Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти... - Петр Мультатули

Таким образом, роль Зиновия Свердлова в Гражданской войне в России в целом и в Екатеринбургском злодеянии в частности требует дополнительного и самого тщательного изучения. Не исключено, что убийство Царской Семьи курировалось определенными закулисными силами своими представителями как в «красном», так и в «белом» лагерях. В обоих случаях представителями этих тайных сил были Свердловы — Яков и Зиновий. Если предположить вышеизложенное, то не исключено, что сокрытие следов Екатеринбургского злодеяния велось не только со стороны большевиков, но и со стороны так называемых «белых», после взятия ими Екатеринбурга. Не случайно, что с приходом к власти в Сибири адмирала А. В. Колчака все руководство расследования было передано генералу М. К. Дитерихсу и следователю Н. А. Соколову, известным своим неприятием революции и революционеров.

Также весьма интересно, что, перебравшись в январе 1919 года в Китай, Яковлев, ставший к тому времени К. А. Стояновичем, мог часто видеться с З. Свердловым, который представлял интересы французской военной разведки в Китае в 20-х годах.

Вернувшись в СССР из Китая, Яковлев не мог придавать гласности истинную причину своего перехода в армию Комуча. Поэтому он придумывал легенды «о хронической усталости, стремлении жить по-человечески» и т. д. При этом он должен был терпеть те ушаты помоев, которые изливали на него его товарищи по партии. Ко всему прочему 28 июня 1928 года его арестовали. Этот арест был вполне логичен: Яковлев был «человеком» умершего в 1919 году Свердлова, а почти все «люди» Свердлова оказались в троцкистской оппозиции, смертельного врага И. В. Сталина. То, что для Свердлова было заслугой, для Сталина — подозрительным, если не враждебным действом. Поэтому Яковлев-Стоянович отправился в Соловки и на строительство Беломорканала. Там у Яковлева проявилась особенность почти всех большевистских заправил: создав чудовищную систему тюрем и лагерей, в которой «перевоспитывались» сотни тысяч людей, они сами там «перевоспитываться» страшно не любили. Оказавшись в тюрьме или в лагере, эти «верные ленинцы» начинали писать слезливые и унизительные послания «дорогому Иосифу Виссарионовичу», в которых они бесконечно каялись «в совершенных преступлениях», клялись в «верности партии» и обязались искупить свою вину «ударным трудом». Ни один из них искренне не покаялся в своих преступлениях перед народом, ни один не выразил хотя бы сожаления о бесчисленном количестве погубленных жизней. Нет, в каждой строчке чувствовались совсем другие чувства: у одних страх и безумное желание жить, у других обида и недоумение. Не был исключением и Яковлев. В своих письмах он признает только ошибки перед партией, уверяет, что готов искупить свою вину и вновь «с головой броситься в кипучую революционную деятельность». Свои слова Яковлев пытался доказать делом: работал он ударно и в 1933 году был освобожден. Выйдя на свободу, он был назначен начальником исправительно-трудового лагеря. В это же время ЯковлевСтоянович упорно пытается вернуть себе «славу» революционера, организовавшего «последний рейс Романова». Он готовится писать об этом книгу, ищет свидетелей и участников тобольской экспедиции. Яковлев явно гордится своей ролью, своим умением подпольщика, то есть умением лгать, выворачиваться, путать следы. Ни в одной строчке его воспоминаний не чувствуется ни раскаянья, ни муки совести перед убитыми с его помощью людьми. При этом Яковлев не хочет оставаться в тени: он пишет письма, записки, воспоминания. Здесь хочется привести слова из книги князя Жевахова, сказанные им по поводу одного либерала, угодившего в большевистский застенок, чудом в нем выжившего, но продолжавшего при выходе на свободу поносить имя Государево. Этот человек был вскоре вторично арестован и расстрелян. «Слепой! — писал о нем Жевахов. — Он не понял, что Господь чудесно выпустил его из тюрьмы на свободу для того, чтобы он одумался, покаялся и очистился».[618]

Эти слова как нельзя лучше относятся и к Яковлеву. Не осознав всю тяжесть совершенного им преступления перед Богом и Россией, он по-прежнему считал, что виноват только перед Советской властью и то только потому, что не может раскрыть во всеуслышанье, что выполнял ее же задание. В сентябре 1938 года, в ответ на свои многочисленные письма-требования, Яковлев-Стоянович был арестован вновь. Ему предъявили те же обвинения, что и 10 лет назад: переход на сторону белых, работу на иностранную разведку. Его приговорили к расстрелу, и 16 сентября 1938 года этот не справедливый с точки зрения закона, но в высшей мере справедливый исходя из Божьего суда приговор был приведен в исполнение. В день расстрела Яковлеву исполнилось 52 года.

На протяжении долгих лет было принято говорить о «таинственном Яковлеве». При этом и следователь Соколов, и советские авторы считали его противником большевиков («предателем»). Ему приписывали стремления увезти куда-то Царскую Семью, скрыть ее от большевиков и так далее. Наиболее нелепым представляется высказывание о МячинеЯковлеве-Стояновиче, сделанное И. Ф. Плотниковым: «Мячин искренне стремился к свободе трудящихся, демократии и счастью, но не нашел их».[619]

Сегодня пришло время опровергнуть этот нелепый миф. За личностью комиссара Яковлева скрывался не «таинственный посланник немцев», не «агент английской разведки», не «тайный монархист» и не «враг Советской власти», а кровавый боевик, подпольщик и чекист, для которого убийство и обман были неотъемлемой частью натуры. Вспомним яковлевские слова: «у нас, старых боевиков-уральцев, по отношению к врагу все средства были хороши и беспощадны». Везя Государя в Екатеринбург, ведя с ним вежливые разговоры, заверяя его в гарантиях личной безопасности, Яковлев знал, что недалек тот день, когда Царь и его Семья будут изуверски убиты.

Перевоз Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, Великих Княжон Ольги Николаевны, Татьяны Николаевны, Анастасии Николаевны и сопровождающих их лиц из Тобольска в Екатеринбург

Отъезд Родителей тяжело переживался оставшимися в Тобольске Детьми, да и всем окружением. «Папа, дорогой мой Ангел, — писала Государю в Екатеринбург Великая Княжна Татьяна Николаевна. — Ты сам знаешь и поймешь, что нам стоит расставаться сейчас с Тобой и с Мамой? Никогда это не было легко, а теперь это больше, чем я могу сказать, один Бог знает и поможет нам всем перенести все это».[620]

22 апреля/5 мая 1918 года Семья впервые не вместе встречала Светлое Христово Воскресение. Окружение и прислуга пытались хоть как-то скрасить Царским Детям их одиночество. Были испечены куличи, покрашены яйца, приготовлена пасха. Великая Княжна Ольга Николаевна всех поблагодарила за заботу, но праздничного настроения за столом все равно не было. Во время обеда, кто-то из Царских Детей сказал: «Все есть, а Папа{5a/accent} с Мама{5a/accent} — нет».

Между тем остановка Царской Четы в Екатеринбурге вызвала у всех большое недоумение и чувство глубокого беспокойства за судьбу Царя и Царицы. «Это нас всех страшно удивило. Ясно было, что произошло какое-нибудь недоразумение, только не на пользу Их Величествам. Все наши помыслы были сосредоточены на Екатеринбурге, и все стремились скорее туда попасть», — вспоминала Т. Е. Боткина.[621]

То же самое чувствовал Кобылинский: «20 апреля отрядным комитетом была получена от Матвеева телеграмма, извещавшая о приезде в Екатеринбург. Точных выражений этой телеграммы я не помню. Нас же всех эта телеграмма огорошила: что такое случилось? Почему в Екатеринбурге? Все были этим поражены, так как все были уверены, что Государя с Государыней везут в Москву».[622]

Незадолго до вывоза Царских Детей из Тобольска, 17 мая охрана «Дома Свободы» полностью поменялась. От имени командования отряда на имя Свердлова поступила телеграмма, подписанная полковником Кобылинским и Матвеевым: «17 мая оставшиеся члены семьи Романова переданы уполномоченному Хохрякову. Наш отряд заменен уральцами. Кобылинский, Матвеев».[623]

Новое руководство охраны представляли два человека: П. Д. Хохряков и Я. М. Родионов. Они привели с собой новую охрану, состоявшую полностью из нерусских людей. Их называли «латышами». Об истинном значении этого слова мы поговорим ниже, а пока укажем, что фамилии новых охранников были мало похожи на латышские: Зен, Неброчник, Прус, Эгель, Фруль, Оявер, Рольман, Пурин, Альшкин, Блуме, Гаусман, Табак, Цалит и тому подобное.[624]

О Хохрякове мы уже говорили, да он и не играл ведущей роли в Тобольске. «Главным считался Хохряков, — вспоминала Е. Н. Эрсберг. — Но он ничем себя не проявлял. Он был похож на простого матроса».[625]