Homo Super (Рыбка-бананка ловится плохо) - Андрей Дашков

Эдик тупо смотрел на нее в течение нескольких секунд.

Между ними будто пробежала околевшая кошка.

– У меня дела, – сказал Эд и велел ехать к Вислюкову, чтобы пригласить того на свадьбу. Глаз убеждал его, что это лишнее, но Эдик и слушать не хотел. Чуть позже он с какой-то пугающей обреченностью подумал, что двенадцатилетний монстр, судя по всему, редко ошибается.

Приятеля дома не оказалось. Соседка – очевидно, чрезвычайно довольная окончанием шумных ночных попоек, – заявила Пыляеву, что Вислюков (изгой, пьяница, вольный художник, раздолбай Вислюков!) получил какое-то немыслимое наследство и навеки отбыл в теплые края, не оставив новых координат.

Пыляев вышел из подъезда со слегка пришибленным видом. Потом он все равно обзвонил других своих знакомых, но уже тогда, находясь возле дома Вислюкова, догадывался, что услышит в телефонной трубке. Живых родственников у него не было. Друзей, по всей видимости, тоже. О чистоте «эксперимента» Союз позаботился основательно.

7

Во время непродолжительной официальной части Пыляев с особой силой ощутил свою уязвимость, малость и слабость перед лицом силы, похожей на гигантский каток, который разгонялся в полной темноте и был до поры до времени невидим, – каток, специально предназначенный для раскатки недовольных и сопротивляющихся в листы стандартной толщины.

Тело Эдика осталось на дне каменного ущелья, среди домов, населенных зомби; оно цепенело и обмирало от страха и дурных предчувствий, а душа уже пустилась в безнадежное бегство, растягиваясь, словно резина рогатки, – лишь для того, чтобы затем с утроенной энергией устремиться обратно и как следует хлестнуть по мозгам…

Вместе с Вислюковым и Ритой (ее телефон молчал) исчезла иллюзия, что когда-нибудь все снова будет в порядке. Да и сам Эдик исчезал, оставляя тень, не похожую на себя, – вероятно, только росчерк пера на бумаге и набор компьютерных абстракций. Что-то должно изменяться к лучшему – или мир, или твои мозги. В первом случае это называется «повезло»; второй случай считается клиническим и называется «безумие».

Кто ты, если уже нет людей, знающих твое имя? Персонаж городского фольклора? Призрак подворотни? «Летучий голландец» забегаловок и баров? Глюк обдолбившегося наркомана? Плод больного воображения?.. Ты существуешь лишь как двойное отражение собственных представлений в представлениях тебе подобных. Трагическое отчуждение создает повод для сомнений во всем. Существование становится зыбким… до тех пор, пока не напомнит о себе пустой желудок или переполненный мочевой пузырь.

Пыляев плыл по течению. Он казался самому себе чучелом, присыпанным нафталином, которое таскают с места на место с ритуальными целями суетливые, но еще не растратившие жизненной силы фетишисты. Он чувствовал себя инфантильным слюнтяем, и преодолеть свой инфантилизм ему было труднее, чем допрыгнуть до луны…

Зато невеста в свадебном «комби» выглядела потрясающе. Эдик покорно отстоял бредовую церемонию регистрации брака в Департаменте демографии, не заметив большой разницы между этой самой церемонией и судом присяжных.

Если не считать Элеоноры и Бориса Карловича, его окружала абсолютно незнакомая публика. Вместо бесформенного куска глины, падавшего в пустоту, он превратился в кирпич, который только что отпрессовали, замуровали в стену и выбили на лицевой грани неуничтожимый штамп. Он стал частью системы, которую прежде инстинктивно отторгал и сознательно ненавидел.

В департаменте все прошло удивительно гладко (видать, без смазки не обошлось); экстремальную парочку даже не осматривала медицинская комиссия, удовлетворившись файлами, которые были предоставлены обеими сторонами.

А потом и вовсе начался аттракцион. Если Эд рассчитывал на скромное «семейное» торжество, то он ошибался. Эскорт таинственных прихлебателей Хрусталя разросся до десятка машин и направился в один из храмов Универсальной церкви.

Храм стоял на обледенелой набережной. Самой реки уже не было; от нее остался бетонный желоб, по которому струились незамерзающие нечистоты. На краю потока торчал на приколе речной трамвай, надежно изолированный от окружающих миазмов и превращенный в летнее кафе. Сейчас он выглядел трупом, всплывшим со дна черного ручья. К нему прибило кошачий скелет.

Над всем этим нависал храм – немыслимой угловатой тенью. Слева от тарелки спутниковой антенны парила голограмма – трехглавое чудовище, которое можно было принять за сказочного змея или сросшихся основоположников коммунистической утопии. Лучи лазеров создавали впечатляющую подсветку туч; на этом тревожном фоне плавало жирненькое туловище, явно не страдавшее от недостатка витаминов и символизировавшее Единую церковь, с головами Христа, Будды и Магомета. Вокруг него, как мыльные пузыри, вращались небесные сферы.

Машины въехали во двор, на котором разместилась принадлежавшая храму стоянка с заправочной станцией. Благодаря связям того же Хрусталя всю компанию приняли незамедлительно. Какой-то дряхлый поп, идеально подходивший внешне на роль Вечного Жида (за свою сверхдолгую жизнь ему довелось побывать майором НКВД, раввином в синагоге и консультантом ООН по проблемам дальневосточных конфессий), похоже, уже обо всем договорился «наверху» и быстренько санкционировал очередное грехопадение.

Пока он бубнил что-то по этому поводу, Эдик осматривался. Проблем с отоплением здесь не было. Восходящие потоки теплого воздуха плодили миражи. Из акустических систем доносилось ангельское пение кастратов. Гипнотерминалы призывно мерцали во мраке, приглашая к общению со святыми в астрале. Трехмерные анимационные иконы демонстрировали житие персонажей в реальном масштабе времени. Под сводами храма беспокойно порхали птицы. Парочка красивых чернокожих туристов бродила в лабиринте среди еще более красивых призраков, выбирая языческие фетиши в качестве сувениров.

Вечный Жид закончил. Его упитанные лейтенанты разбрелись по залу в припадке церемониального рвения.

– Теперь домой? – с надеждой спросил Эдик у Элки, положив под язык таблетку стимулятора.

– Что ты, дорогой, все только начинается, – сказала та, пребывая в непонятном, почти лихорадочном возбуждении.

Это был редчайший для нее случай предвидения, для которого, впрочем, не требовалось ни ума, ни интуиции.

8

Храм Универсальной церкви они покинули около шести вечера.

Снаружи было так холодно, что душа стыла в теле, как суп в плохом термосе. Несмотря на это, неизменно корректные люди подходили к Пыляеву, поздравляли, улыбались, трогали за руки и без злого умысла задевали сломанные мизинцы, целовали Элку серыми губами, бережно обнимали Бориса Карловича. Невозможно было определить, кто из них принадлежал к Союзу, кто был просто безмозглой марионеткой, а кто наивно и честно полагал себя «слугой народа». Мелькали галстуки, уши, часы, зубы, носы, проборы, зрачки, очки, туфли, ноздревые фильтры…