ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж

— Очень удачный, если твоя цель — заставить подозреваемых поверить, что ты будешь мягок с ними.

— Именно этого я и добиваюсь.

Он вернулся к зеркалу, по пути бросив два отвергнутых галстука на спинку кровати. Хелен поинтересовалась:

— Ты сообщил о письмах старшему инспектору Личу?

— Нет.

— Где они сейчас? — Их взгляды встретились в зеркале, и Хелен прочитала в глазах мужа ответ. — Ты взял их? Томми…

— Знаю. Ну а какие у меня еще варианты: подшить их к делу или оставить на месте, чтобы кто-нибудь другой нашел их и выставил Уэбберли в самом невыгодном свете в самый неудобный момент? Чтобы их принесли ему домой, например? Когда рядом с ним, допустим, стоит Фрэнсис, не ведая, что сейчас ей нанесут смертельный удар? Или хуже того, чтобы их отправили в Скотленд-Ярд, где от его карьеры не останется камня на камне, когда всем станет известно, что он связался с жертвой преступления? А что, если они станут достоянием бульварной прессы? Лондонская полиция — это же любимый объект для грязных сплетен и толков.

— Это единственная причина, по которой ты взял их? Чтобы защитить Фрэнсис и Малькольма?

— Конечно. Какие еще могут быть причины?

— Возможно, само преступление? Они могут быть уликой.

— Ты ведь не предполагаешь, что Уэбберли каким-то образом связан с убийством? Он весь вечер провел на наших глазах. А кроме того, последнее письмо было написано более десяти лет назад. Юджиния Дэвис для Уэбберли уже давно стала закрытой книгой. С его стороны было безумием завязывать с ней какие бы то ни было отношения, но хорошо, что все закончилось до того, как оказались поломанными несколько жизней.

Хелен всегда умела понимать его, как никто другой.

— Но ты в этом не уверен, да, Томми? — спросила она.

— Достаточно уверен. Во всяком случае, мне не кажется, будто сейчас эти письма имеют хоть какое-то значение.

— Если только они не возобновили отношения.

Вот поэтому-то он и забрал компьютер Юджинии Дэвис. В своих действиях Линли руководствовался инстинктом, шестым чувством, которое говорило ему, что его начальник — порядочный человек, на долю которого выпала нелегкая жизнь, человек, который никогда не желал другим вреда, но который в минуту слабости поддался искушению, о чем, несомненно, сокрушается по сей день.

— Он хороший человек, — сказал Линли, глядя в зеркало и обращаясь в большей степени к себе, чем к жене.

Она тем не менее ответила:

— Как и ты. И это, вероятно, объясняет, почему он попросил старшего инспектора назначить на это дело тебя. Ты веришь в его порядочность, а значит, ты защитишь его и ему не придется просить тебя об этом.

Именно так все и случилось, удрученно думал Линли. Может, Барбара была права. Может, надо было доложить об этих письмах и предоставить Малькольма Уэбберли его судьбе.

На другом конце комнаты Хелен внезапно откинула одеяло и метнулась в ванную. Из распахнутой двери, которую она не успела закрыть за собой, послышались звуки рвоты. Линли смотрел на себя в зеркало и пытался отгородиться от того, что слышал.

Забавно, что человек может убедить себя в чем угодно, главное — как следует хотеть этого. Немного ловкости — и утренняя тошнота Хелен может превратиться в несвежий салат, съеденный ею за ужином. Еще один ловкий трюк — и у нее начинается грипп, который в Лондоне как раз подступал к эпидемическому порогу. Или у нее просто нервы расшалились. Ей предстоит трудный день, и ее тело таким образом реагирует на беспокойство. А если придерживаться крайнего рационализма, то можно сказать, что она просто-напросто боится. Вместе они прожили не так уж долго, и ей не всегда с ним легко, как и ему с ней. В конце концов, их разделяет множество различий: опыт, образование, возраст. И все это сказывается, как бы ни старались они убедить себя в обратном…

Рвота не прекращалась. Линли заставил себя вернуться к реальности. Он отвернулся от зеркала и пошел к ванной. Включил свет, который Хелен второпях не зажгла. И увидел, как она припала к унитазу, содрогаясь от приступов тошноты.

Он сказал:

— Хелен?

Но обнаружил, что не может отойти от двери.

«Эгоистичный подлец, — обругал себя Линли, надеясь, что это поможет ему преодолеть позорную слабость. — Ты же любишь эту женщину. Подойди к ней. Прикоснись к ее волосам. Вытри ей лицо влажным полотенцем. Сделай же хоть что-нибудь!»

Но он не мог. Он прилип к месту, будто заколдованный Медузой, не в силах оторвать взгляд от своей красавицы жены, вынужденной сидеть над унитазом, что стало ее ежедневным ритуалом, знаменующим факт их союза.

— Хелен? — снова произнес он, дожидаясь, чтобы она сказала, что с ней все в порядке, что ей ничего не нужно.

Он ждал, надеясь, что она отошлет его прочь из ванной.

Она повернула к нему голову. Линли увидел, что ее лицо покрыто пленкой испарины. И еще он увидел, что Хелен тоже ждет: ждет, чтобы он сделал движение в ее сторону, которое бы выразило его любовь к ней и беспокойство о ее здоровье.

Он попробовал обойтись вопросом:

— Может, принести тебе чего-нибудь, Хелен?

Она не сводила с него глаз. И постепенно ожидание в ее глазах сменилось болью. Она поняла, что он не сделает этого движения.

Хелен покачала головой и отвернулась. Ее пальцы сжали фарфор унитаза.

— Со мной все в порядке, — проговорила она.

И он был счастлив принять эту ложь.

В районе Стамфорд-Брук Малькольма Уэбберли разбудил звон чашки о блюдце. Он разлепил глаза и увидел, что жена ставит на его прикроватный столик чашку утреннего чая.

В комнате стояла невыносимая духота — совокупный результат неудачно спроектированной системы центрального отопления и отказа Фрэнсис приоткрывать на ночь окно. Она не выносила ощущения ночного воздуха на лице. И не могла заснуть из-за страха, что в дом залезут воры, если между подоконником и рамой существует хотя бы минимальный зазор.

Уэбберли оторвал голову от подушки и вновь откинулся на нее со стоном. Ночь была нелегкой. Каждый сустав в его теле болел, но боль в сердце была сильнее всего.

— Я принесла тебе чаю с бергамотом, — сказала Фрэнсис. — С молоком и сахаром. Горячий, только что вскипел. — Она подошла к окну и раздвинула занавески. В комнату просочился жидкий свет осеннего утра. — Ох, сегодня погода неважная, все серо, — продолжала она. — Похоже на дождь. Днем обещали сильный западный ветер. Что ж, ноябрь. Ничего другого ожидать не приходится.

Уэбберли выкарабкался из-под одеяла, сел на кровати. Пижама липла к телу — за ночь она насквозь промокла от пота. Он взял блюдце с чашкой и посмотрел на дымящуюся жидкость. Судя по цвету, чай был некрепким, Фрэнсис не дала заварке настояться как следует. По вкусу напиток будет напоминать разбавленное молоко. Уэбберли вообще не любил начинать утро с чая. Он предпочитал кофе. Но сама Фрэнсис пила чай, и ей было гораздо проще воткнуть чайник в розетку и залить кипятком пакетик, чем проделывать многочисленные манипуляции, заваривая кофе: отмерять, насыпать, мешать, ждать, разливать. В результате ее муж был лишен любимого утреннего напитка.

«Но какое это в принципе имеет значение? — сказал себе Уэбберли. — Главное — залить в тело кофеин, парень. Так что пей свой чай и поднимайся».

— Я написала список того, что нужно купить, — сообщила Фрэнсис. — Положила у выхода.

Он хмыкнул в знак того, что принял эту информацию к сведению. Но его жена, похоже, восприняла этот звук как выражение недовольства и стала многословно оправдываться:

— Там совсем немного, так, по мелочам кое-что. Салфетки, бумажные полотенца, все в таком роде. Еды у нас еще много осталось после юбилея. Ты не потратишь много времени.

— Фрэн, все нормально, — сказал Уэбберли. — Я же ничего не говорю. Заеду в магазин после работы.

— Если у тебя возникнут дела, то не…

— Я заеду в магазин после работы.

— Ну хорошо. Только если тебе не трудно, дорогой.

«Только если мне не трудно? — подумал Уэбберли и тут же рассердился на себя за это маленькое предательство по отношению к жене, хотя не удержался и продолжил ворчать про себя: — Не трудно ли мне делать все, что связано с выходом в мир, Фрэн? Не трудно ли мне купить еды, заехать в аптеку, забрать белье из прачечной, отвести машину на техобслуживание, заняться садом, выгулять собаку…» Уэбберли заставил себя остановиться. Он напомнил себе, что жена не сама выбрала эту болезнь, что она не специально превращает его жизнь в несчастье, что она изо всех сил старается справиться, так же как и он. А ведь что такое жизнь, как не попытка справиться с тем, что выпало на твою долю?

— Конечно, мне не трудно, Фрэн, — ответил он ей, глотая безвкусное питье. — Спасибо за чай.

— Надеюсь, тебе понравилось. Я хотела сделать для тебя что-то особенное сегодня утром. Не такое, как всегда.