Запах гари - Вячеслав Воронов

Это завело его, породило бешенство, какого он ещё не испытывал. Это уже не было бешенство человека, придавленного обстоятельствами, но бешенство бессловесного зверя, который почуял нож мясника и ощутил при этом не сводящий судорогой страх, а неуемный прилив сил и желание подороже продать жизнь. Запах бензина, сочившийся внутрь автомобиля из-за неисправности в двигателе, придавал ему сил.

С рычанием он вскочил, ударившись головой о потолок, но почти не обратил на это внимания. Сконцентрировавшись, он ударил ногой в запертую дверь. Дверь загудела, застонала и подалась наружу; металл деформировался уже после первого удара. Он ударил снова, и дверь подалась сильнее, он всадил ногу возле стенки, где была дверная петля, и здесь тоже произошла подвижка. Он снова бил, быстро и сильно, не обращая внимания на выкрики полицейских, зная, что надо спешить, что у них есть оружие. Машина остановилась, прижавшись к обочине, когда замок сломался и одна из створок со скрежетом и скрипом распахнулась. Он знал, чувствовал, в какую сторону бежать — туда, где из машины выскочил полицейский с одной резиновой дубинкой, без пистолета. Тотчас столкнулись они у бокового крыла машины. Словно в кино при замедленной съемке замахнулся полицейский дубинкой. Котиль видел его глаза, которые непроизвольно расширились от страха, видел покрасневшее лицо. Он схватил его за руку прежде, чем дубинка опустились ему на голову, другой рукой вцепился в горло и грохнул головой о машину, после чего бросился бежать к ближайшему дому. Ноги несли его так, словно в них вселился дьявол. Он услышал позади себя выстрел, но даже не пригнулся и не вздрогнул при его сухом треске, разорвавшем воздух. «Предупредительный», — констатировал он, заранее зная это, без подключения логики; он был уверен, что успеет забежать за угол.

10

Котиль знал, что так просто его не оставят. Неизвестно, какой урон здоровью нанёс он полицейскому — силы он не соизмерял, и удар о машину получился неслабым. Это наверняка разъярило остальных не на шутку. Не могли они допустить, чтобы задержанный сбежал, да еще из запертой на замок специальной машины. Это выходило за всякие рамки, и он теперь, без сомнения, вне закона.

Но он не чувствовал ни угрызений совести, ни отчаяния ввиду незавидного своего положения. Его злоба на происходившее, его бунт достигли критической точки, и он не искал уже пути назад, даже если бы он существовал.

Забежав за угол, он оказался во дворе длинной девятиэтажки с припаркованными у подъездов чисто вымытыми автомобилями, с детской площадкой посредине, проржавевшие горки на которой щетинились опасными краями. Скрыться здесь было негде, до следующего угла было слишком далеко, и он сразу понял, что надо бежать в один из подъездов. Но все они были закрыты на кодовые замки или оборудованы домофонами. Голова его, или что там сейчас её заменяло, работала быстро, словно процессор компьютера. Не потратив лишнего мгновения, он подбежал к ближайшему подъезду, подпрыгнул, уцепившись руками за козырёк навеса, подтянулся, вспомнив, как в юности упражнялся на турнике, и в доли секунды оказался наверху. Удивление и радость оттого, что так легко даются ему сложные упражнения, охватили его; он словно помолодел лет на двадцать.

Переступив через разбросанные пивные бутылки и сигаретные пачки, он сходу двинул ногой оконное стекло. С громким, выказывающим его, Котиля, звоном стекло рассыпалось на кусочки, но с этим он ничего не мог поделать. Проникнув рукой внутрь и повернув ручку замка, он толкнул раму и обернулся, горячечно высматривая преследователей. Они уже показались из-за угла и бежали к нему, страшными голосами выкрикивая предупреждения. Котиль шагнул на подоконник.

Времени терять было нельзя, хотя некоторый запас у него был — не зная кода, без помощи местных полицейские не смогут войти в подъезд. Вряд ли они станут проделывать упражнения, подобные которым проделал он, но кто знает, сколько у них упрямства и молодецкой дури. Пригнувшись, он нырнул в подъездное окно и быстро спрыгнул на пол.

Наверх, говорил он себе, на последний этаж, и только по ступенькам; лифт — это ловушка, из которой выбраться будет непросто. Там, на последнем этаже, должна быть лестница, ведущая на крышу, и он бросился бежать, здоровой упругостью ног рывками перенося тело через две — три ступеньки. Быстро, ощущая радостную лёгкость и мощь в мышцах, взлетел он на девятый этаж и ступил на металлическую лестницу. Крышка входа на чердак была закрыта на висячий замок. Котиль выругался, но не злобно, а так, для виду, как опытный мастер, знающий, что это препятствие — лишь очередной, легко преодолимый этап. Упрямства добиться своего во чтобы то ни стало с каждой преградой лишь добавлялось в нём с новой силой. Мгновенно оценив ситуацию, основанием ладони он ударил крышку у петли, зная, что здесь самое слабое место. Он бил ещё, не ощущая боли, не соизмеряя силы, которую прикладывал. Дерево треснуло, посыпался мусор, воздух наполнился пылью. Крышка подпрыгнула, обнажив покрытую ржавчиной и ощерившуюся вырванными шурупами петлю. Ударив пару раз возле второй петли, Котиль рывком отбросил державшуюся только на замке крышку.

Взобравшись на технический этаж, где валялись обломки кирпичей и всякого мусора, он услышал гудение лифта и скрежет его отворяющихся створок.

— Стой! — закричал выскочивший из лифта полицейский. — Стой, хуже будет!

— Ты что, ещё ничего не понял? — с какой-то отеческой доброжелательностью ответил Котиль. — Ты, дурак, не дошло до тебя?! Почему вы меня в институт везли, а не в обезьянник?! Я монстр, понял ты, или нет?! Меня пули не берут, у меня рожа серая, у меня кровь серая! Мне всё до лампочки, я вас всех на части порву!

Полицейский уже был на лестнице, которая гулко отзывалась на каждый шаг его ботинок, в правой руке он сжимал пистолет. Котиль, повинуясь наитию, ни о чём не думая, обрушил крышку на свое место. Она упала в сантиметрах от головы преследователя, грохнув и подняв пыль. От неожиданности полицейский присел, радуясь, что не досталось по голове. Но тотчас крышка, словно подброшенная катапультой, взлетела обратно, Котиль с чудовищной силой схватил кисть его руки, сжимавшую пистолет, и крутанул в сторону. Полицейский заорал, пистолет полетел вниз, звякнув о металл лестницы. Котиль схватил его за другую руку и потянул вверх. Полицейский снова вскрикнул и замолотил ногами, отчаянно стараясь уцепиться за лестницу, словно некое чудовище, рыча и изрыгая пламя, затягивало его в свое логово. В какой-то момент он зацепился ногой, и ему показалось, что он в состоянии оказать сопротивление и не поддаться. Но Котиль встал поудобнее, чувствуя необоримую уверенность в своих силах, зарычал и втащил его наверх. Заломив ему руку за спину, он повалил его лицом вниз на грязный, усыпанный мусором пол. Тут же, не теряя ни мгновения, он поднял кирпичный обломок и со снайперской точностью запустил его в голову второго полицейского, который со зверской физиономией подымался вслед напарнику. Неуклюже перебирая руками по перекладинам, тот сполз вниз, встал на колени и положил ладонь на ушибленную макушку.

— Никто не сможет взять меня, никто! — заорал Котиль торжествующим голосом. — Запомните раз и навсегда! Скажете, что меня дома не было, никуда я не убегал, не было — и всё! Исчез я, растворился в воздухе, улетел на летающей тарелке! На то я и монстр, в конце концов. Дошло до вас или нет?!

Он слегка нажал на закрученную руку, и полицейский закричал от боли.

— Нет меня, понял ты, дурак, нет вообще, для вас всех нету! Был — да весь вышел! Я же жалею вас! Будете преследовать — убью всех!

Он хотел было врезать ему по голове, и уже поднял руку, но передумал. Отпустив жертву, он взлетел по деревянной лестнице на крышу и побежал в другой конец дома.

11

Лето выдалось тёплым для этих широт, но уже к вечеру, когда солнце потускнело, потеряло силу и клонилось к закату, как голова усталого работника к своему ложу, в воздухе ощущалась прохлада. Город затихал, машин на улицах стало меньше, все прятали их по норам — гаражам и стоянкам, свои механические сокровища. После этого люди сами прятались по норам, запирали двери на хитроумные замки, набивали желудки честно или не совсем заработанной едой; отгораживались от мира тьмы, мира изгоев, мира проклявших общественные условности людей.

Котиль брёл по окраине города, мимо облезших панелей девятиэтажек, желая, чтобы солнце побыстрее опустилось за горизонт. Ребенок лет пяти, с пластмассовой лопаткой, вымазанной песком, с ошарашенным видом какое-то время смотрел на него. Насмотревшись, он с криком: «Мама, мама, смотри — какой дядя!», — со всех ног бросился к курившей неподалеку мамаше.

Котиль отвернулся и ускорил шаг, чтобы никто не видел его серого, как асфальт, лица. С очередной волной горечи осознавал он свою отверженность. Хотя тут же он одернул себя — он давно уже отстранился от мира этих людей, а теперь это отстранение лишь перешло в физическую фазу. Кроме этого он с тревогой чувствовал упадок сил. Того сказочного подъема, наполненности энергией, ощущения крепости во всем теле, что переполняло его во время погони, когда он голыми руками сокрушал замки и двери, преграждавшие путь к свободе, уже не было. Дышать ему стало тяжелее, как альпинисту, взошедшему к белоснежным шапкам горных вершин. Он чувствовал, что к вечеру в атмосфере города падала концентрация угарного газа, выделяемого тысячами автомобилей. Он знал, куда ему идти, и это знание добавляло душевных мук.