Талли - Паулина Симонс

— Нет-нет, разумеется, входит. Но страховки по потере трудоспособности хватит примерно на два года, — сказал доктор Рубен. — Я узнавал, ей полагается весьма значительная сумма. Но все равно ее хватит только на физиотерапевта, который будет приходить один-два раза в неделю, и на работника социальной службы — один раз в неделю. Этих денег не хватит на то, чтобы нанять сиделку на каждый день, которая готовила бы, купала ее, стирала одежду, укладывала спать, три раза в день давала лекарства. Я имею в виду ежедневный уход за тяжелобольным человеком, понимаете?

— Да, — сказала Талли. — Ну и чем вас не устраивает тетя Лена?

Доктор Рубен, только что в очередной раз водрузивший очки на нос, снова снял их.

— Талли, у вашей тети достаточно своих проблем. Мы говорили с ней и даже ходили к ней домой. Больничному персоналу показалось, что она сама… нуждается в присмотре.

Талли чуть было не улыбнулась.

— Не могу с вами не согласиться. Так что же вы предлагаете, доктор?

Он надел очки и тут же снял их.

— Вы не думали вернуться домой?

Талли на секунду онемела, а потом засмеялась. Она встала со стула, все еще смеясь, подошла к столу доктора, перегнулась над столом, так что оказалась совсем близко от его лица, и перестала смеяться.

— Вы, должно быть, пошутили, доктор, — ее слова звучали как выстрелы, — и это была чертовски неудачная шутка.

Она выпрямилась.

— Талли, я знаю, что вы хотите быть независимой…

— Независимой, Господи! — оборвала она его. — Доктор, извините, вы, естественно, не можете знать. Но позвольте вам сказать, что то, о чем вы просите, — совершенно невозможною.

— Почему невозможно?

— Ну, во-первых, — сказала Талли, — потому что негде жить. Я проезжала пару раз по Гроув-стрит. Моя мать там больше не живет. Как та Алиса из кино. Там живет моя тетя с каким-то типом.

— Да, ваша тетя вышла замуж. Мы говорили с ней. Она сказала, что примет Хедду, но только если вы тоже вернетесь.

— В Рощу? — Талли холодно усмехнулась.

— Талли, вы ее дочь, — сказал доктор Рубен. — Вы — ее единственная родственница.

Талли снова засмеялась и покачала головой.

— Доктор, доктор… Вы для этого меня сюда позвали? Чтобы сказать мне это? Не может быть, чтобы вы говорили серьезно!

— Талли, я говорю очень серьезно. Вашу мать нельзя оставлять одну, у нее, кроме вас, никого нет, я не вижу никакой другой возможности.

Талли вдруг тяжело задышала. На нее нашло какое-то помрачение, и она смела на пол все, что было на столе доктора. Пепельница, фотографии, документы, скоросшиватель — все полетело на пол. Что-то разбилось. Талли в ужасе вытерла лоб. «Я потеряла над собой контроль, — подумала Талли. — В точности, как она».

— Извините. В нашей семье плохо умеют сдерживаться. — Она подняла с пола свою сумку. — Еще раз извините. — И повернулась к двери.

— Талли, не уходите, пожалуйста, ведь речь идет о вашей матери.

Она остановилась.

— Ну хорошо, — продолжал он, — что вы предлагаете нам с ней делать?

Она обернулась.

— Доктор, позвольте задать вам вопрос: а что бы вы делали, если бы у нее не было родственников? Если бы у нее не было никого?

— Но ведь родственники есть.

— Поверьте мне, — сказала Талли, — у нее никого нет.

Доктор молчал.

— Ну, думаю, мы положили бы ее в Меннингер, в отделение для хронических больных.

Талли безжалостно улыбнулась.

— Ну вот. Вы получили ответ.

— Талли, если бы вы побывали там, вы бы так не говорили. Там лежат самые несчастные люди, которые я когда-либо видел. За ними никто не ухаживает, кроме тех, кому за это платят, в основном санитары из родильного отделения. Это место для живых мертвецов. Я не могу поверить, что вы способны приговорить к такому свою мать. Это — Канзас, Талли! Не Нью-Йорк, не Калифорния. Здесь не отрекаются от родных, здесь о них заботятся. То, что вы предлагаете, — безбожно.

Доктор больше не надевал очки — он, не переставая, тер их салфеткой, выбрасывал ее, брал новую и, подышав на стекла, протирал их снова.

Талли вздохнула. Она вернулась к столу доктора, но не села.

— Доктор Рубен, вы меня совсем не знаете, а я не говорю о своей матери даже с близкими друзьями, И уж конечно, я не стану говорить об этом с вами. Я только хочу сказать, что то, что вы предлагаете мне, — безбожно. Как вы можете так легко приговорить меня к жизни с живым мертвецом? Как вы можете приговорить двадцатилетнюю женщину, которая работает, учится и пытается устроить свою собственную жизнь, стать пожизненным костылем для инвалида? Как вы можете просить молодую женщину мыть и убирать за инвалидом, носить инвалида в ванну? Находиться рядом с инвалидом день за днем… И сколько? Сколько лет? — Талли перевела дыхание. — Некоторые парализованные живут по двадцать лет — а моей матери нет еще и сорока. — Она повысила голос. — То, о чем вы меня просите, это будет конец всей моей жизни! — Она старалась сдержать слезы. — Да еще судите меня за то, что я отказываюсь! Судите, не зная обо мне ничего! — Она издала короткий сдавленный стон.

— Извините, Талли, — сказал доктор Рубен, — но она — ваша мать. Ваша мать! Она родила вас, ухаживала за вами. — Он отложил очки в сторону и принялся рвать салфетку на мелкие кусочки.

— Да, моя мать! — воскликнула Талли. — А как же! Значит, за то, что она ухаживала за мной, когда я была прелестным ребенком, я в свою очередь должна ухаживать за ней, когда она станет старой дряхлой каргой? Ну что ж, это, конечно, справедливо. Это, конечно же, не безбожно! — язвительно сказала она. — Она заботилась обо мне, когда я сидела у нее на коленях и обнимала ее за шею. Когда купать меня было удовольствием, и я играла со своими уточками и куклами. И за это я должна таскать ее грузное парализованное тело по дому, который я ненавижу! — Талли была вынуждена замолчать. Она села и уставилась в пол. Доктор начал что-то говорить ей, она отмахнулась от него и сидела так до тех пор, пока не почувствовала, что снова владеет своим голосом. Тогда она встала и застегнула пальто.

— Вы, наверное, колдун, — сказала Талли. — Не могу поверить, что вы заставили меня объясниться. Никогда больше мне не звоните, понимаете, никогда, даже если она умрет и вы захотите, чтобы я оплатила ее похороны.

Талли открыла дверь, но, прежде чем уйти, обернулась и сказала:

— Мать всю мою жизнь обращалась со мной, как с собакой. — Ему стало холодно от ее голоса. — Но это даже еще не самое худшее. Доктор, я ни за что в мире не согласилась бы ухаживать за ней. — Талли со злостью плюнула на пол и, выйдя из комнаты, оглушительно хлопнула дверью.