Сатирические очерки - Мариано де Ларра

В монастырях – великое ликование; подопечный монахов становился королем, а с ним должен был занять престол клерикальный абсолютизм. Однако торжество было недолговечным: король воскрес, а дон Карлос покинул трон. Никогда еще развязка не была столь неожиданной: побежденные накануне теперь снова овладели полем битвы, а победители протрубили отступление. В те дни во дворце происходили сцены, которые история когда-нибудь назовет скандальными. Тем временем августейшей принцессе донье Луисе-Карлотте, привлеченной слухами откуда-то из Андалузии, в этот критический момент удалось решительно склонить чашу весов.[40] Каломарде потерпел поражение и был изгнан. Это было для него единственным средством спасения. Сеа Бермудес, исполнявший в это время обязанности посла в Лондоне, 1 октября был поставлен во главе министерства: королева одержала блестящую и решительную победу. 6 октября вышел в свет указ, которым ей доверялось управление делами впредь до выздоровления его величества. Это было как бы регентством при живом короле.

Первые шаги регентши оправдали надежды, которые на нее возлагала с 1830 года либеральная партия. 15 октября была обнародована политическая амнистия, неполная, ибо за ней последовали одна за другой еще три, но решительная в том смысле, что она проясняла положение и уничтожала гнусный союз 1823 года. Монархия, таким образом, вступила на путь революции: она сделала, правда, только первый шаг, но как далека она уже была от военных трибуналов прошлого года и ужасающего побоища в Малаге!

Вскоре последовали и реформы: если они и не претворялись в жизнь, то по крайней мере были провозглашены; открылись университеты, улучшилось состояние финансов, было создано новое министерство под названием министерства общественных работ. Народ не остался равнодушным, и популярность королевы достигла апогея. В то же время абсолютисты не переставали мутить воду, и глухие волнения возникали то в одном, то в другом пункте Полуострова. Декрет, которым благодаря стараниям Каломарде Прагматическая санкция была отменена, все еще продолжал действовать, и лишь 31 декабря Прагматическую санкцию восстановили. В этот день был обнародован декрет, которым король открыто заявлял, что был застигнут врасплох, отрекался от подписи, вырванной у него столь отвратительным способом, и восстанавливал Прагматическую санкцию во всей ее силе.

Появилась, однако, туча, омрачившая ясный небосклон. Сеа только что прибыл из Лондона и вступил на пост главы правительства. Королева не стала дожидаться его приезда, чтобы пустить машину на полный ход: колесо уже вертелось, и это не могло прийтись по вкусу Сеа. Еще в пути он возымел желание отступить и опубликовал двусмысленный манифест, в котором безусловно принимал наследие Каломарде. Правда, он объявлял и о реформах, но сопровождал это такими оговорками, что, стремясь ослабить надежды, совсем убивал их. Для либеральной партии это было горьким разочарованием. Она тем не менее сохраняла полное доверие к королеве, и можно было полагать, что двуличность Сеа была уступкой королю. Как только скончается король, говорили мы себе, Сеа уйдет. Его приход к власти, как бы то ни было, являлся победой либералов и шагом вперед. Но король не только не умер, но, оправившись от болезни, 4 января 1833 года снова взял в свои руки бразды правления государством, хотя и прислушивался к советам королевы. Последняя нашла в Сеа скорее соперника, чем помощника, и положение министра оставалось устойчивым лишь потому, что, ведя войну против реформ тайно, он вместе с тем открыто и прямо объявил войну партии клерикалов, утверждая на Полуострове ту систему равновесия, которая вскоре должна была превратиться в настоящую «золотую середину».

Наиболее смелым шагом Сеа было изгнание из страны дон Карлоса. Его присутствие было постоянным источником надежд для монахов, неугасимым очагом раздоров и непрестанных интриг. 13 марта претендент на престол выехал из Мадрида, чтобы никогда уже туда не возвращаться. Для того чтобы ничто больше не могло поколебать этой победы, а также для того, чтобы ввести в действие Прагматическую санкцию, 7 апреля были созваны старинные кортесы королевства, которые должны были принести присягу верности наследной принцессе.

По этому случаю король направил дон Карлосу умело составленное письмо, в котором он предоставлял ему самому выбор – принять участие в церемонии или отказаться от этого, ибо, как писал король, он не желает «насиловать волю своего дорогого брата». Дон Карлос заявил публичный протест, и все остались довольны этим мирным выражением более или менее братских чувств с обеих сторон.

В политическом отношении гораздо разумнее было бы воспользоваться этим случаем для того, чтобы созвать вместо старинных кортесов королевства подлинно национальные кортесы. Но это было бы прецедентом с опасными последствиями. И поскольку Сеа заявил о своей, враждебности к идее новых политических установлений, ясно, что не от Фердинанда VII можно было ожидать, что он заставит его встать на этот путь.

20 июня была принесена торжественная присяга. И за многие столетия не было празднеств более великолепных и истинно народных, чем те, которыми было отмечено это событие. А через три месяца случилось, наконец, то, чего уже давно все ожидали. 29 сентября умер Фердинанд. Мир праху его! – вот все, что могли сказать даже наименее злопамятные. Как только умер король, вскрыли знаменитое завещание, содержание которого было заранее известно. Было учреждено регентство, и Кристина при помощи правительственного совета от имени Изабеллы II взяла бразды правления в свои руки.

Регентство сразу же обнаружило свою консервативность: было решено оставить Сеа во главе правительства. Столь же консервативным проявил себя с первых шагов Сеа: его манифест, опубликованный после смерти короля, вызвал самое жестокое разочарование в народе. Стало ясно, что Фердинанд все еще продолжает жить в лице своего министра. Гнусная программа была лишь более пространным изложением манифеста, обнародованного политиком, который уже при вступлении на пост главы правительства проявил себя противником новшеств. Но теперь уже не было в живых Фердинанда VII, чтобы принять на королевские плечи ответственность за дурные намерения министра. Теперь министр должен был сам полностью нести ответственность, и она ему оказалась не по силам.

Конечно, упорство в отрицании принципов революции было плохим началом. Сеа допустил серьезную ошибку. Он упрямо видел там, где шло дело о принципах, только вопрос о престолонаследии. Он полагал, что Изабелла, заняв престол на законном основании, найдет в самой себе достаточно силы, чтобы не прибегать к поддержке и помощи со стороны либеральной партии. Отсюда – его отказ от примирения с либералами, хотя он и собирался позолотить пилюлю, расширив сферу действия амнистии. Но это лишь обнаружило чрезмерное самомнение Сеа. Народ не разделял этих взглядов, и Сеа пел вместе с просвещенным деспотизмом, который он пытался утвердить и который не удовлетворял ни одну партию. Для абсолютистов было излишним определение «просвещенный», а для либералов – самый «деспотизм».

Ошибка Сеа была тем более серьезной, что она изолировала трон и оставляла его беззащитным под ударами врагов. Не будучи между собой связанными, Прагматическая санкция и реабилитация демократической партии в глазах народа уже были фактами, неотделимыми один от другого. Каким бы законным ни было право Изабеллы, она все же нуждалась в поддержке либеральной Испании. Можно в подходящий момент разгромить одну партию, противопоставив ей другую; но тому, кто попытался бы, как это делал Сеа, нанести удар сразу по обеим партиям, надо было опереться на какую-нибудь третью, которой в Испании, к счастью, нет.

Фальшивое положение Сеа было тем более трудно упрочить, что в провинциях начались волнения. Клерикальная партия выступила в роли нападающей стороны и подняла знамя мятежа в пользу претендента. Первый генерал, посланный Сеа, Саарсфильд,[41] сидел сложа руки в Бургосе и был заменен Вальдесом, которого потом сменили другие, столь же бездарные, как и их предшественники. Движение в провинции вызвало волнение либералов Мадрида и повлекло за собой результат, к несчастью слишком мало действенный: либералы удовольствовались тем, что разоружили роялистов.

Непопулярность Сеа возрастала по мере того, как развивались события. Напрасно пытался он проявить некоторую энергию, декретируя произвольно изгнания либералов и закрытие газет. Этим он только обнаружил свое бессилие. Все более решительно осаждаемый и теснимый с каждым днем обоими противниками, в равной мере ожесточенными, связанный по рукам и ногам и осужденный на бездействие, он понял, что остается в одиночестве. И даже регентский совет в конце концов ускользнул из его рук, присоединившись к конституционной партии в требовании политических гарантий. Капитан-генералы нанесли последний удар по брошенной крепости. Генерал Кесада, как человек дальновидный, опубликовал в Вальядолиде заявление, наполовину почтительное, наполовину угрожающее, и официально просил королеву дать отставку Сеа. За Кесадой последовал Льяудер; подопечный и палач Ласи, капитан-генерал Каталонии, наконец, завершил свою политическую эволюцию: будучи уже тогда крайним либералом, он загорелся любовью к свободе. Прикрывая старинную личную неприязнь маской честного гражданина, он преувеличивает требования своего коллеги и едва ли не требует головы Сеа.