Всё, что у меня есть - Труде Марстейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я была маленькой и лежала в больнице с аппендицитом, ко мне пришел папа. В его лице читались озабоченность и облегчение, а может, опустошенность и смирение: жизнь его закончилась, мечты разрушены — это выражение его лица я вспоминала многие годы. Я лежала с повязкой на животе, осторожно дыша, словно невинное дитя, которое оказалось на границе жизни и смерти. Папа гладил меня по щеке. Он отсутствовал пять недель. За это время в нем проявилась сила, которая долгое время дремала и не находила выхода, а потом вдруг от нее пришлось отказаться из-за какого-то там воспалившегося у меня отростка кишечника. И этой силе уже не суждено было проснуться вновь, больше у папы не возникало возможностей уйти от мамы. Я думаю о том облегчении от возвращения отца, которое на самом деле не было облегчением. Радость была сродни затихающему гулу аплодисментов в театре. Занавес закрылся, свет погас, остался обман. Я помню, как папа купил новую лестницу для катера, но из-за недавней операции я не могла купаться, и мне стало ясно, что он даже не подумал об этом. Он отправился на катере вместе с Кристин и Элизой, а я осталась дома лежать на диване. К первому учебному дню я чувствовала себя вполне здоровой, чтобы пойти в школу, во второй класс.
В соседском саду по траве бегает Ханна, скачет на одной ножке, пританцовывает. Калле начал стричь газон, и она исполняет свой безумный танец у него за спиной, куда только подевалась ее боль в ногах? И где ее бледность и анемия? Я не замечаю следов недомогания и не могу удержаться от мысли о том, что эта девочка абсолютно здорова. И все же у того беспокойства, которое Ханна заставила испытать своих родителей, была и положительная сторона, составлявшая особую ценность. Чувство тревоги за дочь затмило для Калле все остальные чувства и привязанности, оно выросло в единственное стремление еще больше сблизиться с женой и дочерью. И хотя Калле сейчас утюжит лужайку газонокосилкой, а Ивонна сидит в страховой конторе с ворохом документов, трудно представить себе людей, которые были бы более близки в этот момент. И возможно, в нашей с Гейром жизни, в которой все идет как нельзя лучше, не хватает проблем: с Майкен никогда ничего не случалось, нет причин для того, чтобы отчаянно ухватиться друг за друга, дать взаимное обещание никогда не расставаться. Или с абсолютной легкостью и неизбежностью пообещать: я никогда не покину тебя. Я не могу оставить тебя. Мы вместе навсегда. Калле и Ивонна никогда не расстанутся. Мне трудно себе представить, что мы с Гейром могли бы поклясться в том же самом. И это июльское воскресенье, с запахом бензина и свежескошенной травы, и Калле, снующий взад-вперед по маленькому островку газона, — это на сегодня — единственная надежда. На то, что моя жизнь в любом случае сделает поворот, судьбоносный кульбит, хотя он может оказаться поворотом к худшему.
— Кто это там звонил? — спрашивает Гейр.
— Я получила работу, — отвечаю я. — Там, где я была на собеседовании. Им нужен автор текстов.
Гейр издает радостный смешок.
— Вот и отлично, — говорит он. — Тогда я бы хотел куда-нибудь отправиться в ближайшее время. В Италию или Францию.
Майкен выходит на веранду в трусиках и футболке, на которой нарисован огромный подсолнух. Выражение ее лица отражает те чувства, которые она испытывает и желает продемонстрировать — Майкен умеет подобрать каждому внутреннему состоянию соответствующее выражение лица. Деланые чувства. Лучистая радость: «Мамочка, я тебя так люблю, я тебя обожаю!» Смертельная обида: «Мама, ну вот куда ты задевала мой рисунок?!» Наглость и сарказм: «Ой, ну простите, пожалуйста! Конечно!» Бесконечное нытье: «Мама, я так хочу лимонаду. Ну не надо мне воды. Я лимонаду хочу. Лимонаду! Почему мне нельзя лимонад? Ну почему?» Я обречена на жизнь в этом хаосе чувств, я должна научиться игнорировать его.
И я знаю: на то, что мы с Калле сделали, можно посмотреть и под другим углом. Почему мы это сделали? Потому что у нас была возможность. Потому что Ивонны, Ханны, Гейра и Майкен не было дома.
Я чувствую, что успокаиваюсь. Хорошо снова вернуться в привычную жизнь с ее ежедневными заботами, в жизнь, где теперь будет постоянный заработок, стабильное будущее. И одобрение Гейра.
Ребенок
Март 2005
Когда я стою посреди комнаты и раскладываю вещи по разным стопкам, звонит Нина. Она говорит, что страх Трулса не прошел, скорее даже усилился. Я бросаю мохеровый джемпер бутылочного цвета поверх горы одежды, которую собираюсь отнести в благотворительную организацию.
— Я уже начинаю волноваться, — признается Нина.
— Но несмотря ни на что, хорошо, что он готов обсуждать это, — замечаю я. — Раз уж так случилось. Многие мужчины отказываются говорить о своих страхах.
Я достаю из «кучи навынос» зеленое с белым рисунком платье с запа́хом: надо бы дать ему еще один шанс, прежде чем окончательно от него избавиться.
— Скоро уже три месяца, — говорит Нина. — Как ты думаешь, когда это закончится? Может, ему надо поговорить со своим врачом или сходить к психологу?
— Это в любом случае не повредит, — говорю я.
Я оставляю две джинсовые рубашки, несмотря на то что они слишком узкие, но я ведь могу похудеть.
— У девочек в комнате уже установлена двойная пожарная сигнализация, — продолжает Нина, — и он купил два новых огнетушителя, так что теперь у нас по паре на каждом этаже. Он перечитал уже кучу всего в интернете про пожары. Он ведет себя просто как одержимый.
Не знаю почему, но мне на память приходит фильм «Пылающая кровать», который мы с Ниной смотрели вместе еще на той нашей квартире в восьмидесятые. Толлеф в глубине души считал нас ограниченными, но вслух этого не произносил. Тогда мы смотрели фильмы и похуже. Мы с уверенностью заявляли, что являемся непревзойденными интеллектуалками в том, что касалось книг, но не фильмов; однако мы также не брезговали и книгами отнюдь не лучшего качества. К примеру, мы обе прочитали роман, по которому был снят фильм.
Я почти закончила разбирать вещи, отложив для благотворительной организации едва ли не треть своей одежды. Мне стыдно из-за того, зачем я столько всего накупила или сколько я
