Королевский дуб - Энн Риверс Сиддонс

— Мы уже на месте, — ответил Том. — Только здесь река очень мелкая и разливается так, что нельзя наверняка сказать, где же ее русло. Эта часть лесов бывает залита почти круглый год. И поздняя осень — единственное время, когда вы можете зайти так далеко. И то это бывает очень редко: место, куда я вас веду, находится под водой все время, за исключением очень засушливого лета и осени, как в этом году. Не знаю, удастся ли вам увидеть это еще когда-нибудь.

Голос Тома был близок к шепоту, но он звенел в густой тишине, как крик ночной птицы. В тот момент я поняла, что древняя тишина, давившая на меня таким тяжелым, ужасным грузом, как и в то утро на Королевском дубе, когда я сидела на дереве и плакала от страха и отчаяния, эта тишина не была таковой в полном смысле слова. Это был гобелен, сотканный из неслышных звуков, покрывало из диких лесных голосов. Ни один из них не был мне знаком.

Все тот же старый леденящий страх начал расти в груди, и я почувствовала, как холодный пот выступает на лбу. Мне хотелось, как и тогда, повернуться и бежать без оглядки туда, где безопаснее, на свет, на воздух.

Вместо этого я сжала руку Хилари и бодро сказала:

— Нам пора заканчивать, Том. Уже, наверно, больше десяти.

Я увидела белки его глаз, которые блеснули, когда он повернул к нам голову.

— Мы уже почти пришли, — ответил он, и мне показалось, что в его голосе послышался смех. — Прямо за этим тростником.

Том указал вперед на стену речного тростника, преграждавшую нам путь. Она возвышалась на половину высоты деревьев и выглядела такой массивной и солидной, как каменная ограда.

Том шагнул к тростнику и так же, как до этого на опушке леса, исчез в нем. Мы с Хил остановились и уставились в чащу стеблей, даже, пожалуй, стволов, которые, наверно, были не меньше двух-трех дюймов в диаметре. Никогда раньше я не видела подобного тростника.

— О'кей, Симсим, откройся, — проговорила я. Мой голос звучал высоко и глупо. Без Тома лес разросся и превратился в гигантский лабиринт, пустой и ужасный.

Тростник зашевелился, Том раздвинул стебли в стороны, чтобы открыть нам проход. Мы преодолели преграду и замерли. Я затаила дыхание, а Хилари тихо вскрикнула.

Перед нами лежала чаша большого, мелкого и пустого озера. В черноте и чистом серебре лунного света я не могла точно определить его глубину и размеры, но мне казалось, что оно должно быть не менее пятнадцати футов глубиной, а в длину хватило бы на два футбольных поля. Дно озера покрывала черная вода, отражавшая белую луну, но я знала, что глубина воды не больше нескольких дюймов. Но самое большое впечатление производили деревья.

Они выстроились рядами вдоль дна озера, как будто посаженные рукой некоего титана много вечностей тому назад. Черные, с бородами из мха кипарисы, тупело, такие же высокие, как гигантские деревья, под которыми мы проходили в начале пути, более ста футов высотой… Их громадные черные корни, восходящие уступами, подобно парящим контрфорсам средневековых соборов, вздымались на десять-двенадцать футов над мелкой черной водой. По сравнению с ними человек выглядел бы карликом. В холодном белом сиянии они походили на доисторические монументы невообразимому богу. Во всей этой лунной белизне и бездушной эбеновой черноте не было, не могло быть ничего, что затронуло бы сердце человека. Место это казалось враждебным жизни.

Том сделал нам знак садиться, и мы опустились на мягкую землю хребта так, что проход в тростнике оказался у нас за спинами, и стали просто смотреть вниз, в большую разлившуюся заводь. Мне казалось, что Том должен что-то сказать нам, он должен почувствовать, что без его голоса, который должен придавать всему смысл, кипарисовая заводь была опасна для нас, была слишком враждебной, слишком отдаленной от нашего понимания.

И вскоре он заговорил. Это был тот же тихий шепот, что мы слышали недавно.

— Вы никогда не увидите эти корни, за исключением тех лет, когда бывает невероятно сухо. Тогда вода отступает. Обычная глубина — около десяти футов, поэтому, если прийти сюда в обычный, незасушливый год, то увидишь только двухфутовые корни, уходящие в воду, как и в других местах. Всего третий раз я сам вижу подобное. А бываю я здесь по три-четыре раза в год. Я охотился за этим всю осень. Я был уверен, что на этот раз увижу то, что ищу. Так и есть. Теперь сидите тихо и наблюдайте. Представление еще не окончено.

И мы сидели. И молчали. Опять тишина набухла, гремела и пульсировала вокруг меня, а предельная дикость природы и странность всего происходящего жгли глаза, как соленая вода. И я чувствовала себя такой же невесомой, как будто сидела на осколке звезды в другой галактике.

Мне казалось, что я потеряла всякую чувствительность, но, напротив, это был уже ее избыток, перегрузка, совершенно враждебная мне. Чувствует ли Хилари страх? Очевидно, нет. Ее хрупкое тело, опиравшееся на меня, было легким и расслабленным, а дыхание — тихим и спокойным. Она просто сидела в лунном свете между мной и Томом Дэбни, с детским нерастраченным терпением ожидая, что на нее снизойдет чудо.

И оно снизошло спустя полчаса — после тридцати минут молчания, пылающей белизны и наползающего холода.

И вот пришли олени. Они возникли внезапно. Стадо примерно в восемьдесят оленей, больших и маленьких. Они появились из темноты на дальней стороне заводи и спускались, как духи, по ее крутым склонам свободными двойными рядами, как будто они возникли из пения неслышимых свирелей. Можно было различить их очертания, широкие плечи и тонкие ноги, можно было видеть белизну их животов и хвостиков, слабую пятнистость подрастающих оленят и огромную корону рогов одинокого самца, замыкавшего шествие. И можно было рассмотреть сверкающие брызги воды, доходящей им до лодыжек, когда они шли по ней, и пар от их легкого дыхания в прохладном воздухе ночи. Но ничего, ничего не было слышно…

Или я ничего не могла услышать? Как будто тени стада из другого времени, давно умершего и все еще живущего, сошли вниз, в этот огромный затопленный лес, и прошествовали через заводь.

Олени не смотрели по сторонам, не останавливались, не спотыкались, не щипали траву. Они просто пересекали темные воды…

Все видение продолжалось около десяти минут — десять минут, чтобы пройти перед нашими глазами и раствориться в лесу на противоположной стороне озера.

И за все это время мы не проронили ни звука, и ни звука не донеслось со стороны черной воды и кипарисовых деревьев.

Когда последний из оленей, огромный самец с ветвистыми рогами, исчез из виду, Хилари просто сказала:

— Мне хочется плакать.

— Надеюсь, что это так, — отозвался Том. Я не повернула головы, чтобы взглянуть на него, — я знала, что если посмотрю, то снова увижу на его лице серебряные следы слез.