Иди куда хочешь - Генри Олди

— Я знаю, Черный все тебе рассказал. — Кунти говорила глядя мимо, словно обращаясь к самой себе. — Да, когда-то я родила тебя и, спасая твою жизнь, пустила в корзине вниз по реке. Тебя воспитала другая женщина, и ее ты считал своей матерью… До сих пор считаешь.

— Да, царица! — Сейчас ты был жесток и не хотел быть другим. — Моя мать умерла, а другой у меня нет и никогда не будет.

— Я знаю, — глухо повторила Кунти. Глаза ее были сухими.

— А раз знаешь, то зачем пришла? Я останусь верен Бойцу, своему единственному другу. И не потому, что он подарил мне земли и царский титул! Потому, что он ничего не попросил взамен! Ничего, кроме моей дружбы. Я не предам его даже ради матери… вот видишь, сам не желая того, я назвал тебя матерью. Прими это и уходи.

— Ты всегда был упрям. — По губам старухи скользнула горькая улыбка, куда горше той горечи, что переполняла сейчас твою душу. — Стократ упрямее, чем Арджуна. Просто ты никогда не замечал этого. Ты не отступишься. Ты пойдешь до конца, и тут я ничего не в силах изменить. Но… просто я с ужасом представляю, как все вы, мои сыновья, сойдетесь на поле брани и будете безжалостно убивать друг друга! Я уже вижу это, Карна! Я счастлива была бы ослепнуть, но слепота не поможет: я вижу это всякий раз, едва закрываю глаза!

Ты молчал долго.

Горечь в душе выгорела, и все выгорело, и не осталось ничего. Разве что где-то в глубине, на самом дне, тускло тлел последний уголек — тлел и никак не хотел гаснуть.

— У тебя всегда было пять сыновей, царица. — Губы ворочались с трудом, и язык отказывался повиноваться. — С того самого дня, как огонь принял твоего мужа и его младшую жену. Я клянусь, что если это будет зависеть от меня, то у тебя ВСЕГДА останется пять сыновей! Я не стану убивать никого из своих… братьев — никого, кроме Арджуны! Кто бы из нас двоих ни погиб в битве, у тебя останется пять сыновей: или с Арджуной без Карны, или с Карной без Арджуны.

Ты замолчал и только смотрел, как исподволь набухают слезами глаза, ранее спокойно взиравшие на Солнце, глаза родившей тебя старухи, как первая слезинка неуверенно выползает на щеку, изборожденную мелкими морщинами…

Ты не выдержал — отвернулся.

И тупой болью отдалось в затылке прошелестевшее сзади:

— Спасибо тебе… сынок! Я понимаю — ты не мог сделать большего. Спасибо.

И — медленные шаркающие шаги.

Царица уходила.

Чтобы в следующий миг невольно отшатнуться: беловолосый красавец возник перед ней прямо из воздуха.

Он был до боли похож на вспыльчивого Арджуну, великого гордеца и великого воина, — только отец Арджуны сейчас смотрелся заметно моложе сына.

Время бессильно пред сурами.

Кунти остановилась как вкопанная — и в следующий миг выпрямилась стройной ашокой, словно пытаясь сбросить тяжесть прожитых лет.

— Ты пришел убить его, сур, — это был не вопрос. Старуха знала. Думала, что знает. Ведь это же ясно как день… — Но сначала тебе придется убить меня!

И тут случилось неожиданное. Индра шагнул вперед, вздохнул и бережно обнял старую царицу за плечи, привлек к себе…

Ты стоял и смотрел.

5

СЕКАЧ

— Я пришел не убивать. Даже если б захотел — я не смог бы… Почему? Тебе не нужно этого знать. Иди, Ладошка. Нам надо поговорить: мне и моему племяннику.

Бог подождал, пока со стороны дороги не донесся стук копыт упряжки, на которой приехала царица, и только тогда повернулся к тебе.

— Интересно, а что ТЕБЕ от меня надо? — Тебе действительно было интересно. Ты пытался вспомнить боль, ненависть, гнев — все, что испытал в свое время на Махендре, когда этот бог червем вгрызался в твою плоть.

Странно: ненависти не было. Гнева, боли… нет. Было только недоумение: зачем он явился?

— Сам не пойму. — Индра очень по-человечески развел руками, шагнул вперед и уселся прямо на траву, на то самое место, где минутой раньше сидела царица. И тоже стал смотреть на Солнце.

Не моргая.

Ты подумал и сел рядом.

— Даже если мне что-то от тебя надо, это ведь ничего не изменит. Верно? — спросил Громовержец после долгой паузы.

— Верно, — кивнул ты.

Снова — молчание.

Безмятежное раннее утро. Тают последние клочья тумана, Сурья поднимается все выше: скоро начнет припекать. Еле слышно журчит река. Покой, тишина. Даже комары куда-то пропали. Благодать, да и только. Сидел бы так, кажется, целую вечность.

А закроешь глаза — и мнится: небо заволокло грозовыми тучами, недобро ворчит, собираясь с силами, гром, где-то на юге полыхают далекие зарницы, словно вспышки затаенного гнева. Порывами налетает холодный 4ветер —предвестник скорого ненастья, и мерно плещут свинцовые волны безбрежного мертвого океана.

Ты открыл глаза.

Снаружи ничего не изменилось — рождался новый день.

А внутри рождалась буря.

— Когда выступаете? — поинтересовался Громовержец.

— Не знаю. Скоро, наверное. Это решать Грозному.

— Ладно! Что суждено, то суждено. Прощай.

Индра звонко хлопнул себя ладонью по колену и резко поднялся.

— Постой! — это вырвалось у тебя само собой, помимо твоей воли.

Уходящий бог обернулся.

— Зачем ты все-таки приходил?

— Какая разница! — безнадежно махнул рукой Индра.

Странно: сейчас он был совсем не похож на сына.

— Нет, все же ответь мне: чего ты от меня хочешь?! В последние дни все от меня чего-то хотят, и ты — не исключение!

Ты уже почти кричал, не сознавая этого.

Глаза Индры едва уловимо сверкнули, и в воздухе мгновенно разлилось дыхание надвигающейся грозы.

Острый аромат неизбежности.

— Хорошо! — Теперь голос бога рокотал, как гром, внутри тебя. — Я скажу. Но ответь сначала, чего хочешь ТЫ?! Ты сам?!

— Я?! — на мгновение опешил ты.

— Да, ты! Скоро будет война, будет большая битва — чего в ней хочешь ты?

— Разве не ясно? — Только небожителю мог прийти в голову подобный вопрос.

— Я хочу нашей победы. Победы Хастинапура. Чего же еще?

— И ты будешь сражаться ради этого?

— Конечно!

Он тебя что, совсем за дурака держит? Или сам умом слабоват стал?

— Вы победите. И знаешь почему? — В голосе божества тебе чудится усталость и безнадежность.

— Знаю. У нас больше войск, у нас…

— Нет! — яростно рычит Индра, и в вышине эхом откликается гроза. — Вы победите, потому что на стороне Города Слона будешь сражаться ТЫ!

И в этот миг ты понимаешь, что Громовержец говорит правду. Но почему?

— Почему? — Оказывается, ты произнес это вслух. — Я отвечу тебе! Потому что ты НЕУЯЗВИМ! Неуязвим даже для оружия богов! Твой панцирь и серьги, подарок чувствительного Сурьи, — они делают тебя неуязвимым! Никто не в силах противостоять тебе! Для тебя не существует противников! Ты ОДИН способен выиграть предстоящую битву! Один против всех. После победы передай мои восторги Раме-с-Топором: он воспитал достойного ученика!.. Он — и шутка Лучистого Сурьи, моего брата и твоего отца…

Кажется, Индра хотел сказать что-то еще, но внезапно сник.

— Теперь ты знаешь. Прощай. — Бог снова повернулся, чтобы уйти.

А в твоей голове все продолжал звучать его голос: «Никто не в силах противостоять тебе! Для тебя не существует противников! Ты один способен выиграть предстоящую битву!»

Вот оно, всемогущество! Исполнение сокровенных желаний! Уничтожать врагов толпами, смеясь над их жалкими потугами. Давить, как муравьев. Топтать боевыми сандалиями. Ведь они безоружны против тебя!

Безоружны?!

Да!

Значит, ты будешь убивать безоружных?!

А что ты делал до сих пор? Сражался? Убивал? Что же изменилось, Карна? Ведь панцирь и серьги были на тебе с самого рождения!

Но ведь ты не знал, не знал!..

В ушах, туманя сознание, стремительно нарастал знакомый комариный звон, и сквозь него стрелами пробились слова, незнакомые, чужие, но от слов этих замерло сердце:

…Мне не суметьВлитые в плотьЛаты алмазные снять!..[31]

Не суметь… никогда… никогда! Ты с усилием проглотил застрявший в горле ком — и не узнал своего голоса:

— Постой, Громовержец…

Как ты говорил, друг мой Экалавья, отрезавший себе палец, чтобы расплатиться с тем, кого считал Учителем? «Свобода — это возможность выбирать»? Ты был прав. И сейчас я сделаю СВОЙ выбор. Потому что я — упрямый сутин сын.

Потому что я — свободен.

На миг ты увидел собственное отражение в изумленных глазах бога: ослепительное сияние проступившего сквозь кожу доспеха, маленькие солнца раскалившихся докрасна серег в мочках ушей, горящий взор, плотно сжатые губы… И нож в руке. Почти такой же, как был тогда у Экалавьи, свободного сына Золотого Лучника.