Скандал столетия - Габриэль Гарсия Маркес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
20 сентября 1982 года, «Просеко», Мехико
Требуется писатель
Меня часто спрашивают, что мне больше всего в жизни нужно, и каждый раз я отвечаю совершенно искренне: «Писатель». Ответ не так глуп, как кажется. Если бы когда-нибудь я столкнулся с неотложной необходимостью сочинить к вечеру рассказ такого-то объема, то обратился бы к своим несчетным заметкам и, уверен, поспел к сроку. Может быть, рассказ этот был бы из рук вон плох, но обязательство было бы выполнено, а в конце концов, не это ли главное в приведенном мною кошмарном примере? Зато я не могу с ходу смастерить поздравительную телеграмму или письмо с выражением соболезнования, а должен целую неделю корячиться. И вот для этих нежеланных обязательств – а их и им подобных в нашей жизни хватает – большинство известных мне писателей хотели бы прибегнуть к добросовестным услугам других писателей. Вот эти мои еженедельные колонки, которым как раз в эти октябрьские дни исполнятся два года одиночества, – это прекрасный тест на почти варварское чувство профессионального достоинства. Я только раз не появился на этой газетной полосе, да и то – не по своей вине, а из-за технического сбоя, случившегося в последнюю минуту. Я сочиняю их по средам с девяти до трех с той же охотой, с той же ответственностью, с той же радостью и – довольно часто – с тем же вдохновением, с какими работал бы над каким-нибудь шедевром. Если у меня нет четко определенной темы, я плохо сплю в ночь на четверг, однако опыт учит, что драма разрешится сама собой во сне и выльется на бумагу в ту минуту, как я усядусь за письменный стол. Впрочем, у меня всегда в запасе имеются несколько заранее обдуманных тем, и я постепенно собираю и упорядочиваю данные из разных источников, тщательнейшим образом проверяю их, потому что есть ощущение, что к моим просчетам и ошибкам читатели будут не так снисходительны, как к другому писателю, которого мне так не хватает. Моя ближайшая цель – чему-нибудь научить обычных читателей, ибо меня интересуют именно они, а не всезнающие интеллектуалы – им-то эти еженедельные поучения покажутся очевидными и даже ребячески наивными. Вторая, более отдаленная и труднодостижимая цель – сделать так, чтобы эти заметки были написаны настолько хорошо, насколько это возможно без посторонней помощи: я всегда считал, что хороший текст – это едва ли не единственное самодостаточное счастье.
Я навьючил на себя это ярмо, потому что заметил – между одним романом и другим я слишком долго не пишу и теряю форму, как борец, не выходящий на ковер. Чуть позднее это искусственное решение превратилось в обязательство перед читателями, а потом – в зеркальный лабиринт, откуда я не могу выйти. И не выйду, если только судьба не пошлет мне писателя, который сделает это за меня. Боюсь, правда, что уже слишком поздно – трижды принимаемое мной решение не писать больше с непререкаемой властностью всякий раз отменялось маленьким внутренним аргентинцем.
Впервые это было, когда я после более чем двадцатилетней паузы вновь попробовал написать колонку и мне потребовалась неделя поистине каторжной работы, чтобы завершить ее. Во второй раз – чуть больше года назад, через несколько дней после того, как мы с генералом Торрихосом отдыхали на военной базе в Фаралльоне, и день был так прозрачен, а океан – так спокоен, что хотелось купаться, а не писать. «Пошлю-ка я телеграмму редактору, что завтра колонки не будет – и баста», – подумал я со вздохом облегчения. Однако от угрызений совести мне за обедом кусок в горло не лез, и потому в шесть вечера я заперся у себя, полтора часа писал обо всем, что пришло в голову, а потом передал текст адъютанту генерала Торрихоса, чтобы по телексу передал в Боготу с просьбой переправить в Мадрид и Мехико. И только на следующий день я узнал, что генералу пришлось посылать военный самолет в аэропорт Панамы, а потом – вертолет в президентский дворец, чтобы по каким-то официальным каналам доставить текст по назначению.
А третий раз был полгода назад, когда проснувшись, обнаружил, что уже вызрел замысел любовного романа, вынашиваемый столько лет, и теперь надо выбирать – либо уже никогда не написать его, либо погрузиться в работу немедленно и с головой. Тем не менее даже в такую судьбоносную, можно сказать, минуту не хватило мне духа отказаться от моего еженедельного оброка, и вот теперь я делаю то, что прежде всегда считал чем-то немыслимым: каждый день, буква за буквой пишу роман – так же терпеливо и, бог даст, так же удачливо, как куры клюют зернышки во дворе, – и слышу, как все ближе подкрадывается неумолимая зверюга-среда. Однако же мы выкрутились, как всегда, и, надеюсь, навсегда.
Я подозревал, что никогда не вырвусь из этой клетки, с того дня, как у себя дома, в Боготе, начал сочинять эту заметку, которую окончил уже в мексиканском посольстве, предоставившем мне убежище; я продолжал подозревать это на телеграфе острова Крета, в прошлом июле, во вторник, когда сумел уговорить дежурного передать испанский текст. Продолжал подозревать в Монреале, когда пришлось срочно покупать новую пишущую машинку, потому что в гостиничной электросети – не то напряжение. И наконец перестал подозревать – и уже навсегда – всего два месяца назад, на Кубе, когда все пишущие машинки вдруг отказались понимать меня. Наконец мне принесли электронную – и до того продвинутую, что пришлось писать в буквальном смысле собственноручно в тетрадке с листочками в клеточку, как в те далекие блаженные годы, когда я ходил в Аракатаке в начальную школу. И каждый раз, как со мной случалось что-нибудь из вышеперечисленного, я все горячей мечтал завести писателя, который бы помог мне в этой юдоли.
Но никогда не испытывал я этой надобности сильнее, чем в тот день, когда приехал к Луису Алькорису в Мехико, чтобы вместе с ним работать над сценарием. В десять утра коллега был уже в полном изнеможении, потому что его кухарка попросила написать письмо в
