении он грешил лишь нетерпеливостью. Ведь престол должен был безусловно достаться ему, поскольку у короля – тогда прямых наследников не было. Но клерикалы опасались, что Фердинанд проживет слишком долго, и в особенности, что ему придет на ум снова вступить в брак, для того чтобы в последний раз попытаться дать стране прямого наследника престола.

Последующие события подтвердили их опасения: бракосочетание короля уничтожило их надежды. Вот почему они встретили новую королеву ненавистью, которая ожидала только удобного случая, чтобы обнаружиться. В подобном состоянии беременность королевы была для них ударом грома, сигналом к перевороту. Им оставалось только надеяться, что родится не принц, а принцесса. Но Фердинанд любил свою молодую супругу больше, чем брата, и стремился отдалить его от трона любой ценой. В этом была заинтересована и сама королева, чья гибель в случае восшествия на престол ее непримиримого соперника была очевидна. Это и было причиной появления Прагматической санкции 29 марта, которая отменяла салический закон, некогда введенный Филиппом V.[23]