Большевики, 1917 - Антон Антонов-Овсеенко

Но почему так важно учитывать аспект воздействия СМИ на общественное сознание при изучении истории происходящих со страной социально-политических перемен? Это важно потому, что отношение власти к СМИ, к свободе слова всегда было и остаётся самым убедительным индикатором наличия (или отсутствия) диалога власти с гражданским обществом в принципе. «Особенность четвёртой власти состоит в том, что она может действовать нормально только тогда, когда её значение понимает руководство страны. Ведь информация стала важнейшей связующей нитью всего общества. Без свободы слова не может быть демократии», — отметил в своем труде «Искушение свободой» профессор Я. Н. Засурский (в течение более чем полувека — декан, затем президент факультета журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова). Действительно, сама история показывает: когда власть замыкается в себе и, полагаясь на силу, ограничивает свободу слова и СМИ, это рано или поздно сказывается отрицательно на самой власти — поддержка общества уходит, как почва из-под ног, а в итоге руководящие кресла занимают люди, отнюдь не всегда располагающие нужными навыками управления государством. Именно это и произошло со страной в 1917 г.

Ленин, конечно же, понимал особое положение печати как действенного инструмента в завоевании власти и потому так яростно сражался за влияние в редакции «Искры». Именно Ленин сначала в опубликованной ещё в 1901 г. в газете «Искра» статье «С чего начать?» поставил вопросы о характере и содержании «политической агитации», об «организационных задачах» и «плане построения одновременно и с разных концов боевой общерусской организации». План этот, между прочим, включал в качестве первоочередной задачу создания общерусской газеты.

Ленин в формировании своих революционных идей и применения их на практике, в том числе в отношении печати, вовсю использовал различные зарубежные источники, в том числе Маркса и Энгельса. Но ещё до него царское правительство в своём противостоянии гражданскому обществу также не брезговало иностранным опытом. Разработчики царского Устава о цензуре и печати от 1890 г., например, при формулировании статей о необходимости испрашивать разрешение на начало нового издания безусловно учитывали порядок, заведённый ещё кардиналом Ришелье в эпоху Людовика XIII: основатель первого французского периодического издания с говорящим названием «Ля Газетт» (La Gazette) Теофраст Ренодо для того, чтобы «печатать и продавать новости и отчёты обо всём, что произошло и происходит внутри Королевства и за его пределами», должен был получить разрешение монарха. Такое разрешение г-н Ренодо и получил от короля 30 мая 1631 г. с подачи кардинала Ришелье, и с этого момента все французские издатели были вынуждены не только испрашивать разрешение монарха на выпуск газет, но и ограничивать содержание публикаций только заранее оговоренными в разрешении тематиками. Характерно, что и нынешний порядок регистрации новых СМИ в Российской Федерации хотя и считается уведомительным, однако в п. 7 заявления на регистрацию (подаваемого российскими издателями в организацию с красноречивым названием «Россвязьохранкультура») недвусмысленно требуется сообщать о «примерной тематике и (или) специализации» нового СМИ: связь с практикой, заведённой великим царедворцем Ришелье ещё в XVII в., представляется очевидной.

Кроме того, и разработчики российского Устава от 1890 г., и ныне действующего в РФ закона о СМИ, принятого в 1991 г., возможно, сами того не ведая, использовали относящийся к 1874 г. «передовой» опыт рейхсканцлера Германии Отто фон Бисмарка — в том, чтобы предоставлять экземпляры каждого номера периодического издания в полицию, а в выходных данных обязательно сообщать фамилии и адреса авторов, издателей, владельцев типографий и ответственных (главных) редакторов: в п. 4 действующей в начале XXI в. формы заявления на регистрацию требуется указывать «адрес редакции, телефон, Ф.И.О. главного редактора, фактический адрес местонахождения редакции с указанием почтового индекса», так что и тут связь с мировым зарубежным опытом очевидна.

Помимо прочего, согласно ст. 7 Устава о цензуре и печати от 1890 г., периодические и непериодические издания подвергались «действию административных мер и взысканий». Так, пользовавшиеся правом выпуска без предварительной цензуры издания должны были вносить денежный залог в Главное управление по делам печати: «1) для ежедневной газеты или выходящей в свет не менее шести раз в неделю — пять тысяч рублей; 2) для всех прочих повременных изданий — две тысячи пятьсот рублей», что по тем временам составляло очень немалые суммы.

При введении этих тарифов, как и многих других, отечественные творцы нормативных документов также исходили из зарубежного опыта: параграф о денежном залоге для издателей впервые появился на свет в государственной практике Франции, отстоявшей от принятия российского Устава о цензуре и печати от 1890 г. по времени на 70 лет: в 1819 г. вернувшиеся на трон после грозных наполеоновских «100 дней» Бурбоны в лице Людовика XVIII поручили публицисту П.-П. Ройе-Коллару подготовить новое, «либеральное» законодательство о печати. Он и подготовил его: новый закон хотя и отменял цензуру и необходимость получать разрешение монарха на издание газет и журналов (ненадолго, как показала история), но одновременно вводил положение о денежном залоге для тех, кто собирался издавать периодику политического толка. Как рассчитывал Ройе-Коллар, у радикально настроенных граждан (а против них-то и было направлено это положение) серьёзных средств не находилось; у тех же граждан, которые ими располагали, не было желания их терять — поскольку в случае, если власть признает публикации издания «вредными» для общественного спокойствия, средства, ранее выделенные в залог, будут изъяты в пользу государства. Однако Франция за более чем 70 лет, с 1819 по 1890 г., прошла долгий и сложный, перемежавшийся революциями путь реформ и преобразований. Во Франции ещё в 1881 г. была окончательно отменена цензура и введён заявительный порядок регистрации изданий.

Россия же из туманного прошлого Франции использовала преимущественно карательный опыт. Достаточно сказать, что ст. 144 российского Устава о цензуре и печати устанавливала возможность приостановки, вплоть до окончательного закрытия изданий, с предварительным троекратным направлением «предостережений» со следующей формулировкой: «Министру внутренних дел предоставляется право делать повременным изданиям, изъятым от предварительной цензуры, предостережения, с указанием на статьи, подавшие к этому повод. Третье предостережение приостанавливает продолжение издания на срок, который министром внутренних дел при объявлении предостережения будет назначен».

Характерно, что и в нынешнем законе РФ о СМИ термин «предостережение», относящийся к эпохе конца XIX в. и привнесённый целиком из германского опыта эпохи Бисмарка, лишь заменён на более современное «предупреждение», в остальном же суть меры сохранена — вплоть до копирования статьи закона «имени» германского канцлера от 1874 г. о праве надзорных органов закрывать СМИ.

Но какое, собственно, отношение к большевикам имеет текущее рассмотрение положений Устава о цензуре и печати от 1890 г.? Только такое, что согласно упомянутым выше ст. 95 и 96 Устава не следовало «допускать к печати сочинений и статей, излагающих вредные учения социализма и коммунизма, клонящиеся к потрясению или ниспровержению существующего порядка и к водворению анархии». А именно на это, то есть на «ниспровержение существующего порядка», и была в целом направлена деятельность большевиков.

Тем не менее газету «Правда», напомним, закрыли всего за неделю до начала Первой мировой войны в 1914 г. До этого момента большевики распространяли пацифистскую пропаганду, наряду с антимонархической в целом на территории всей Российской империи фактически беспрепятственно — что говорит о весьма лояльном (особенно в сравнении с последующим использованием СМИ самими большевиками) отношении царского строя даже и к прессе с откровенно оппозиционными взглядами.

Видимость либерализации царское правительство сохранило и в Манифесте об усовершенствовании государственного порядка от 17 октября 1905 г., вызвавшего энтузиазм у определённой части общества, проявившийся в том числе в создании одноимённой партии — партии октябристов. Лидеры этой партии занимали потом руководящие посты во впервые созданном во исполнение Манифеста парламенте — Государственной думе. Между тем в самом этом насколько кратком, настолько и примечательном документе не только даровалось избирательное право слоям общества, ранее его лишённым, но и декларировалась необходимость одобрения любого закона членами Государственной думы, а также предоставлялись «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Однако всем «свободам» Манифеста противопоставлялось единоличное право монарха распускать парламент в случаях, когда его деятельность по каким-либо причинам покажется неугодной царю и/или правительству (в нынешней России, как и в других странах, аналогичным правом пользуется президент).