Город - Татьяна Имайкина

Глава 6. Городская симфония

Публика стекляшки притихла. Слова Алексея Дмитриевича произвели сильное впечатление на наших алкашей, которые до сих пор и не подозревали, что земля под их ногами была опутана древней легендой. Королёв в их глазах вдруг приобрёл космическое значение, да простят нам этот каламбур. Город, имеющий свой собственный миф, разительно отличается от любого другого города. Ореол таинственности, причастности к великому и непреходящему позволяет разглядеть за миражами повседневности монументальный образ, неповторимую действительность. Быть жителем такого города – большая ответственность, и алкаши это осознали.

– Мне кажется, я слышал подобную историю, – пробормотал Пётр Петрович.

– Вполне возможно, что я видел отражение римского гражданина в витрине той палатки, когда был маленьким, – задумчиво произнёс Сашка. – Да-да, припоминаю, точно видел, но, в силу возраста, не придал этому значения.

– А я помню разбитое стекло на этом самом месте, – заявил Михаил Иванович. – Даже один раз порезался об него. Вот шрам до сих пор остался, – и он задрал штанину на левой ноге, показав публике тонкий белый след на коже.

– А я однажды разговорился о погоде с тем армянином, – вспомнил Петрович.

– А я покупал сигареты у ловкого молдаванина! – воскликнул Михалыч.

– А тот таджик – мой дальний родственник! – крикнул Митрич.

Так, мало-помалу, все обитатели стекляшки доказали свою причастность к городской легенде. Но дальше всех пошёл Катулл Александрович:

– А римский гражданин – это я.

– Как так? – оторопела публика. – Ведь столько лет прошло, вы тогда ещё мальчишкой были, когда вся эта история началась!

– Очень просто, – сказал Катулл Александрович. – Это моё воплощение, моё материализовавшееся самосознание, моя совесть, мой дух. Неважно, где в тот момент находилось моё молодое физическое тело; главное, что моя духовность уже начала своё странствие под лучами вечного солнца. И она уже тогда начала бороться с несправедливым оболваниванием населения, с нерегламентированной идиотизацией потребителей.

Алкаши не нашлись, что на это ответить, но сама идея, что Катулл Александрович мог быть мифологическим персонажем, им понравилась. Это надо было обдумать. За это надо было выпить.

Возможно, именно эта мифологичность образа Катулла Александровича дарила ему негласное превосходство над остальными, притягивала к нему людей и вызывала их невольное восхищение. Вся фигура седого пенсионера, носившего современную одежду, излучала древнее достоинство, уверенность в победе могучей правды. Вокруг Катулла Александровича всегда вертелось множество людей, ловивших каждое его слово: так повелось ещё со времён его работы в институте, когда он выступал перед нерадивыми студентами. Правда, Катулла Александровича иногда терзали смутные подозрения, что студентам были нужны вовсе не его мысли, а его подпись в зачётной книжке, но он с филологической увлечённостью продолжал обстреливать молодняк парадоксами, цитатами и афоризмами, выставляя напоказ свою эрудицию. Теперь же, вместо только начинавших взрослеть людей, перед ним стояли сложившиеся столпы маргинального общества, королёвские уличные философы, у которых не было никаких корыстных целей и которые искренне восхищались Катуллом Александровичем.

Давайте полюбуемся на них, пока в Королёве наступила негласная сиеста. Пётр Петрович, в распахнутом жилете, медленно потягивал светлую жидкость и крякал от удовольствия, щурясь на осеннем солнце. У его ног удобно расположился на коврике Михаил Иванович, этот старомодный отшельник, не представляющий себе жизни без открытого воздуха. Неподалёку, присев на заборчик, напевал какую-то песенку Сашка. Алексей Дмитриевич задумчиво глядел на прохожих. Безмятежность была разлита в воздухе, ленивые мухи жужжали в тусклой зелени, редкие машины поднимали клубы пыли, стучали тонкие каблуки, шуршала метла дворника, лаяли облезлые собаки, звенели невидимые бутылки, шумел рыжий экскаватор, гудел самолёт, мягко шелестел ветер, кричали маленькие дети, ворковали голуби – город исполнял свою обычную урбанистическую симфонию. Музыка города, не затихающая ни днём, ни ночью, сочилась из всех щелей, проникая в уши бредущего в разные стороны дремлющего населения. Монотонный ритм городского существования зомбировал королёвских жителей, вводил их в потребительский транс, гипнотизировал, лишая воли и индивидуальности. Но эта музыка, убаюкивающая все стремления и помыслы у обывателей, настраивала Катулла Александровича исключительно на творческий лад. Он не хотел поддаваться всеобщей спячке и не мог позволить ей поработить своих друзей. Поэтому он зорко следил, чтобы обитатели стекляшки не забрасывали свои великие дела и развивали в себе скрытые таланты.

Как-то раз, когда подготовка к несанкционированной премьере шла полным ходом, в стекляшке появился усталый парень. У него были близорукие глаза, а потому казалось, будто он глядит не на внешний мир, а внутрь самого себя. Неуклюже ступая по тротуару, он подошёл к нашим алкашам и обречённо спросил:

– Выпить не найдётся?

Ему налили, он жадно выпил. Обитатели стекляшки сочувственно молчали; они догадались, что тут был особый случай, что у усталого парня произошла какая-то трагедия. Быть может, рухнуло его мироощущение? Или его личность сломалась под напором несправедливости бытия?

– Сил моих больше нет, – усталый парень махнул рукой и смачно плюнул на газон. – Я им такое заявление написал! Вовек не забудут. Ежели они обязаны сохранять документацию для своих отчётов, то пусть все прочитают! Пусть все узнают об их плантации!

Стекляшка вопросительно загудела. Наши алкаши не могли безучастно смотреть, как страдает их ближний, а потому решили разобраться, что случилось. Мало-помалу им удалось расшевелить усталого парня, который представился Егором и рассказал свою печальную историю.

– Всю жизнь я мечтал стать журналистом. Эта профессия казалась мне благородной, поскольку она меняет мир к лучшему. Журналисты рискуют жизнью, чтобы рассказывать людям правду, они защищают униженных и оскорблённых, борются против несправедливости. Иногда я думал, что писатели делают ту же самую работу, но, в отличие от писателя, журналист всегда социально ангажирован, а потому способен помогать здесь и сейчас. Я поступил на журналиста. Кодекс журналистской чести был для меня не пустым звуком, я свято верил в него. Я окончил вуз и поступил на работу в королёвскую редакцию. И вот тут-то всё и началось.

Конец ознакомительного фрагмента.