Три жизни. Роман-хроника - Леонид Билунов

С сожалением покидал я рынок и направлялся к своему комиссариату, где меня всегда встречали вежливо и приветливо и где я не задерживался больше десяти минут.

Однажды дежурный, как всегда, дал мне книгу для подписи, а потом, не торопясь ее закрыть, сказал:

— Господин Билунов, вы не зайдете в кабинет к нашему комиссару? Он хотел с вами поговорить.

— Aves plaisir,[4] — ответил я. За это время я стал многое понимать по-французски. Однако для настоящего разговора без переводчика я был, конечно же, не готов.

Я постучал.

В кабинете, кроме комиссара, сидели двое незнакомых мне людей, по виду чиновники.

— Comment allez-vous?[5] — вставая мне навстречу и пожимая руку, спросил комиссар полиции.

— Са va, et vous?[6] — ответил я.

— Мы можем говорить по-русски, — предложил, тоже вставая, один из незнакомцев, худощавый человек с явно военной выправкой. — Меня зовут Анри, а это мой коллега Франсуа.

— Ну что ж, — согласился я. — Будем по-русски. Мне, конечно, легче. А господин комиссар? Он же по-русски не говорит?

Словно поняв меня, комиссар попросил прощения за свою занятость, собрал со стола бумаги и распрощался, оставив нас наедине.

— Вы знаете, что такое ДСТ? — начал худой. Голос у него был низкий, почти бас. Я редко встречал такие голоса во Франции.

— Да уж конечно, — кивнул я.

ДСТ — это «охрана национальной территории», то есть, если хотите, служба государственной безопасности, контрразведка — словом, можно назвать ее как хотите. Аналоги в каждой стране имеют разные названия.

— Не беспокойтесь, господин Билунов, — неожиданно включился второй, до сих пор не проронивший ни слова, — лично у нас нет к вам никаких претензий.

Он был моложе, но в отличие от своего худощавого товарища одет официально, в хороший костюм с галстуком. Бас, назвавшийся Анри, как большинство не старых еще французов, был одет полуспортивно, на нем был свитер и не слишком тщательно выглаженные брюки с кроссовками.

— Никаких претензий у вас и быть не может! — отрезал я. — Суд уже назначил мне наказание за все, в чем я виновен. Кстати, я как раз поэтому и оказался здесь сегодня.

— Вот именно! Хорошо сказано! — закивал второй. Франсуа, вспомнил я. Что ж, будем считать, что он действительно Франсуа, мне все равно. Обычно эти люди своих настоящих имен не называют. По-русски он говорил значительно хуже первого, с трудом и с явным акцентом. Впрочем, понимал он, как я увидел, вполне хорошо.

Оба машинально вынули сигареты, но закурить не решились.

— Можно ли закурить? — спросил после паузы второй. — Мы знаем, что вы не переносите запаха дыма…

Это уже начинало быть интересным.

— Я вижу, вы хорошо осведомлены! — засмеялся я. — Что же делать? Прошу вас, курите!

— Господин Билунов, мы знаем, с кем имеем дело, — заговорил Анри.

— Ну и с кем же? — усмехнулся я.

— Давайте не будем шутить, — ответил тот. — Это потеря времени. Известно, что вы пользуетесь авторитетом в определенных кругах в России, что у вас в этой стране самые широкие связи. Мы стоим перед очень серьезной проблемой… Скажите, вы хотели бы помочь Франции?

— С удовольствием, — ответил я, усаживаясь поудобней. — Если это, конечно, в моих силах.

— Мы думаем, что да, — сказал Франсуа.

И они изложили мне ситуацию.

Второго августа 1997 года неизвестные лица похитили в Махачкале четырех работников французской гуманитарной ассоциации «Экилибр», работавших в Дагестане по оказанию помощи чеченским беженцам. Мне показали видеокассету, переданную на Запад похитителями. Я не забуду этих людей, лица которых прошли передо мной, их мольбы о помощи, обращенные к родным и близким, к правительству их страны, которые переводил мне худощавый бас из ДСТ.

Анди Шевалье, 31 год.

Паскаль Поршерон, 42 года.

Лоран Моль, совсем молодой, 28 лет.

Режис Грев-Виалон, возраст не указан.

Лица с глазами, лишенными надежды, со следами плохого обращения, недоедания, возможных болезней. К сожалению, мне слишком хорошо знакомы такие лица. Они бывали у моих друзей, проведших недели в холодном изоляторе, на урезанном до минимума пайке. Похитители требовали миллионы долларов за их освобождение. Было ясно, что эти требования совершенно нереальны. Мне известно, что многие нагрели руки на несчастной человеческой войне, и заложники — одна из самых доходных статей бизнеса.

— Не могли бы вы помочь? — осторожно спросил Франсуа. — Франция хочет всеми силами освободить своих заложников.

— Вы знаете, что выкуп иногда не решает дела, — добавил Анри. — Эти люди часто сами не могут повлиять на ход событий. Порой даже дело не в деньгах.

Я задумался. Дело было сложным, а возможно, и вообще невыполнимым.

— Ничего не могу гарантировать. Но попытаюсь. Что вы предлагаете мне в случае успеха?

— Возможность жить во Франции, — сразу же ответил Франсуа. Вероятно, он все же был старшим по званию. — А кроме того, мы же с вами христиане, хотя и разных направлений. Мы знаем, что вы верующий человек, и не только на словах. Спасение людей, рисковавших жизнью, чтобы помочь другим… Если я правильно понял, и первое, и второе совпадают с вашим желанием?

— Согласен, — ответил я ему. — Я прошу две недели. Пишите похитителям, сообщайте по своим каналам, что вы просите двухнедельный мораторий.

— Чтобы собрать средства, — кивнул Анри.

Он дал мне карточку с телефонами, и мы распрощались.

Весь оставшийся день и всю ночь я обдумывал план действий. В такой операции, как и в моих любимых шахматах, нельзя горячиться, нужно предварительно просчитать все возможности в уме.

…Я хорошо помню тот львовский лагерь. В 1972 году я в который раз попал в штрафной изолятор. Мало сказать, что в изоляторе трудно. Это очень жестокий режим, а для новичка почти невыносимый. Первое время мы сидели там вдвоем с грузином Сосо. И хотя отношения в изоляторе обострены до предела, мы с ним как-то ладили.

Однажды после обеда к нам в камеру привели третьего. Это был чеченец Саид. Я видел, как растет его агрессивность, как она ищет выхода. Два кавказца быстро нашли общий язык. Я оказался в одиночестве.

Ссора в изоляторе может вспыхнуть по любому поводу, а то и без повода. Злоба против посадивших тебя в холодную камеру с цементным полом, без теплой одежды и практически без еды, переполняет тебя и выливается, прежде всего, на ментов,[7] время от времени проходящих по коридору изолятора с проверкой.

— Мусор![8] Пидарас![9] Эй ты, пидар![10] — начал кричать Саид в кормушку. На наше счастье, мент уже прошел и запер за собой коридорную дверь.

— Ну что ты делаешь? — сказал я спокойно. — Зачем? Чему это поможет?

В подобном случае дежурный надзиратель вызывает наряд, тот врывается в камеру и дубинками избивает всех троих, даже если кричал только один. А потом добавляет всем срок изолятора.

— Послушай! Тебя спрашивают? — обернулся ко мне чеченец. — Имею с ним счеты!

— Меня это тоже касается. Ты ждешь, чтоб он вызвал наряд? — спросил я. — Если хочешь, найди его потом, один на один. На узенькой дорожке…

Этого было достаточно, чтобы оба кавказца бросились на меня. Завязалась серьезная драка.

Мы дрались молча, стараясь не создавать лишнего шума. В подобном случае речь идет о жизни. У них оказались заточенные напильники. Я был без оружия, один против двоих. В драке меня порезали, но и им досталось. Кажется, я выбил грузину глаз, сломал Саиду руку.

Прибежавшие менты ворвались в камеру и вытащили нас по одному в коридор. Мы были в крови, грузин почти без сознания. На нас надели наручники и отправили в лагерную больницу. Меня перевязали, а грузина пришлось оперировать.

Этой ночью мои друзья пробрались в больницу, связали охрану и открыли замок нашей палаты. Я был не новичок в таких ситуациях, ведь кавказцы вдвоем напали на меня с ножами в изоляторе, и теперь они прекрасно понимали, что у меня гораздо больше возможностей решить это дело.

Грузин упал на колени и стал просить прощения. Один глаз у него был закрыт повязкой, из другого текли слезы. Он протягивал ко мне руки, словно плохой актер в театральной пьесе. Саид посмотрел на него с нескрываемым презрением и, отвернувшись к стене, стал спокойно ждать своей участи.

— Не надо, ребята, — остановил я своих. — Оставьте их.

Так я подружился с чеченским абреком[11] Саидом. Мы провели с ним еще целый год в этом лагере. И я знал: где бы он ни был, он всегда меня поддержит.

У Саида совершенно особое положение в Чечне, мало у кого там есть такие связи. Однажды с ним произошел печальный случай. Его соотечественник в споре вынул нож и бросился на Саида. Саид вывернул ему руку и попытался заставить бросить нож. Тот упрямо сжимал рукоятку и сопротивлялся как бешеный. В результате нож вошел ему под ребро и достал до предсердия. Такой случай в Чечне — происшествие огромной важности. Смерть чеченца требует отмщения, кровной мести. Тейп, то есть род убитого, будет мстить тейпу убийцы, а потом наоборот. И прервать эту бесконечность может только совет старейшин.