Крысиная башня - Павел Дартс

Это было ужасно. Это было такое ощущение непоправимой трагедии, что тогда я просто даже не мог плакать, так я был потрясен… Конечно, родичи потом купили Антону на замену точно такой же, но я еще несколько месяцев по ночам вскрикивал и просыпался, «видя», как полка обрушивается на открытыйеприветливо светящийся заставкой комп, ломая его вдребезги… Эдакая «неумолимая рука судьбы»!

Вот и сейчас я чувствовал что-то подобное, только намного-сильнее, — обрез бинелльки был не просто забавной престижной игрушкой, — это был ИНСТРУМЕНТ, инструмент выживания в Новом Мире, — и теперь у меня его украли.

К чести бати и Толика надо сказать, что они почти что и не стали мне пенять на такую бездарную потерю оружия. Батя только сказал:

— Вот зачем ты его притащил? А если бы менты? Ты мог бы попасть существенно серьезней, чем с просто пропажей!

А Толик вздохнул:

— На ошибках учатся, правда, Серый?

Не в силах сдержать слез, шмыгая, стыдясь этих слез, низко опустив голову, я кивнул.

— А этого журнализда, случись нам с ним еще пересечься на узкой дорожке… Ну, ты понял.

Понял я все; все я понял. Но обреза уже не вернуть…

— Да фиг там он в «Центр Спасения» пошел, это он так, порожняк прогнал. Не пускают туда с оружием.

— Ясное дело. Эх, люди… Серый, Серый… Нельзя быть настолько доверчивым. Я мог бы, конечно, как это модно у «разочарованных личностей», сказать что-нибудь вроде «Все люди сволочи», — но это все не так, неправильно. Люди не сволочи, люди — они как люди, в разных обстоятельствах разные. Я ведь тоже был… Ну, наивным романтиком относительно людей. Вот и с твоей мамой тоже… Ну ладно. Знаешь, что меня относительно людей сильно «торкнуло» однажды?… С тобой вот, Серый, случай. Ага-ага, с тобой. Ты не помнишь, конечно, — маленький еще был. Девяностые, типа, тебе тогда еще годика не было. Ты ж у меня… Типа, поздний ребенок, — батя хмыкнул, но глаза его подозрительно заблестели, — Я, понимаешь ли… Словом, я очень рад был, что у меня теперь есть сын, и что именно сын — тоже был рад; вот так вот, если очень сухо сказать. Мы как-то с твоей мамой пошли в магазин — тогда эпоха тотального дефицита была, за всем очереди просто сумасшедшие… А летнюю коляску с тобой оставили на улице. Че там — тепло, солнышко светит, ты сидишь, в комбезике, — дело весной было, — гыгыкаешь так довольно… Минут через пять я выхожу чисто проверить как ты — а ты ревешь… А около тебя на корточках какой-то парень, и что-то делает… Я сначала не понял нифига, иду к нему, — он оборачивается, — и как шарахнется в сторону!.. И говорит: «Да я ничего, я вот ему кроссовочек поправить хотел, у него кроссовочек с ноги спал…», — и тикать… Я, видимо, тормоз… тогда был. Я сразу и не понял ничего. А ты ревешь!.. Тут смотрю — а у тебя один кроссовочек расшнурован, а второй вообще уже снят, и рядом стоит… Хорошие такие детские кроссовочки были, импортные, понятное дело, по тем временам-то; даже и не наши, а это нам тогда родственники поносить дали, после своей девочки, она тебя на год старше. И вот тут я понял, что он хотел снять и украсть кроссовочки с моего маленького сына…

Голос его дрогнул, глаза бати не на шутку теперь увлажнились. Я смотрел на него с удивлением. Хотя что тут с удивлением, — я и раньше знал, — Львы, они такие сентиментальные в душе!

— Дааа-с, — протянул батя, — Если бы этот парень тогда не убежал, думаю, я бы присел лет на несколько, — за нанесение побоев и увечий. Наверняка, да. Вот тогда как-то до меня дошло, не по книжному, — а через… эээ… реальность. Что то, что мне дорого — для другого человека может вообще быть никчемным. В том числе и жизнь, и здоровье мое и моих близких! И это, Серый, теперь стараюсь сейчас учитывать. Вот и тебе урок…

Олег — Толику:

— Да. Ты прав. Не получилось коммуны. Да и не могло, наверное, получиться. Слишком все разные. Сергей Петрович по-прежнему видит себя начальником, Виктор… А!.. Да ладно. Оно и к лучшему. Они тянули бы нас на дно.

— Ога, а теперь мы взлетим в небеса! — не преминул вставить язвительную фразу Толик.

— Взлетим — не взлетим, но будем знать на что рассчитывать. И никто уже не сбежит с нашими припасами. Да и… Сам посуди: у нас есть запасы, мы прошаренные в теории, мы знаем что делать, и мы готовы что-то делать (мне казалось, что батя убеждает сам себя, на самом деле распад и бегство так и необразованной толком общины больно ударило по его самолюбию), мы не имеем предрассудков… Ведь так же, Толян? Если надо будет — мы отберем и убьем; если уж совсем нужно будет… А эти нас постоянно бы тормозили. Ты посмотри — в бою они почти нули, и на мародерку-то никто почти из них не пошел — все как мыши по норам сидели, а какие разговоры об аморальности «взять чужое» — ты бы слышал…

— Эт-то когда? От кого? — встрепенулся Толик.

— Да… Неважно. Было. На дежурстве, ночью, взялись тут меня лечить, как нехорошо брать чужое. Но, бл…, хавчик наш кушали, это без претензий!

Я заметил, как всегда грамотно и правильно выражавший свои мысли батя в разговоре с Толиком, особенно когда волнуется, невольно переходит на какую-то полу-феню, полу-слэнг. Подстраивается «под аудиторию, что ли?» — подумал я и тут же похвалил себя за наблюдательность — вот я какой!

— Они по-любому тянули бы нас назад, Толян. Своими предрассудками. Нытьем своим. Приходилось бы улаживать конфликты. Разруливать.

— Хавчик наш жрали бы! — опять язвительно вставил Толик.

— И это тоже… — как не заметил подколки Олег — Так что нет худа без добра. А что ночные дежурства… Я все одно спокойно спать не мог, когда, скажем, Олег Васильевич с сыном дежурят — того и гляди уснут или сбегут втихаря… Как тот журнализд. Или чего хуже — по своей воле вход откроют, поскольку «Это наше решение!» — передразнил Олег.

— Закроем ночные смены, не боись. Есть мысли. Минами закроем. Ни одна падла не сунется. Ну и сами дежурить будем.

Толик согласно кивнул — А куда деваться?…

Так и закончился разговор — реквием по «общине». И «реквием» по моей «вере в людей»…

СВЕДЕНИЕ СЧЕТОВ

До офисного здания, в котором раньше «охранял» Толик, добрались без происшествий. Тут действительно было спокойно: в пределах прямой видимости высились футуристические купола и сферы «Мувск-Колизея», сейчас превращенного в один из «Центров Спасения». Символом новых времен была «егоза», оплетавшая расставленные по периметру Центра гаишные барьеры, да блок-пост с торчащим из мешков с песком, выложенных на бетонные блоки, стволом крупнокалиберного пулемета. Два БТРа рядом довершали картину.

Трехэтажное вычурное по дизайну офисное здание было как раз напротив, в полукилометре. Вернее, даже, скорее четырехэтажное: три этажа и этаж цокольный, с половины здания выходящий наружу, и имеющий даже свою дверь и вполне полноценные окна. Как отметил Толик, все было как всегда, даже не побиты стекла, — но во всем царило запустение: порядочная по размерам автостоянка за офисной оградой была не подметена как обычно, с ближайших деревьев густо нанесло листвы; с ближайшей мусорки, с переполненных мусорных контейнеров — газет и прочего мусора.