Готовься к войне - Андрей Рубанов

— Извини. Как-нибудь в другой раз. Мне не до удовольствий.

— А кто говорит об удовольствии? — тихо возразила Маруся. — Я, может быть, от тебя ребенка хочу.

Знаев очень удивился.

— Ребенка? Ты не похожа на охотницу за алиментами.

Женщина некрасиво усмехнулась.

— Как это ужасно. Мир катится к черту. Богатые мужики не хотят делать детей, потому что боятся, что их разведут на деньги.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Уже обидел. У меня есть деньги, Знаев. Может, я теперь богаче тебя. Мой бывший собрался эмигрировать. Куда — не говорит. Видимо, натворил делов и теперь — ноги в руки… Оставляет мне квартиру на Остоженке. Кстати, с высокими потолками…

— Поздравляю, — бесстрастно сказал финансист. — Но ребенка ты лучше роди от Жарова. Усиленно рекомендую. Красивый, умный, здоровья — вагон… А я — тощий, нервный и злой. Нелегко будет новому человеку с моим генетическим набором.

Он замолчал. Почувствовал, что прозвучало неискренне.

— Звучит неискренне, — сказала Маруся. — Ты за свой генетический набор горло перегрызешь. Я же вижу, как ты собой гордишься. Ты ведь у нас самый быстрый.

— Это плохо?

— Для тебя — хорошо. А других это пугает. Идешь себе спокойно, вдруг раз! — мимо со свистом что-то проносится. Вздрагиваешь. Что такое? А это знаменитый Знайка. Самый быстрый человек. Промчался на пятой скорости… Вот и рыжая твоя так же испугалась. Ты ее за руку схватил — давай, малыш! помчимся вместе! прямо вдаль! — а она пальчики выдергивает и головой мотает: нет, мне страшно, я лучше тут посижу… Ведь так было, да?

— Как у нас было — это тебя не касается.

Чтоб не видеть стремительно багровеющего лица Маруси, он опустил глаза. На асфальте валялась пятирублевая монета; нагнулся, подобрал, дунул. Положил в карман. Тоже деньги.

— Ах, не касается? — грубо переспросила женщина и уперла ладонь в выставленное бедро. — Тогда иди к черту, понял?

Из стоявших неподалеку машин на нее посматривали. Судя по всему, она это давно заметила. Сейчас начнется, подумал Знаев.

— Что, не понял?! Уйди с глаз моих! Не желаю тебя видеть, никогда, ясно?

Мальчишка-мойщик, тощий азиат в насквозь мокрой фуфайке, возмущенно поднял густые брови. Человеку ислама трудно понять московских баб, способных громко бранить мужчину на людях.

— И больше у меня не появляйся! — азартно продолжала Маруся. — А появишься — пинками выгоню! Ты сам себя проклял! Помрешь один, никому не нужный! Дикарь, животное, урод пещерный, от тебя никому никакой пользы нет! Лучше б ты разбился вместо друга своего! И чтоб год провалялся без движения! В гипсе, с ног до головы! Чтоб время появилось о жизни подумать! Всем вокруг себя голову заморочил! То у него война, то у него магазин, то у него потолки низкие! Все ты, дурак, знаешь — а самого главного не знаешь! МЕРУ надо знать, ясно?! Вот главное знание! Самое важное…

Положить это на музыку — получится хороший нервный блюз, подумал банкир. В миноре. С аскетическими барабанами и мягкой, мудрой басовой партией. А между короткими куплетами — два или три мелодраматических фортепианных аккорда.

— Я тоже был рад тебя видеть, Маруся, — сказал он, кивнул прощально и двинулся к воротам.

Нырнул в сырой полумрак. Из глубины слышался рык Фокина — витиеватый мат, переложенный уголовным жаргоном рубежа восьмидесятых-девяностых. Утопающую в хлопьях пены машину обрабатывали в восемь рук. Банкир засмотрелся. Физический труд, выполняемый споро, со знанием всех мелких, экономящих силы хитростей (а их достаточно даже в профессии землекопа) не может не завораживать. Особенно если наблюдатель — сам не бездельник.

— Быстрее! — гремел толстяк, жестикулируя экономно, но предельно выразительно.

— Не надо, — сказал банкир. — Не торопитесь, пацаны.

— Привет, — Фокин обтер о живот ладонь и протянул. — Как ты сказал? «Не торопитесь»?

— Да.

— Заболел, что ли?

— Вроде нет.

— Тогда не ломай мне трудовой процесс.

Толстяк невзначай посмотрел на исцарапанный лоб Знаева.

— Как дела?

— Отлично, — грустно сказал банкир. — Живу на всю катушку. Вчера побывал в аварии, сегодня — менты в офисе…

— Справишься или помочь чем?

— Справлюсь. Но деньги потеряю. Скажи, чтоб салон пылесосом почистили.

— Много денег?

— Неважно. И пусть полировку сделают.

— Когда деньги теряешь — это плохо.

— Мне все равно. Потерял, приобрел — неважно. Главное, чтобы машина была чистая. Очень чистая.

— Согласен, — кивнул Фока. — Пойдем кофе попьем.

— Я не пью кофе…

В сырой конторе Знаев присел на стул, застеленный страницами, вырванными из интересного журнала, глаз уловил голые женские ноги, грудь с эрегированным соском, лицо — очень красивое, очень неинтересное. Вот Алиса, девочка с золотыми волосами, словно создана для глянцевой эротики, воплощение наивысшей сексуальности, однако работать хочет мозгами, а не задницей, упрямая, легкой дороги не ищет себе… Что же ты сделала со мной, зачем — вот так, вдруг, взять и спиной повернуться, сбежать в самый неподходящий момент, я ведь всего себя для тебя распахнул, как шкаф…

Ее надо вернуть, решил он. Любой ценой. За такую женщину полагается сражаться. Все войны — из-за женщин. Они сами нас подталкивают. Они мечтают, чтобы их завоевывали. Они желают влюбляться в воинов и поэтов, а не в менеджеров среднего звена.

— А я от них уже отвыкать начал, — осторожно сказал Фока.

Банкир вздрогнул.

— От кого?

— От ментов.

— Я тоже думал, что отвык.

— Не менжуйся, — посоветовал Фока. — Ты не бандюган, не шпана, они тебя прессовать не станут. А если закроют — братва не даст пропасть…

— Учту.

Знаев прикинул, который час, и с удивлением понял, что внутренний хронометр не действует. Тоже явно последствия аварии, все-таки надо к врачу идти.

— Скажи, Фока, — спросил он, немного застеснявшись, — у тебя бывало так, что ты вчера был в шоколаде, а сегодня на нуле? Ты падал когда-нибудь? С высоты — вниз? В течение суток?

— Ха! — Фока улыбнулся. — Много раз. Это и есть жизнь. А ты, значит, на нуле? Упал с большой высоты?

— Мой друг разбился. Моя девчонка сбежала. В мою контору пришли с обыском.

— Друг жив?

— С утра был жив.

— Выберется. С божьей помощью… А девчонку новую найди.

— Я не хочу новую.

Фока усмехнулся, едва заметно, особенной, горько-циничной, снисходительно-презрительной усмешкой человека, некоторое количество лет наблюдавшего небо в клетку.

— «Хочу», «не хочу», — это не разговор.

— Ты прав.

— Разберешься потихоньку. Бабы — это… — толстяк развел руками. — …в общем, ты понял. А обыск — дело житейское. Откупишься. На то и деньги, чтоб откупиться, когда хвост прищемят. Или у тебя в шкафу какой-нибудь парабеллум припрятан? А то чего посерьезней?

— Я человек мирный, — ответил Знаев. — Вот мой парабеллум.

Он постучал пальцем по собственному лбу.

— Тем более.

Банкир некоторое время сидел молча. Отхлебывал горький чай из кружки с рисунком: берег, волны, чайки, пальма; вроде бы примитивно, а за душу берет. Отдохнуть, что ли, слетать? — пролетело в голове. Какой, к черту, отдых, у меня же стройка. Гипермаркет. Оригинальный бренд. Концепция, не имеющая аналогов.

У меня банк. У меня дом. У меня сын. У меня книга и испанский язык. У меня подвал. Пятьсот человек хранят там свое золото. Пятьдесят мужчин и женщин работают на меня. Не считая чиновников, которые берут у меня деньги, и милиционеров, которые претендуют на то же самое.

Какие, бля, пальмы!

— Слушай, Фока, — задумчиво позвал он. — Может, тебе пора развиваться?

— Ты про что? — настороженно спросил толстяк.

— Давай поставим вторую мойку. А там и третью. Будешь рулить всеми тремя точками.

— Зачем?

— Что значит «зачем»? Личная экспансия и так далее.

— Это что такое?

— Больше денег, — объяснил Знаев. — Больше возможностей, больше влияния, больше знаний, опыта, профессионализма…

— Чем же я так провинился? — спросил Фока, заметно напрягшийся.

— Ладно, — сказал банкир. — Закрыли тему. Ничем ты не провинился. Посмотри, закончили там?

— Нет еще.

— Поторопи.

— Сам сказал, чтоб не спешили.

— Это была минутная слабость.

— Я так и понял. — Фока засопел. — А что за чувиха эта… дерзкая? Которая возле ворот на тебя покрикивала? Она, что ли, твоя девушка?

— Нет. Просто старая знакомая.

— Не запутайся в бабах. Подруги, знакомые — зачем тебе так много?

— Не знаю, — сказал Знаев.

— Ладно, — вздохнул Фока. — Извини. Старею. Много вопросов задаю… Десять лет назад за такие вопросы могли и ногами побить… А сейчас народ расслабился. Сыто жить тоже уметь надо. Кстати, не у всех получается… Все, готова твоя бричка.