Весь Роберт Шекли в двух томах. Том 1. Рассказы и повести - Роберт Шекли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У приготовленной тобой индейки было четыре ножки и восемь крыльев. По телевизору показывали сплошную порнуху: раз уж всему конец, значит, можно всё. Люди, точно спятив, отвечали на важные деловые письма примерно так: «Дорогой Джо, возьми свой договор и засунь себе в ж!.. Всё, представление окончено! И наконец-то я могу сказать тебе честно: никакой ты не актёр, а дерьмо! Но учти: если всё же насчёт конца света произошла ошибка, то считай это послание просто шуткой, которую ты, будучи человеком тонким, просто не сможешь не оценить».
Все мы оказались как бы в ловушке непримиримых потребностей: с одной стороны, стараясь забыть обо всём и вести себя легкомысленно, а с другой — пытаясь быть максимально осторожными. А вдруг мы всё-таки не погибнем? Оказывается, даже уверенность в конце света воспринимается как некий акт Веры не только посудомойками, но и университетскими профессорами.
А я в свой последний вечер жизни на земле навсегда бросил курить! Абсурд какой-то. Разве это имело значение? Но я поступил так потому, что ты всегда говорила: именно абсурдные поступки важнее всего, да и сам я всегда разделял эту точку зрения. И вот я, выбросив последнюю пачку «Мальборо», стал слушать, как профессор Мунг вещает: «Будучи осуществлённой или же, напротив, неосуществлённой, Мечта о Смерти всегда стремится к воплощению в жизнь и, таким образом, по праву не может считаться объективным её коррелятом (если пользоваться терминологией Эллиота). Но если мы включим в рассмотрение этого сложного процесса термины Юнга и станем воспринимать конец света как некий архетип — я уж не говорю о том, что это специфическая разновидность мировоззрения, Weltanschaaung! — то наше понимание усилится по мере того, как tiempo para gastarlo будет исчезать в чёрной дыре нашего прошлого, в котором и заключены все наши надежды и устремления».
Наконец наступил последний час. Я искусно разрезал индейку, и даже Эдвард сподобился выйти из своей комнаты; он наложил полную тарелку всякой еды, прибавил ещё индюшачью грудку и спросил, что я думаю насчёт последней главы его романа в окончательном варианте, и я сказал: «По-моему, он ещё не окончательный, требуется небольшая доработка», и ты воскликнула: «Это жестоко!», и Эдвард сказал: «Да, ты прав. Я и сам думал, что надо бы поработать ещё», и снова ушёл в свою комнату. А улица за окном была абсолютно пустынна; изредка проходили, правда, отдельные неудачники, не успевшие вовремя прильнуть к телевизору. А мы курили травку и как бешеные переключались с одного телеканала на другой. Я даже притащил на кухню пишущую машинку и как раз устраивался с ней за столом, когда ты завела разговор о том, как нам следовало провести прошлый отпуск, а я подумал обо всех тех женщинах, которых мне следовало любить в жизни. А в пять минут двенадцатого Эдвард снова вышел из своей комнаты и показал мне заново переписанную последнюю главу, и я сказал: «Ну вот! Теперь получилось отлично!», и он кивнул: «Да, мне тоже так показалось. А что, кока-колы не осталось?»; и мы дружно прикончили весь свой запас наркотиков, и ты сказала, обращаясь ко мне: «Ради бога, перестань наконец стучать на машинке!», и я возразил: «Но должен же я всё это записать!», и ты обняла меня, и Эдвард тоже меня обнял, и мы все трое по очереди поцеловали детей, которым позволили так долго не ложиться спать, потому что наступал конец света, и я шепнул тебе: «Слушай, ты прости меня за всё, ладно?», и ты тихо промолвила: «И ты меня тоже прости!», и Эдвард сказал: «Не уверен, что сделал вам что-то дурное, но и вы меня тоже простите, мне очень жаль!»; «За что простить-то, чего вам жаль?» — спрашивали дети, но мы не успели им объяснить, не успели даже сами решить, чего нам так жаль…
Рука помощи
The Helping Hand — Rod Serling's The Twilight Zone Magazine, April 1981; перевод: А. Нефёдов
В то утро Трэвиса уволили с работы. Да, она была скучной и низкооплачиваемой, но всё же служила хоть какой-то зацепкой в жизни. Теперь у него не осталось ничего, и он держал в руке средство, с помощью которого намеревался прервать своё полное отчаяния и унизительное существование. В бутылочке находился быстрый, надёжный и не причиняющий боли яд, украденный на предыдущей работе в химической компании, где это вещество использовали как катализатор.
Из-за прежних попыток самоубийства немногие ещё остававшиеся приятели считали Трэвиса невротиком, желающим привлечь к себе внимание. Что ж, на этот раз он им покажет, и они пожалеют о своих словах. Может, даже жена выдавит слезинку-другую.
Мысль о жене укрепила решимость Трэвиса. Любовь Леоты со временем превратилась в безразличную терпимость, а потом и в ненависть — острую, всепоглощающую и едкую, против которой он оказался бессилен. Ужас заключался в том, что сам он любил её до сих пор.
«Давай, чего тянуть?» — подумал он и, закрыв глаза, поднял бутылочку.
Но не успел он поднести её ко рту, как она вылетела из его руки.
— Что ты надумал? — услышал он резкий голос Леоты.
— По-моему, это очевидно.
Она с интересом вглядывалась в его лицо. У Леоты, крупной женщины с грубоватым лицом, был дар непрерывно делать кому-либо гадости. Но сейчас её лицо смягчилось.
