Ленинский тупик - Григорий Свирский

Голову Зота Ивановича повело в сторону, как от тика. Он уже не говорил, кричал:

— В три раза! Не к концу семилетки. А назавтра?

Неофициально, наедине с Ермаковым — Огнежка узнала об этом позднее, — он выразился более определенно: — Через мой труп..

В самом деле, было от чего новому министру прийти в неистовство. Все реорганизации, все сокращения и перетряски остались позади. Гламосстрой из года в год выполняет план. Портреты строителей Заречья во всех газетах. И вдруг… нечто лупоглазое, замызганный ватник. Его удел — пить. Забивать «козла» до одури… И от его-то имени во всеуслышанье: миллионы народных денег по вине Инякина летят на ветер?!.

Ермаковские интриги! Попытка затеять склоку… — Зот Иванович позднее, на пленуме ЦК партии, защищался с решимостью отчаяния, а давно известно, ничего нет на свете коварнее отчаяния сохранить свои привилегии.

И вдруг, какой оборотень! От него же документ, от ненавистного Зотушки, «Правду» через две недели! К чему такая спешка? Тем более, строить вовсе не главное здание редакции, главное штурмом возвели еще при Сталине, а теперь высотку неподалеку, срочно — для жилья «правдистов», что ли? Строить быстрее… в пять раз!

Очередная показуха?!

— Показуха, Огнежка, показуха! Хрущев прилетает из заграничного вояжа через две недели. Уезжал — забор был, котлован огораживал. Прилетит — громадина высится. Двенадцать этажей..

Чистая показуха, Огнежка! Да и страх! Сколько стояли. То потолочных панелей нет, то еще чего. Простой на простое. А кто виноват? Хрущ заматерел. Кукурузу даже в Архагельскую область затолкал. Ладно хоть не на полюс… Голову снимет запросто… И тут уря-уря! Всю дорогу так… «Без туфты и аммонала не построишь канала», — ведь это еще с концлагерей пошло. С Беломорканала.

Огнежка присела на край стула. — Написали протест?

— И писал, и звонил. Наверху, в строительном отделе, ощетинились, как кабаны. Там с Зотом поют дуэтом. Неизвестно еще, кто первый сказал «э». Зот или кто-либо из хрущевских секретарей.

На самом деле, Ермаков не только писал и звонил секретарям ЦК. Попросил давно и хорошо знакомую ему Екатерину Фурцову немедленно принять его, и там обстоятельно разъяснил, с глазу на глаз, что такая стремительность укладки нереальна. Не кладка, а авантюра!.. На что Екатерина 27-я бис, как иногда называл ее Шура Староверов, изнемогавший от «бесконечных гостей», поджала губы в жесткой складке, и — с напором: «Считайте это нашей партийной установкой» На такие слова члены большевистской партии, как известно, не возражают. Тем более новый Член Политбюро ЦК их произнесла. Выше власти в СССР нет…

Но об этом Ермак беспартийной Огнежке даже не упомянул. На лица не переходил. Выразился, можно сказать, афористично…:

— Там ныне такой дух. Все хрущевский зад лижут. Хоть святых выноси…

Да вы и сами видите. Объяви Хрущ завтра себя русским самодержцем, свита бы изобразила неписанный восторг. Мол, давно пора прекратить дорогостоящие игры в выборы! Есть русский царь, и — дело с концом!

— Что за чушь? Зачем им царь?!

— Царь им и на черта не нужОн. Свита жаждет править вечно! Ее вечная мечта — НЕСМЕНЯЕМОСТЬ.

Сергей Сергеевич, извините за повтор, завершить все двенадцать этажей только-только за две недели невозможно. Как прораб вам говорю…

Ермаков подпер небритую щеку рукой, словно у него зубы болели.

— В том то и ужас, Огнежка, что возможно….Все возможно. «Нет таких крепостей, которые большевики… и прочее ля-ля-ля». Если колонны каркаса не приваривать по инструкции — кругом, а прихватывать сваркой… на четыре точки. Временно. Колонну на колонну водрузил, прихватил — на четыре точки. На нее — следующую. Снова — на четыре точки. А доделать позже.

— Это преступление, Сергей Сергеевич. Заранее запланированное. Недостаточно нам жертв пятьдесят седьмого года, когда мадам Фурцева была московским секретарем… Я бы все строительные книги и учебники начинала с эпиграфа или, на худой конец, сноски под заголовком. И текст непременно такой: «В 1957 году в Москве, когда партийным секретарем была Екатерина Фурцева, рухнуло двадцать три стройки. Лишь упавшая стена на стадионе Лужники похоронила под собой двадцать семь рабочих.»

— Языкатая ты, Огнежка. И не вполне объективная. Забыла в своей «сноске» написать, какая была «партийная установка». Не прекращать кладки даже в сорокоградусный мороз. Раствор и не схватился…

Помню, как Екатерина кричала мне по телефону: кровь из носу, но чтоб к новому году все было, как в ажуре! А на дворе минус сорок два, как в сорок втором году. Чуть оттепель, и — крах… Кстати, гуманист Хрущев выдвинул нашу Екатерину в министры культуры СССР именно после массовых катастроф…

После убийства рабочих по ее вине?

— Огнежка, они никогда и ни за что не отвечают…

— Я не буду участвовать в этом преступлении. И вас… прошу, Сергей Сергеевич… Не надо! Это — тюрьма.

— Так ведь все тюрьма, Огнежка! — Ермаков вскочил на ноги, прошелся от стены к стене, словно хотел уйти, да не попал в дверь. — Все! Вся наша работа!.. Каждый мой шаг — уголовный кодекс. Твое постоянное клокотание, прости, детский лепет. «Шурка-Нюрка…» Воздушные замки. Чернышевского начиталась или кого там? Я каждый день… трижды в день, по УК РСФСР, — чистый уголовник… Что ты рот раскрыла? Не знаешь, что ли? У безголового Зотушки, когда МГУ начинали, брошенные панели увез — уголовная статья. В Лужниках стена рухнула, людей придавило — статья. Не важно, чей приказ «гнать» Лужники к празднику, ни с чем не считаясь. Я — ответственный!.. Далее. Новую оплату ввели, у Чумакова горшок с кашей отняли — уголовная статья. Да еще какая! Нарушение финансовой дисциплины. До семи лет. Со строгой изоляцией… А следователя из прокуратуры выгнал, который за Тонькой охотился… Все — статья. Каждый мой шаг. Все для блага, говоришь? Так вот… за каждый благой шаг… от года до десяти. В лагерях усиленного режима… Да что там я! Ты любого спроси. Любого директора, любого Председателя колхоза, все в статьях УК РСФСР, как в куриных перьях. Все, при нашем мудром Госплане с его инякинском снабжении, вертятся. Все по краю ходят… Иначе при нашей системе труба! Провалишь дело, и тут же… небо в крупную клетку. С какой стороны не подойди — от тюрьмы, да от сумы не отказывайся.

Я опасность, как мог, уменьшил. Найму сварщиков вдвое. Втрое. Они будут сваривать по инструкции, кругом. У них, как понимаете, объем работ другой. Пойдут следом за староверовыми… Этажа на три-четыре, конечно, будут отставать.

На что нам еще надеяться? Все повязаны. Все до одного. Все преступники. И я, и Зот, и Хрущев Великолепный… Ворон ворону глаз не выклюет. Победителей не судят!

Огнежка обхватила руками локти, словно ее просквозило. Ее и в самом деле бил озноб.

— Сергей Сергеевич! Уходите! Вы правы, на Олимпе никогда и ни за что не отвечают, как в рабовладельческой Греции, добавил бы ваш Игорь. Зот отыграется на вас. У него здесь стукачей, как собак нерезанных. Ныне он правая рука Хрущева. С Брежневым фотографируется. С Подгорным — видели в «Правде»? Такой ударит — костей не соберешь…

Ермаков, поерзав в кресле, схватился за щеку.

— Ушел бы! Убежал! От всей честнОй компании! Так ведь не отпустят по доброму… Сразу все вспомнят. Есть чего вспомнить! Только ослушайся! Тем более, так было всегда! Всегда! Вы по молодости не знаете, как «Правду» возводили. На аврале. Когда первое здание отстроили, улицу «Правды» за ночь заасфальтировали, чтоб Сталин утречком мог проехать. При свете военных прожекторов асфальт клали. Одного вроде придавило катком… Теперь, вот, надо вымахать двенадцать этажей на живую нитку — что б Хруща по животу погладить.

Правитель ныне другой. Не Иосиф — страх божий, а лишь его соратник. Труба пониже, да дым пожиже. А законность та же! «Давай-давай!» А куда бежать? Попробуй-ка!

… Над экспериментальным жилым корпусом, неподалеку от улицы «Правды», высился десятитонный кран, гордый красавец, взметнувшийся над стройкой на круглой, точно корабельная мачта, кране. Его огромные, на всю страницу, портреты, не сходили с обложек журналов «Огонек», «Советский Союз», чередуясь с портретами ученых и артистов. Металлический крюк его взлетал в поднебесье, сияя на солнце звездочкой.

Этот кран даже старики-каменщики не посмели назвать «железной лошадью», как обычные подъемники стройки.

— Конь! — восхищенно кивали в его сторону и Силантий, и Гуща. О-ох, конь!..

Железные работяги-кони без устали подцепляли и подносили металлические колонны каркаса. Когда их ставили одну на другую, Шура прихватывал их сваркой. На четыре точки. В инструкции этого не было, Но инструктор-сварщик, шутка сказать, прежде на сталинских «высотках» работал! Обнадежил Шуру: «Никуда не денется!»