Танцы на минном поле - Владимир Свержин

Возвращаясь, полковник Данич застал следователя перекуривающим у входа в офицерский барак.

— Ну что, введешь меня в курс дела? — усмехнулся Крутый, затягиваясь сигаретой.

— Конечно, — кивнул Данич. — В общем, так… — Он принялся пересказывать полученную от младшего Голушко информацию, убирая длинноты и сопровождая свои слова выразительным рубящим жестом. Дослушав его, Крутый некоторое время молчал, задумчиво глядя в небо, и, наконец, изрек:

— Виктор Юрьевич, ты меня, конечно, извини, но это вполне может быть провокацией. Некто заинтересованный, столкнувшись с тобой в ущелье, по какой-то причине пытается сбить тебя с толку и замкнуть круг твоих поисков на этом самом ущелье. Тебе ведь неизвестно, что именно искали в пещере те двое.

— Трое, — поправил его полковник. — Первый, убитый на тропе, был чеченец — проводник. Остальные, по утверждению Голушко, вовсе не из этих мест.

— Ну, это еще ничего не значит, — парировал следователь. — Как знаешь. Я тебе описание подозреваемого дал, вот возьми, и проверь по своим каналам, не объявлен ли он во всероссийский розыск. И если объявлен, то кем, и по какому поводу. Поскольку, если все обстоит именно так, как утверждают наши неизвестные друзья, то вариантов у преступника два: затаиться до поры, до времени на территории страны с последующим уходом за рубеж, или же предварительный рейд сюда для проверки тайника. Потому как, если мы все уже нашли, то никого тут уже нет и опасаться больше нечего. За исключением, конечно, туземцев. Но, я так понял, наш противник — мужик рисковый, и скорее всего, его это не остановит. Так что, оставить засаду — ход вполне толковый.

— А если боеголовок там и вовсе не было?

— Николай Емельянович, — минуту помолчав, вздохнул Данич. — Если боеголовок здесь нет, то мы с тобой два законченных идиота, и, в лучшем случае, нам следует проситься в отставку, разводить огурцы на продажу. Потому как никаких иных версий местонахождения нашего объекта нет и в помине. Но, по логике вещей, боеголовки действительно должны быть там, в ущелье. Так что, поступай уж, как знаешь, хочешь, дело на меня открывай, хочешь, работай. Но пока за операцию отвечаю я, мы будем действовать так, как я прикажу. Надеюсь, это ясно? — резко отчеканил полковник.

— Я вынужден сообщить о ваших действиях Президенту.

— Давайте, товарищ подполковник, — кивнул антитеррорист, — сообщайте. Это ваше законное право. Да, вот еще что, — он похлопал себя ладонями по карманам. — Черт, курить бросил. Дай-ка мне зажигалку.

Недоумевающе глядя на полковника, следователь выполнил просьбу.

— Хорошая у тебя зажигалка, — похвалил он, читая на ее боку надпись “Zippo” и выщелкивая язычок пламени. — Зиппо — огонь, который вы пронесете через всю жизнь! — произнеся эту рекламную фразу, Данич вытащил из кителя документы “лейтенанта” Голушко и поднес их к огню. Пламя лизнуло зеленый картон обложки, и, добравшись до бумаги, радостно полезло вверх.

— Что вы делаете, товарищ полковник?! — ошеломленно выкрикнул Крутый.

— Я? Уничтожаю фиктивные документы на имя лейтенанта Голушко. Насколько мне известно, в штате российской армии такой не значится.

— Вы с ума сошли! — накинулся на него следователь. — А если это провокация? Если тот же Артист водит вас за нос? Прекратите немедленно! Эти документы необходимо приобщить к делу! Я требую…

— Товарищ подполковник, прекратите нарушать субординацию. Требую здесь я! Ну, а так, между нами, запомни вот что: какие-то ребята, которых я пока не знаю, но очень подозреваю, что из контрразведки, наплевав на клановые интересы, стараются помочь нам в решении общей задачи… Молчи, дай договорить! — перебил он пытающегося вставить слово следователя. — Где, кто и что при этом нарушил, мне это, честно говоря, до лампочки. Хочешь, крути сам, я тут тебе не помощник. Но запомни одно, полковник Данич своих друзей н-не подставляет. Вот так-то! А это, — он тряхнул обуглившимися остатками документов, от чего те распались в прах и развеялись по ветру, — можешь приобщать к делу. Все, товарищ подполковник, вы свободны. — Он четко козырнул и, развернувшись, зашагал в направлении штаба полка.

Генерал Кочубеев опустил телефонную трубку на рычаг и задумчиво потер переносицу. — “Значит, вот так вот”, — пробормотал он, поднимаясь из-за стола. — “ Значит, все-таки обскакали”.

— Колька! — крикнул он, пренебрегая кнопкой вызова. — Ходи сюда!

Лейтенант Николай Садовый влетел в кабинет с тем проворством, с которым голивудские герои врываются в бандитские логова, и памятником застыл на пороге в ожидании приказа.

— А ну-ка, брат, принеси мне последнюю ориентировку, которую контрразведчики выдали.

Едва ли не через минуту он вновь стоял на пороге кабинета с листом бумаги в руках.

— Спасибо, Коля, — поблагодарил генерал, принимая распечатку из его рук. — Угу… Угу… Рост выше среднего, глаза серые… Все точка в точку. Кружилин, он же Ледников. Бывший, из наших. Первое Главное Управление. Такие вот дела, Коля. Обскакал нас Тимофей Прокофьевич. А? Что скажешь?

— Товарищ генерал-майор, — чуть насупившись, начал лейтенант Садовый, генерал-лейтенант Банников, насколько я понимаю, напал на след организатора преступления; мы же — на след похищенных боеголовок. Однако, это еще не повод для того, чтобы говорить, будто контрразведке удалось нас опередить.

— Эт-то точно, — хмыкнул Кочубеев. — Напали мы на след. А след отбивается и в руки не дается. А в том, что ничего еще не решено, это ты прав. Ну, да когда решится, — поздно будет. У нас дома говаривали: “Лучше пирог гуртом, чем кизяк одному”. Понял, к чему я речь веду?

— Так точно, товарищ генерал. Надо с генералом Банниковым на мировую идти.

— Идти на мировую, — усмехнулся Кочубеев, усаживаясь на стол и скрещивая руки на груди. — Молод ты, брат, зелен. С мировой побежденный к победителю ходит. Мы же себя в побежденных не числим. Тем более, что у нас и не война, а, как в прежние времена, до демократии, говорили, соцсоревнование. Разницу чуешь, друг ты мой ситцевый.

— Так точно, — вновь отчеканил лейтенант Садовый, ценимый генералом не столько за лощеные манеры, сколько за сообразительность. — Нужна неофициальная встреча в теплой и дружеской обстановке. — Он на минуту умолк. — Товарищ генерал, завтра юбилей генерал-майора Миколаевского, начальника снайперского центра в Коробовке. Намечается фуршет. И вы, и Тимофей Прокофьевич входите в число попечителей центра, так что, вполне удобное время и место для встречи.

— Голова ты, Колька, голова! — улыбнулся Кочубеев. — Дело говоришь. Тогда, давай вот что: на сегодня ты мне уже больше не нужен, жми-ка резвой рысью, озаботься подарками.

— Есть! — выпалил лейтенант Садовый и исчез за дверью.

Мишени изображали коварных преступников в шапках с прорезью для глаз, прикрывавшихся, в виде живого щита, заложницами, одетыми, видимо для накала страстей, в бикини, едва заметные с дистанции десяти метров. Красный огонек скользнул по переносице рисованного злодея. Спустя секунду там красовалось аккуратное отверстие. Грохот выстрела, упрятанный в секции глушителя, звучал не громче одинокого аплодисмента. Брат-близнец вышеупомянутого террориста, стоявший немного правее, был поражен подобным же образом, хотя и другой рукой.

— Прекрасная работа! — похвалил генерал-майор Кочубеев, разглядывая в стационарно установленный бинокль аккуратные дырочки над переносицей, издали напоминавшие ритуальные пятнышки индийских девушек. — Разрешите-ка, Тимофей Прокофьевич, я попробую.

— Попробуйте, Иван Михайлович, попробуйте.

Генерал-лейтенант Банников еще раз взглянул на пораженные мишени, сделал приглашающий жест рукой Кочубееву, уступая место у барьера. Подошедший адъютант принял из его рук генеральский “Хеклер и Кох” и исчез так же тихо, как появился.

— Лично я, Тимофей Прокофьевич, предпочитаю револьвер, — с какой-то неподражаемой ленцой в голосе поведал присутствующим генерал Кочубеев. — Отцовский наган был едва ли не самой любимой игрушкой детства. — Он поднял на уровень глаз вороненый Кольт “Питон” и начал прицеливаться.

Здесь генерал слегка лукавил. Подобное долгое прицеливание было ему не нужно. Генерал-майор Кочубеев считался признанным мастером интуитивной стрельбы, и потому, навскидку, от пояса, цель бил без промаха. Однако же, стрелять лучше, чем человек, с которым собираешься налаживать контакт, особенно же, если этот человек гордится своей стрелковой подготовкой, знак дурного тона.

— Потом, — продолжал Иван Михайлович, плавно нажимая на курок, — когда в кино начали показывать все эти “Лимонадные Джо” и прочее, я вообще в револьвер влюбился, как в девушку.

— В глаз! — удовлетворенно крякнул Банников, припадая к окулярам бинокля. — Точно в глаз, словно белку!