Се, творю - Вячеслав Рыбаков

Ну не бред?

Друг друга отец и сын тоже поначалу пересылали, не рискуя, лишь на какие-то метры влево-вправо в пределах лабораторного зала. Только отработав возврат, можно было набраться наглости прыгнуть куда-то вдаль. Но с возвратом оказалось более чем хорошо. Окончательно и бесповоротно убедившись уже не на мышах, а на себе, что переходы через склейки, как, собственно, и предрекала теория, абсолютно безвредны и не сказываются ни на здоровье, ни на самочувствии (в поезде ездить и то вреднее, потому что душно), они за несколько дней удостоверились, что, как и сулили изначальные расчеты, с помощью толчкового импульса можно задавать и время пребывания в точке переклейки. Однако мало того. Никакой теорией это не предсказывалось и, более того, в рамках исходной журанковской концепции даже объяснению не поддавалось; выяснилось практически случайно, что есть и совсем уж вальяжная возможность просто возвращаться по желанию. Это делало нуль-путешествия предельно надежными, отдельный обратный билет оказывался не нужен ни в каком виде. Некие тонкие, абсолютно пока непонятные механизмы взаимодействия между субъектом или, говоря классическим языком эвереттики, наблюдателем, чьи противоречивые мотивации и колебания между возможными вариантами поступков ветвили вселенные, и самими этими результирующими вселенными приводили к спонтанной обратной переклейке субъекта, как только он эмоционально выбирал отказ от уже совершенного перемещения. Звучало данное объяснение куда как красиво, но что на самом деле сей эффект обусловливало, оставалось за семью печатями. Даже прикидок никаких. Однако факт оставался фактом: вернуться можно было в любой момент, стоило лишь захотеть; а для страховки и самой вспышкой получалось задавать крайний срок обязательного возвращения.

После таких открытий грех было не попутешествовать, оправдывая себя тем, что это не безудержные развлечения, а ответственные эксперименты.

На космос они пока не замахивались. Журанков, правда, уже прикидывал, как бы уговорить руководство без шума и помпы прикупить несколько устаревших «Орланов», чтобы уж свобода совсем восторжествовала, но Земля для начала тоже была велика. Осмелев и, что греха таить, обнаглев, они несколько дней угрохали на то, чтобы хоть пятью минутами, но отметиться во всех местах планеты, которые когда-то почему-то запали в душу. Главное было никому не попасться на глаза на финише в момент перехода, а вообще – возникала воистину беспредельная мобильность, от которой, честно говоря, мозги сносило. В перспективе получался принципиально иной мир. Какие там границы, таможни, какие там визы, какой, прости господи, Шенген? Джомолунгма? Бр-р, и дышать темно. Живописный огрызочек вероятной Атлантиды остров Санторини? Ох, глаз не отвести! Озеро Титикака? Нате. Узоры для пришельцев в пустыне Наска? Ну, может, пришельцам они и видны сверху, а мне как-то фиолетово… Дворец Потала в Тибете? М-да, на это у них сил и средств хватало… Амазонка? Ух ты, ну и водищи! Терракотовая гвардия Цинь Ши-хуана? Вот же мастера были – столько солдатушек наваять, да как забористо; хэнь хао, тунчжимэнь! Большой Каньон? Вау!

Странно, но ни у Вовки, ни у Журанкова ни на миг всерьез не возникло желания заглянуть, скажем, в спальню чьего-нибудь президента, в запасники Лувра, в тайники Внешторгбанка… Шутки они, конечно, шутили между собой – мол, все алмазы наши или, мол, теперь нам пиндосы за «Курск» ответят, но… Возможности возможностями, а порядочность – порядочностью. Любоваться и шкодить – совсем разные вещи.

В пределах Земли расчеты переклеек занимали минимум времени, девять-десять минут, редко – одиннадцать; точки выхода легко брались с глонасса и джи-пи-эс, а там уж знай перемолачивай суммарные пути – и вперед, заре навстречу. Они уже шутили: «Взял интеграл?» – «Взял». – «Тяжелый?» – «Нормальный…» – «Пять секунд – интеграл нормальный… Десять секунд – интеграл нормальный… Тангаж, рысканье – по барабану!» Конечно, с космосом обещало быть посложней. Зато, впрочем, постепенно сама собой создавалась база данных – второй раз уже взятую однажды точку можно было не просчитывать, и россыпь посещенных мест помогала ориентироваться при следующих расчетах, как особая такая, только для своих, координатная сетка засечек.

Но после первого восторга, сопровождавшегося вполне естественным мозговым параличом, в какой-то момент их наконец пробило: а, собственно, почему после переклейки мы не остаемся голыми?

Снова вернулись к экспериментам с исходными образцами: металл, дерево, пластик, стекло, мел.

Без разницы что металл, что мел – нулевой эффект. А вот штаны с рубашкой перелетали, будто так и надо. Ага, а если штаны с рубашкой попробовать передать отдельно? А вот фига с два. Интересно… Получается, их одежда переклеивалась вместе с ними и на Титикаку, и в Тибет ТОЛЬКО потому, что они сдуру полагали это совершенно естественным. Воспринимали одежду в путешествии как часть себя. Были наивно и бездумно уверены, что она последует за ними…

Из осторожности вернулись к экспериментам внутри зала.

А если, например, Журанкову нужен с собой кусочек мела, чтобы размашисто, от всей души написать на полу «Наташа, я тебя люблю!»?

Тогда все путем; кусочек мела, который сам, в отдельности, нипочем не хотел перемещаться, послушно следовал за человеком, коль скоро был ему нужен.

Ага.

А пять кило продуктов? Пожалуйста. А десять? Пожалуйста. Но я ведь столько не съем! А все равно берется. А бессмысленный, ни для чего не нужный чурбан того же веса? Пожалуйста. А штанга с грузом в двести килограмм? Нет, не берется.

Как интересно!

То есть существуют ограничения по массе?

Один из ключевых экспериментов придумал Журанков-старший. Зацепил со стройплощадки бетонный блок больше чем в тонну – всего лишь потому, что в душе своей сказал: я непременно его верну. И блок взялся, послушный, как штаны. Пол в зале захрустел и, наверное, не выдержал бы, лопнул, если бы Журанков не выполнил немедленно загодя данного себе обещания и не отфутболил неимоверную тяжесть обратно. Лишь пару секунд посреди лаборатории громоздилась, перегородив пространство, серая шершавая угловатая гора с торчащими из нее ржавыми металлическими кольцами и отправилась восвояси. А Журанков с Вовкой несколько мгновений потрясенно смотрели на то место, где она только что, покорная воле путешественника, торчала, и не могли слов найти, настолько внезапен был этот рекорд. И тут Журанков понял, что ему напомнил его тяжеловесный подвиг.

– Ты смотри, – тихо проговорил он. – Как в воду глядели… Если будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе: «перейди отсюда туда», то она перейдет… [14].