Аббатиса Круская - Мюриэл Спарк

— Против моей тирании,— говорит Александра.— Против чего же еще?

— И бунт ее безнадежен? — говорит Гертруда.

— Будем надеяться. Но шансы у нее есть. Сторонниц, что ни час, все больше.

— Если у нее есть шансы, то бунт ее не безнравственный. Бунтовать против тирана безнравственно, только если никаких шансов на успех нет.

— Это очень цинично звучит, Гертруда, Прямо Макиавелли. Как-то уж это слишком, вы не боитесь впасть в ересь?

— Так учит святой Фома Аквинский.

— Ну хотя бы к выборам, а, Гертруда? Нам надо с вами кое-что уточнить.

— Уточните у Макиавелли,— говорит Гертруда.— Это большой педагог, только я вам этого не говорила, неудобное имя.

— Гертруда,— говорит Александра.— Вспомните-ка:

Веселенькая крошка,В ней нету перемен;И что ни съест малютка Н.,Становится малюткой Н.

Но Гертруда уже дала отбой.

— Она приедет? — спрашивает Вальбурга, когда Александра кладет трубку и поворачивается к ним.

— Сомневаюсь,— говорит Александра.— Людоеды в ней души не чают и приемлют от нее Поцелуй Мира, в нынешней «Дейли миррор» есть фотография. А вегетарианцы обещали перебить людоедов, если те ее попробуют изжарить.

— Если она не вернется в монастырь,— говорит Милдред,— у нее будут неприятности с Римом. Наше аббатство никого в бессрочные миссии не отряжает, всякая миссия должна иметь свой конец.

— Гертруда не боится ни папы, ни людей,— говорит Александра.— Вызовите по рации сестру Уинифриду. Скажите ей, чтоб явилась в приемную аббатисы.

Она выводит всех в приемную, пока еще отделанную по вкусу покойной Гильдегарды, любительницы осеннего колорита. Ковер весь изукрашен рисунками опавших листьев, а обои светло-бурого и тускло-золотого оттенка. Три монахини усаживаются в зеленовато-коричневые плюшевые кресла, и вскоре перед ними предстает прикорнувшая и разбуженная Уинифрида.

Александра, которая скоро переоблачится в белое, достает из кармана черной рясы связку ключей.

— Уинифрида,— говорит она, отделяя ключ от связки,— это ключ от моей личной библиотеки. Отомкните ее и принесите мне «Искусство войны» Макиавелли.— Александра выбирает еще один ключ.— А заодно сходите в мою келью и откройте там стенной шкафчик. В нем вы найдете банку паштета, коробку пресных печеньиц и бутылку вина «ле Кортон» урожая тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Накройте поднос на четверых и принесите его вместе с книгой.

— Александра,— ноет Уинифрида,— ну почему я должна таскать подносы, ведь есть же кухонные монахини?

— Ни под каким видом,— говорит Александра.— Не надо нам посторонних. Вам тем более тоже достанется.

— А кухонные монахини такие уродины,— говорит Милдред.

— И такие всё кретинки,— добавляет Вальбурга.

— Это верно,— говорит покладистая Уинифрида и отправляется выполнять поручения.

— Полезный человек Уинифрида,— говорит Александра.

— Уинифрида всегда на что-нибудь пригодится,— говорит Милдред.

— Положительная женщина,— говорит Вальбурга.— Очень понадобится, когда с Фелицатой дойдет до дела.

— Ну, это уж вам вдвоем решать,— говорит Александра.— Я как очевидная кандидатка на место аббатисы Круской не стану лично участвовать в том, на что вы намекаете.

— А я, как хотите, ни на что не намекала,— говорит Милдред.

— Я тоже нет,— говорит Вальбурга.— Пока ни на что.

— Будет вам наитие,— говорит Александра.— Не знаю, почему бы мне и не обставить этот покой заново. Надо его, пожалуй, выполнить в зеленом. У меня слабость к зеленому. А как разобраться с Фелицатой — это вас озарит завтра-послезавтра где-нибудь между заутреней и хвалитнами, хвалитнами и Первым Часом, между Первым и Третьим Часом, а может, между Третьим и Шестым, Шестым и Девятым, Девятым и вечерней или, наконец, между вечерней и повечерием.

Возвращается Уинифрида, высокая и осанистая, словно сменивший пол дворецкий: в руках у нее поднос, накрытый на четверых. Она ставит его на столик, шарит в кармане, извлекает оттуда книгу и отдает Александре ключи.

Они сидят за столиком, вино разлито.

— Прочесть застольную молитву? — спрашивает благообразная и большеглазая Уинифрида, хотя остальные уже запускают в банку с паштетом перламутровые ножички.

— Да нет, необязательно,— говорит Александра, намазывая паштет на облатку,— у меня провиант вполне доброкачественный.

Округлив глаза, Уинифрида пригибается к столу и сообщает:

— А я видела утренний телеснимок, где Фелицата с Томасом.

— Я тоже видела,— говорит Вальбурга.— Я не понимаю этих любителей свежего воздуха — чем их не устраивает обычный платяной шкаф, там тепло и уютно.

Александра говорит:

— Я видела негатив. И с тех пор у меня мутно на душе. Это не для них. Только красивым людям позволительно заниматься любовью под объективом.

— Как все было скромно и как продуманно в старых смешанных монастырях,— с грустью говорит Милдред.

— А я сделаю как встарь,— говорит Александра.— Если я хоть несколько лет пробуду аббатисой Круской, у каждой монахини будет особый духовник, как во времена моего предка святого Гилберта, ректора Семпрингамского. У каждой монахини свой иезуит. Обслуга как в одиннадцатом веке — из братьев-послушников цистерцианского ордена, из молчальников. А теперь с вашего позволения, Вальбурга, почитаем-ка «Искусство войны», а то время идет, сроки близятся.

Александра грациозно отодвигает тарелку и, закинув локоть за спинку, устраивается в кресле поудобнее, чтобы листать положенную перед ней книгу. Белые чепцы задумчиво нависают над страницами, а палец Александры выискивает нужные места.

— Вот, например,— говорит Александра, и ее прелестный указательный палец останавливается на полях.— «Поговорив со многими о том, что вам должно делать, обсудите с избранными то, что вы решили предпринять».

Колокол звонит к заутрене, и Александра закрывает книгу. Вальбурга идет впереди, а Александра напутствует:

— Сестры, трезвитесь и бодрствуйте. Монастырь наш под угрозой, и нам должно просить Всевышнего об укреплении наших сил.

— О большем и мечтать нельзя,— говорит Милдред.

— О меньшем и просить стыдно,— заверяет Вальбурга.

— Природа наша испорчена грехопадением,— говорит Александра.— Но как прекрасно воскликнул святой Августин: «О блаженная вина, достойная такого Искупителя! О felix culpa!»

— Аминь,— ответствуют три ее спутницы.

Они выходят к лестнице.

— О блаженный изъян! — говорит Александра.

Фелицата уже ждет, окруженная сторонницами, а за ними черные ряды безымянных монахинь; и сверху спускаются трое с чинной Вальбургой во главе, все такие статные и горделивые. Накидки разбираются, и все выходят в полночный путь к часовне.

Фелицата выскальзывает из строя, и покрывало ее сливается с темнотой, а сестры вереницей проходят мимо на молитву. Затем, когда из часовни начинают наплывами литься песнопения, она мчится прямиком по траве в дом — быстренько, как утица по озерной глади. Фелицата взбегает по широкой лестнице, вот она включает свет в приемной аббатисы. Ее личико озаряется гневом при виде остатков маленькой пирушки; она плюет на них со злобой цыганки-нищенки и по-кошачьи шипит, глядя на эту преступную роскошь. Но вот она уже опомнилась, кинулась в дверь и склонилась над зеленым аппаратом.

Гудки, гудки, гудки... потом трубку снимают.

— Гертруда! — говорит она.— Неужели это вы?

— Я на выходе,— говорит Гертруда.— Вертолет ждет.

— Гертруда, какие вы дела вершите. Мы тут слышали...

— Затем и звоните? — говорит Гертруда.

— Гертруда, наш монастырь — рассадник порчи и лицемерия. Я хочу все изменить, и монахини, многие, со мной заодно. Мы хотим освободиться. Мы хотим справедливости.

— Сестра, бдите и бодрствуйте,— говорит Гертруда.— Справедливость возможна, но никому не дано ее обеспечить. Это предприятие роковое. Весь монастырь пойдет прахом.

— Ой, Гертруда, мы веруем, что любовь свободна и что свобода в любви.

— Это можно устроить,— говорит Гертруда.

— Да, Гертруда, но в мою жизнь вошел мужчина. Что делать с мужчиной бедной монахине?

— Мужчину, как известно, надо ублажать сверху и снизу,— говорит Гертруда.— Вам надо научиться готовить и подучиться всему прочему.

И телефон ревет, как дикий зверь.

— Что это, Гертруда?

— Это вертолет,— говорит Гертруда и кладет трубку.

— Прочтите им это вслух,— говорит Александра. Снова наступило обеденное время.— Пусть потом не говорят, что мы скрывали свои намерения. Наши монахини такие одурелые, что все равно ничего не поймут, а Фелицатины свихнулись на сентиментальном иисусопоклонстве. Да, прочтите вслух. Вряд ли они имеют уши, но да услышат.

Кухонные монахини плавают с подносами по проходам между трапезными столами и разносят рубленую крапиву с картофельным пюре.