Бесплатное порно - Георгий Злобо

Постепенно она окружила себя льстецами и негодяями, каких свет не видывал, но ухитрилась держать их в узде ртом и жопой, ссорясь для видимости с одним и ублажая другого.

Валерий Дмитриевич украдкой дрочил на её туфли.

Наталья однажды засекла его: преподавая очередной урок, она сделала вид, что утомилась и уснула. Стоило Кудрявой Рыбе склонить голову, Валерий Дмитриевич бесшумно подполз к её ногам и принялся быстро мастурбировать, нюхая запревшую стопы, что высвободила она из тугих босоножек.

— Ну, что с таким прикажете делать? — сокрушалась Натали:

— Глупые вы, глупые, мужики. Жалостливые. Баба кнут любит, — и пряник. А вы какашками её мажете, в рот ей поссать норовите. Не по — взрослому это, нет… Впрочем, и не по-детски…

Suum cuique

— Слушай, — спросил однажды Кузьму Пантелеймон, когда они вдвоём сидели в чёрном Volvo и курили, наслаждаясь закатом, — а чего ты там говорил про своего сына, что он погиб?

— Ты Корнеплода не тронь: ему жопой рог растворили! — мрачно бормотнул Кузьма, размышляя о странной чете, виденной им в магазине.

Ну и подозрительная парочка. Здоровая баба какая, манекенщица, что ли? Как ебать-то такую, поди изловчись.

И парень с ней чудной. Взгляд у него чудной. Остекленелый какой-то. Так не человек — так ящер смотрит. Или ещё какая-нибудь холоднокровная хуйня типа акулы.

— А я разве трогаю? — Пантелеймон улыбнулся, вспоминая, как разрывались петарды в изрубленной голове Марцыпана; как стреляло мутными струями семя.

Эх, да хуй-лю-лю, хуй-лю-лю, хуй лю-лююшки, эх, да хуй-лю-лю хуй лю-лю.

Хуй лю-лю хуй лю-лю хуй лю-лю!

Нерадивые плотники

На досуге Отец любил лазать по скалам и смотреть сверху, как бьётся среди камней солёная пена. Отдыхающие на пляже шахтёры часто видели его одинокий торс на фоне утёса.

— Глянь-ка, мужик по камням карабкается, — привстал как-то раз Антон Затяжной.

— Жопка ничего такая… — кивнул Степан Щорс.

Волна накатила, зашипела пеной, схлынула.

— Слушай, Стёп, а я знаю, кажется этого парня! — Антон отчаянно почесался, — это свой в доску пацан, нормальный мужик, в общем. Двух плотников недавноть забил ногами насмерть.

— То есть как?

— А так. Плотники эти тесали гроб для дедушки Жирвитило… и, короче, пацан этот проходил мимо, и типа плотники ему на ногу кувалду уронили, что ли… в общем, покалечили его.

— Специально что ли?

— Возможно… почему нет? И паренёк, в общем, как говорится, не растерялся. Он показал этим плотникам, кто в доме хозяин. Мало им не показалось, короче. И жизнь возблагодарила их за нерадивость.

— И за недостаток понимания! — согласно кивнул Степан.

Надгробное напутствие

— Ладно: сядем, зарулим, напишем. Но пока ты опьянён этим самым ощущением, ради которого подвергаешь свою жизнь неоправданному риску. Ты презираешь людей, считая себя куда как утончённей… поверь: в это самое время эти люди презирают тебя с тем же чувством.

Ты уже понял, какая смерть тебя ждёт?

Быть предсказателем очень просто, но предсказатель только комментирует то, что и без комментариев ясно.

Огромен твой страх, но как распознать, что означает он?

Вообще отказаться от поездок за город?

Отказаться от уютных вечеров у пустого камина?

Будешь потом вспоминать паренька из страховой компании.

Познакомишься с ним на растяжке.

Узнаешь про суднó, и сосут ли медсёстры хуй.

Разобьёшь судьбы двух женщин, любимых якобы.

Вздрогнешь при внезапном рёве мотоцикла.

Но потом кое-как возьмёшь себя в руки.

Скажешь себе: ну же, смелее: ты сможешь. Если другие могут, ты тем более сможешь: ты же лучше их по всем статьям.

Ты же можешь опровергнуть любого в споре, даже ни черта не смысля в математике.

Потирая искалеченную спортом спину.

Но если уж ты решил быть выше — будь. Если ты действительно выше. — С такой проникновенное речью обратился к себе водитель МАЗа Руслан Баттерфляй.

Его пальцы застыли на ключе зажигания, а затем голубые пропеллеры вновь заработали: хуй-лю-лю хуй-лю-лю хуй люлю

О говноедах

— Зал — это индикатор подлинности. Жизнь любит борзых. Дерзновенных сердцем, о как, — вёл монолог Пантелеймон под свист пропеллеров, — и то ощущение, которое испытывал ты, возвращаясь в последний раз: покинутость, зажатость, нерешительность, оно и говорило правду о цене твоей, как у вас принято выражаться, «в моменте».

В моменте цена у меня на сотку:2 полтана с двух рукНе распряжешь, не вскрыв себе глоткуЭтот двойной хомутНе заарканишь удачу междуДвумя сторонами лжиЯ только что слил по биду надеждуАллё, имя мне покажи

— Ну, опять у тебя безысходность эта… откуда столько пессимизма? — Кузьма снял очки, потёр глаза, — чего ты во всём говно видишь? Надо не говно видеть, а хорошее: понимай ты. Потому что люди инстинктивно желают хорошего. Люди говно не едят, не заставишь…

— Вот тут я с тобой не согласен! — покачал головой Пантелеймон, — едят они говно, ещё как едят. Можно заставить. Элементарно, Ватсон. А можно ли заставить не убивать маньяка? Думаешь, маньяку так этого хочется? Нет. Совсем не хочется. И содрогается он при мысли о содеянном. И мысли о расплате гнетут его. Сколько еще раз они позволят ему это сделать? Нет, пусть этот — будет последним. И ровно через неделю (да меньше: 5 дней едва минуло) — всё по новой.

И огненное Солнце встаёт.

Кто понял жизнь, не спешит

Запрягайте коней, добрые молодцы.

Только как узнать, что означает доброта ваша?

Поскачу с вами: оставаться здесь невмоготу более.

Только смогу ли я скакать так же быстро, как вы?

Кто понял жизнь, не спешит: так вскоре я от вас отстану.

Новые и новые всадники будут обгонять меня: по 100, 160, более двухсот табунов промчатся мимо.

А я буду медленно ковылять вдоль обочины, созерцая их дымящиеся искорёженные останки; вспоминая, как бывал от смерти на волосок.

— Ну, а тот, первый раз, ты наверное, уже забыл?

…

(из записок деревянной куклы)

Не для продажи

— Вон те люди, которые заходили в наш магазин и развеселили меня до упаду! — указал Кузьма на проходящего под руку с Натальей отца (они с Пантелеймоном посасывали пиво в «Будо — баре» и разглядывали прохожих через стекло).

— Та высокая баба с мужиком?

— Ага. Я их чётко запомнил.

— А ну, пошли.

Пантелеймон оставил на стойке смятую бумажку.

— Эй, уважаемые, можно отвлечь вас на минуту?

На улице ветер вздыхал перегаром зимы, закат был близок.

— Мы еще пили с ним ночью виски, и он сказал, что в жизни поменять ничего не возможно, ведь жизнь — это карта, которая выпала тебе: может выпадет туз, а может, шестёрка — что ты тут изменишь… — Наталья резко развернулась, и встала у них на пути.

Отец незаметно вынул из кармана нож и держал в опущенной руке, пряча лезвие.

— А вы когда-нибудь пыряли живого человека ножом? — спросил он подошедших, соблюдая дистанцию.

— Прощу прощения, мы, собственно, вот по какому вопросу… — Пантелеймон откашлялся. — Некоторое время назад вы заходили в наш магазинчик. Там, у пристани. Вот, Кузьма был тогда за прилавком.

Наталья подмигнула Кузьме.

— Я сейчас отчётливо представил себе, что кромсаю человека ножом, и меня чуть не стошнило. — Отец побледнел, потёр лицо свободной рукой.

— Да вы не волнуйтесь так, уважаемый, — Кузьма улыбнулся, дружелюбно поднимая ладони, — мы просто хотели узнать: не могли бы вы нам продать деревянного человека. Или, по крайней мере, дать ещё раз насладиться его перденьем?

— Что он несёт? Ты чего-нибудь понимаешь? — Наталья посмотрела на отца.

— А если эти армяне меня зарежут? — опасливо покосился на неё тот.

— Мы не армяне, — поспешил успокоить его Пантелеймон.

— Ну, ты-то — жид, это ясно, — улыбнулась Наталья, — это жидонекрофил в тебе интересуется судьбой деревянного человека, желая прибрать её своей загребущей лапою. Интеллигент хренов. Кем ты себя возомнил-то, придурок? Хочешь, чтобы действительность жёстко усадила тебя на кожаный кол?

— Деревянный человек не продаётся, — грустно прокомментировал Отец её тираду, — если бы я его продал, жизнь моя потеряла бы всякий смысл.

У пристани — 2

У причала растопырился народ. Здесь было несколько шахтёров, говномер и 3 плотника.

— Вон он, магазинчик этот, где нечистый живёт, — кивнул на витрину бритый под ноль шахтёр Саша. Среди друзей славился он нечувствительностью к ударам тока, так что на спор мог зажигать электрическую лампочку, замкнув провода руками.

— А на витрине, видишь — Филиппка Шалашов, собственной персоной, — указал на мумию Степан Щорс.