Сердце: Повести и рассказы - Иван Катаев

Однако и в самом севе третья бригада тянулась в хвосте.

Раз вечером, возвращаясь с поля, Калманов догнал на гумнах Ангела, тот шел тяжелыми шагами, согнувшись, свесив длинные руки. Заговорил с ним, Ангел отвечал скрипучими междометиями. Калманова взяло за живое.

— Ну-ка сядем, — он показал на какую-то перевернутую колоду под сараем. — Куришь?

— Давай.

Они просидели полтора часа. Калманов выспросил его, по два слова в минуту, о семье, о достатке, потом говорил сам. Брал самое азбучное, стараясь только вложить побольше горячности. Зажигая спичку, косился на того; слушает, открывши рот. Кончил.

— Ну как же, согласен ты со мной?

— Не знаю я, — натужно проскрипел Ангел, встал и, не попрощавшись, ушел в темноту.

Калманов грустно усмехнулся: полтора часа можно списать в счет безнадежных потерь.

Он не думал больше об этом уроде вплоть до того самого дня, когда Фатеев позвонил, что следом за четвертой бригадой косьбу овса вручную закончила третья и что высельчан ведет за собой Владимир Ангел. Приехав в Онучиио, Калманов все разузнал. У Ангела с начала года выработано уже около двухсот трудодней, ни одного прогула, с июня записался ударником. Сейчас он ворочает всей бригадой, скликает по утрам, следит на поле. При распределении телок среди колхозников ему, в числе троих, выдали, деньги на корову. В памятные дни и ночи скирдования Калманов слышал повсюду его гусиный голос. Ангел кричал что-то залихватское с верхушки скирды; в желтом свете фонаря, подвешенного к жерди, махали мельницей его длинные руки. Ангел командовал у подвод. Ангел запевал дерущую ухо песню. С высельчая их прежнюю сонливость как рукой сняло.

Встретился с ним, покурили.

— Говорят, у тебя двести трудодней записано?

— К рождеству четыреста сделаю, — сказал он хвастливо.

— А у жены?

— У ней к зиме под триста будет.

— Ничего заживете.

— Уже это смотря по скольку разложат.

Они помножили примерные четыре килограмма зерновых, получилось хорошо. Расходясь с ним, Калманов мельком справился:

— Как ты смотришь, если мы тебя в бригадиры выдвинем?

— Мне бы в охотку, товарищ Калманов, только вот неграмотный я.

— Совсем неграмотный?

— Счет знаю, а циферки эти писать не умею.

— Тогда придется немного погодить, за зиму обучим тебя.

Сошлись другой раз, поговорили. Калманов под конец спросил:

— Ты вот что скажи мне, товарищ Ангел. С тобой до меня кто-нибудь беседовал раньше как следует, подолгу? Ну, там секретарь ячейки или из правления, из комсомольцев?

Ангел усмехнулся.

— Кроме Балакирева, никто не беседовал.

Балакирев и был тот самый восторженный старичок.

Как они работали, ворошиловцы?! Калманову не с чем было сравнить, но по рассказам он знал, что нынешнее лето ни в какое сравнение не идет с прошлыми годами. У колхоза был избыток земли, рабочих рук не хватало, несмотря на помощь тракторами и машинами. Земля не должна гулять, ни один засеянный гектар нельзя пуститьпа ветер, каждый лишний намолоченный килограмм зимой будет на столе у колхозников, они это нынче понимали и не жалели рук. Записанные им трудодни были подлинно днями труда, ночами труда, нелегкого, отзывающегося во всех косточках. Бабы жаловались, что по неделям не топят печей, некогда постирать, прибраться, детишки не вылезали из яслей. Не раз Калманов видел, как Фатеев, прислонившись к стенке, засыпает стоя, то уронит, то вздернет голову. Урожай, доход, новую сытную судьбу брали с бою, заслужили их потом, мозолями, бессонницей.

А им все что-то не везло.

Хлеба поднимались густые, сердце радовалось, рожь прикидывали центнеров на двенадцать, а как под самую уборку зарядили дожди, покачнулись все расчеты. Овсы сплошь полегли, травокоска не брала, пришлось выходить с литовками. Шесть гектаров пропало вовсе. И во многих других колхозах непогода крепко ударила по доходам, но у ворощиловцев овес был основная культура, Фатеев размахнулся с ним чуть не на половину площади и теперь клял себя на чем свет. По ржи, грече, гороху тоже пошло книзу, скошенное подолгу лежало в валках, в копнах, прело, осыпалось. Понатужились, заскирдовали, однако первая молотьба, пробные замолоты скирдов показывали, что ждать на трудодень больше чем по три кило зерновых нельзя никак. Это было не худо, особенно если сравнивать с теми годами, и выработка у всех гораздо больше. Но ведь у некоторых колхозов получалось по пяти, по шести, а вон в Никольском и все десять.

Старый урусовский сад был у них важной доходной статьей. Прошлой осенью на яблоках заработали двадцать пять тысяч, больше трети всего бюджета, и кулацкое правление не успело растранжирить денежки. Фатеев с весны начал строить новый скотный двор, под железом, на широкую ногу. А в нынешнем году случился полный неурожай. И опять-таки по всему району горевали с садами, но что-нибудь да сняли. У ворошиловцев — хоть бы яблочко.

И еще напасть. С сентября заболели менингитом все лошади. Выходили, до падежа не допустили, но земотдел наложил строгий карантин. Ни в город послать, ни на станцию, прямо как в осаде.

Со сдачей управились вовремя, благо возить далеко не надо, в самом Онучине открылась глубинка. Загрузили все амбары, подполья, крупорушку, даже изба-читальня стояла засыпанная зерном. Озимый клин вспахали и засеяли быстро, за девять суток поднажал тракторный отряд, да и вое бригады старадись, на рысях обходили друг друга.

Полевой год кончался, трудный, неласковый, но не похожий ни на что минувшее, насквозь новый, весь во вспышках прозревших человеческих душ, в смелых просветах близкого, теперь уж рукой подать, изобильного счастья. Для Калманова тоже придвинулся какой-то рубеж, первая итоговая черта: сделано. Подписывая рапорт о досрочном выполнении хлебопоставок по своим колхозам, он подмигнул стоявшему у стола Щеголькову:

— Вот и мы с тобой Москву кормим, Саша. Чувствуешь?

— Ну а как же. У меня теперь к вывеске «Булочная Эмэспео»{Эмэспео (МСПО) — Московский союз потребительских обществ.} будет совсем другое отношение.

И тут навалилась картошка.

Осень завернула ранняя, с середины сентября дунуло холодом, и дожди, обложные, темные, лили над районом без передышки. Картофель везде удался отличный, а в этих краях он значил не меньше, чем хлеб, сажали много. По с уборкой его получилась чистая мука. Копали под дождем, клубни ложились на гряде тяжелыми липкими комьями грязи. Оставь их такими, они бы в буртах, на складах сразу загнили, пропали. На заготовительных пунктах требовали картофеля сухого и чистого, а где его сушить? Через овины не пропустишь такую прорву. Приходилось каждую картофелину обколупывать руками, обтирать тряпкой, это задерживало возку и сдачу. На станциях плохо подавали порожняк, не хватало рук на погрузку, колхозы сваливали картофель прямо на землю, он вырастал серыми тоскливыми холмами, его поливало дождем. Приемщики то и дело заворачивали назад подводы, — сырой, не годится; колхозники скандалили, доказывали, что суше не бывает. Скрипели, напирали телеги с тяжелыми мешками, над очередями у пунктов висела ругань, прозябшие, мокрые мужики дрались кнутовищами. Калманов носился по колхозам, по станциям в забрызганной грязью машине, в переднее стекло стегало дождем, налаживал копку, переборку, сдачу, разбирал споры. За одну неделю изнервничался больше, чем за все лето.

У ворошиловцев с возкой картошки совсем был зарез из-за карантина, он раздобыл им у Союзплодоовощи три грузовика, большую часть лошадей пустили на зяблевую вспашку. Но с копкой они тоже сели: ко второй декаде октября, когда по другим колхозам уже подходило к концу, у них еще оставалось сорок с лишним гектаров. Трудно было справляться сразу с зябью и с картошкой. Да и колхозники стали тяжелей на подъем, в бригадах шли невеселые толки, никто не знал, по скольку же будут раздавать зерна, не то четыре, не то три кило, а иные высказывались, что и по три не выйдет; скирды мокнут, прорастают, намолотится — слезы. Сомнения эти посбавили пыл к работе. А картошка-то как раз должна была крепко выручить колхоз, на трудодень по плану падало шесть килограммов, богатство, только бы всю выкопать и уберечь от порчи.

Тринадцатого утром Калманов проснулся, сразу ослепило. Что такое, не может быть. Вскочил, распахнул окно, весь дворик в льдистом солнце, над сверкающей крышей сарая глубокая, мирная синева. Лег животом на подоконник, вгляделся в землю. Нет, не подмерзло, лужицы.

Перед тем как идти в политотдел, накрутил рукоятку, вызвал Онучино, Фатеева. Как у вас? Погода? Погода. Порадовались. С начала декады с копкой подогнали, у четвертой бригады осталось немного, дня на три, у других поболе, а всего двадцать восемь гектаров. Калманов кричал в трубку, чтобы нажимали, погода, может, теперь постоит, надо использовать, завтра обязательно кончить со сдачей и к шестнадцатому убрать все подчистую.