Грязные войны: Поле битвы — Земля - Джереми Скейхилл

Вскоре после ареста Аулаки президент Салех посетил с визитом Вашингтон[1031]. Там он встретился с директором ФБР Робертом Мюллером, директором ЦРУ Джорджем Тенетом и другими высокопоставленными представителями разведывательных служб США. Салех рассказал Нассеру, что обсудил с ними дело Анвара. Он утверждал, что даже задал прямой вопрос об этом президенту Бушу. «Если у вас есть что-то на Анвара Аулаки, скажите нам об этом, — именно так, по словам Нассера, был поставлен вопрос. — Если у вас ничего нет, мы выпустим его на свободу». По его словам, президент Буш сказал: «Дайте мне два месяца, и тогда вы получите ответ».

Прошло два месяца, и Нассеру позвонил глава Службы политической безопасности генерал Талиб аль-Камиш. «Доктор Нассер, — сказал он. — Пожалуйста, убедите своего сына сотрудничать с дознавателями, которые прибудут из Вашингтона, чтобы побеседовать с ним». Нассер отправился в тюрьму, чтобы обратиться к Анвару: «Я сказал моему сыну: «Пожалуйста, мы хотим уладить все это навсегда. Почему бы тебе не пойти им навстречу и не побеседовать с ними?» Анвар ответил: «Я сам хочу встретиться с ними. Я уже встречался с ними в Америке, и я встречусь с ними и здесь, в Йемене».

Агенты ФБР, прибывшие для бесед с Аулаки, потратили на это два дня[1032]. «Аулаки вызвали в кабинет и, когда он вошел к американцам, то держал себя не как обвиняемый. Скорее, он вел себя как хозяин, — вспоминал Шейх Харит аль-На-дари, находившийся в заключении вместе с Аулаки. — Он сам сел на самое удобное место, взял фрукты, приготовленные йеменцами для американцев, и сам налил себе чашку чая. Я спросил его о характере беседы. Он ответил, что целью было найти любое, пусть самое незначительное нарушение, за которое его можно было бы привлечь к ответственности американским судом. По его утверждениям, это был допрос. Однако им не удалось найти то, за чем они приехали»[1033]. Разведка Йемена настояла на том, чтобы при допросах присутствовали ее сотрудники[1034]. Аулаки вспоминал: «В ходе двухдневных допросов на меня оказывалось определенное давление со стороны американцев. Я отказался мириться с этим. Между мной и ними возник конфликт, поскольку я полагал, что они ведут себя ненадлежащим образом… Позже, однако, проблема разрешилась и они принесли мне свои извинения»[1035]. По словам Нассера, Анвар пошел на сотрудничество с дознавателями. Однако шли дни, недели, а он продолжал оставаться за решеткой.

Когда семья Аулаки стала настойчиво требовать от режима страны ответов на свои вопросы, президент объяснил им расклад сил. Вице-президент страны Абд Раббо Мансур Хади сообщил Нассеру, что президент Йемена может предложить ему на выбор два достаточно мрачных варианта: «Вы хотите, чтобы я продолжал держать Анвара в заключении, или вы хотите, чтобы я его выпустил и он был убит американским беспилотником?» «Таким образом, президент Йемена сказал мне: «Держи своего сына в тюрьме, а не пытайся его освободить. Если он будет освобожден, его убьет американский беспилотник», — вспоминал Нассер. — В то время я полагал, что единственная причина, по которой Соединенные Штаты держат Анвара на прицеле, — это его популярность среди мусульман, англоговорящих мусульман мира. Думаю, что Али Абдулла Салех знал несколько больше».

В то время как на свободе семья Аулаки боролась за его освобождение, сам он, находясь в тюрьме, корпел над книгами. Любыми книгами, которые ему только удавалось достать. В течение первых двух месяцев ему позволялось читать только Коран. Позже Аулаки рассказывал, что рассматривал «свое заключение как благословение свыше», заметив, что оно дало ему «возможность поразмышлять над Кораном, изучать и читать его так, как это невозможно сделать вне стен тюрьмы. Мое заключение стало отпуском от окружающего мира»[1036]. Позже он заметил: «Поскольку они отобрали у меня все, и дали мне Коран, Коран приобрел особое значение. Жизнь идущая вокруг, часто отвлекает нас, поэтому мы не можем взять от Корана всего, что он может нам дать. Но если человек находится в одиночестве, все, что его отвлекает отходит в сторону, и тогда его сердце принимает в себя слова Аллаха, и слова эти наполняются совершенно новым смыслом»[1037].

Затем Аулаки удалось получить книгу Сайида Кутба «Под сенью Корана» (широко известное толкование Корана. — Прим. пер.). Надо отметить, что жизненный опыт Аулаки порой до странности совпадал с опытом Кутба. Кутб был египетским ученым и философом, чьи труды и учение позже, как утверждалось, составили идейную основу воинствующих исламистских движений. В Египте он был диссидентом, выступавшим за создание исламского правительства. Как и Аулаки, он учился в Колорадо, поступив в 1949 г. в педагогический колледж штата[1038]. После возвращения из Америки он стал активно выступать против того, что считал крайностями американской культуры — полураздетых женщин, джаза, борьбы и американского футбола, спиртных напитков. Он назвал американское общество «примитивным», отмечая, что его представители «были глухи к религиозной вере, вере в искусство и вере в какие-либо духовные ценности»[1039]. Вернувшись в Египет, Кутб установил тесные связи с ассоциацией «Братьев-мусульман». В 1954 г. он был арестован и заключен в тюрьму, где и провел большую часть оставшейся жизни[1040]. Подвергаясь пыткам в тюрьме, Кутб также писал свои самые известные работы, включая и ту книгу, которую спустя полвека прочтет в своей камере Аулаки[1041]. В 1966 г. Кутба повесили, обвинив в участии в заговоре по свержению правительства Египта[1042].

Позже Аулаки вспоминал: «Я был настолько погружен в текст, что мне казалось, будто бы Сайид был рядом со мной в камере, и обращался прямо ко мне.

Мое чтение в тюрьме имело одну характерную особенность: по словам автора я мог ощущать его личность. Так что, даже находясь в одиночном заключении, я никогда не был одинок»[1043]. Аулаки говорил, что пытался ограничить свое чтение тридцатью страницами в день: «Но плавная речь Сайида так увлекала меня, что я читал по 100–150 страниц. Фактически я читал до тех пор, пока мои глаза еще могли что-то разбирать. Мой левый глаз уставал раньше, чем правый, поэтому я прикрывал его рукой и читал правым глазом до тех пор, пока еще был в силах держать его открытым. Мое зрение стало ухудшаться, причем это было особенно заметно на левом глазу. Было ли это оттого, что я слишком много читал, или от плохого освещения — ведомо только Аллаху. Но позже я выяснил, что ухудшение зрения и проблемы с почками были самыми распространенными жалобами среди заключенных».

Он также читал «Тяжелые времена» Чарльза Диккенса, «Короля Лира» Шекспира и «Моби Дик» Мелвилла. «Мне пришлось столкнуться с особенно зловредным директором тюрьмы, который решил лишить меня исламских книг, — писал позднее Аулаки. — Самое слабое произведение, которое мне довелось прочесть во время заключения — это Шекспир. Начнем с того, что я никогда его не любил. Возможно, единственная причина его популярности заключается в том, что он был англичанином, и в этом качестве поддерживался и продвигался теми, кто владел общемировым языком»[1044]. Однако работы Диккенса удостоились от Аулаки похвалы: «В этих романах меня очаровали удивительные персонажи, созданные Диккенсом. Они до удивления напоминали некоторых людей сегодняшнего дня. Это делало их особенно интересными. Глупый и хвастливый Джосайя Баундбери из Кокстауна был вылитым Джорджем Бушем, отец Люси, господин Грэдграйнд очень напоминал некоторых родителей-му-сульман, твердо убежденных в том, что достойными профессиями для их детей могут быть только врач или инженер. Удивительная жестокость Стивена Блэкпула встречается и сегодня у людей, которые на первый взгляд представляются достойными и добрыми. Некоторые жалкие мусульмане сегодня — просто копия Юрайя Хипа».

Аулаки также размышлял и о тюремной еде. Описывая kudam — «хлеб солдат и заключенных Йемена»[1045], Аулаки писал: «Предполагается, что он должен быть зерновым. Так и было в старые времена. Теперь он делается практически из одной пшеницы. Он готовится так, что по вкусу больше всего напоминает без-дрожжевой хлеб, который готовят в Сан-Франциско (живущие в Америке меня поймут). Корка у него настолько крепкая, что этим хлебом можно драться. До того, как оказаться в тюрьме, я беседовал о тюремной жизни с бывшими заключенными, так что морально я был до некоторой степени готов к тому, с чем мне предстояло столкнуться. Я вспоминал слова одного из шейхов (религиозных деятелей), которому довелось быть в той же тюрьме, что и мне. Он сказал, что еда там была настолько ужасна, что я был готов к самому худшему»[1046]. Аулаки вспоминал: «В свое самое первое утро в тюрьме я услышал, как открываются двери камер, и солдаты кричат заключенным, чтобы те забирали свою еду. Пришла и моя очередь, к этой минуте я совершенно проснулся. Дверь в мою камеру открылась. За ней стояли два солдата, один из них держал ведро, а другой волочил по полу мешок с kudam. Солдат с ведром взял мою миску и налил туда черпак горячей фасоли, а другой дал мне шесть кусков kudam». После шести недель такого питания, по словам Аулаки он пришел к заключению: «Еда омерзительна».