Двойники - Ярослав Веров

— Вот как спиваются таланты.

— И как опохмелка это верное дело…

Тимофей остановися. Сосредоточился на компьютере. По экрану плыли сюрреальные изображения. Они непредсказуемо меняли окраску и формы, росли, рассыпались как в калейдоскопе, выплывали одно из другого. Тимофей любовался. Но недолго.

— Послушай, Данила, всё же как-то страшновато всё это. Про этого лохматого фантома в джинсах уже весь институт знает, только о нем и говорят. Процесс контакта с ним в принципе один и тот же.

— Мне это уже ведомо. То есть, скажи мне друг, ты отдаешь себе отчет, что происходит совсем не то, конкретная чертовщина?

— Увы. Пойду я, разузнаю что и как.

— Нет, Тим, посиди. Есть разговор. Видишь ли, я, похоже, этой ночью побывал в очень странном мире…

— А я по ночам вообще превращаюсь в знаменитого табгачского хана Тоба Дао!

Табгачский хан Тоба Дао некогда был совершенно реальной исторической личностью. Во всяком случае, китайские летописи его до сих пор боятся.

Итак, табгачский хан Тоба Дао, согласно писаниям очевидцев, жил-был давным-давно, далеко на востоке, в великих северокитайских степях. И был он государем, даже более — императором могучей империи Тоба Вэй. Причем вступил на престол вполне законно, заняв место почившего от старости почтенного родителя, что в тех краях случалось нечасто. Говорят, что было это эдак в 423 году. Земля была тогда совсем другой, текли по ней молочные реки с сахарными берегами, в дремучих дубравах можно было встретить настоящего лешего, драконы водились. Но можно сказать, что и не было этого, драконов то есть.

Император сей оказался хлопцем приятным во всех отношениях. Начал он хорошо, крепко начал. Разбил в правильной последовательности всех северных, южных и восточных соседей, включая собственно и Китай тех времен, его южный остаток. После чего взялся за великого западного степного брата — империю хуннов. И одолел, естественно, ну — понятное дело.

Всю жизнь этот грозный вел вполне победоносные войны, обильно направо и налево проливал кровь как чужих, так и своих, но кончил плохо, поскольку вздумал вдруг заняться религиозным реформаторством. Чем-то ему буддизм не пришелся. Якобы буддистская идеология обращала закаленных воинов в пламенных аскетов и отшельников. А даосизм, тот, напротив, весьма способствовал поднятию боевого духа и всяческим подвигам богатырским. Друзья ему этого не простили. Начались неудачи, военные неуспехи, немотивированные стихийные бедствия. А тут поспели и плоды китаизации — переняли табгачи чуждые бюрократические структуры, то есть во множестве понабирали на службу китайцев. А как известно, один лукавый китаец-чиновник десятерых степных богатырей с ума свести может.

Китаец из гвардейцев и учинил переворот. Переворот не удался, всех, как положено, казнили. Наследник престола не выдержал позора и дабы сохранить лицо — самоубился. Китаец тот, из гвардейцев, испугался за себя и удавил хана. И всё. Хан умер — да здравствует хан. То есть император.

— Знаешь, Тим, я ночью видел чудный сон. Я был в удивительном мире. Словно какое-то существо впустило меня в свои воспоминания. Что-то у них стряслось, беда. Как он меня разыскал — не знаю. Как я понял его — и вовсе не ведаю. То, что у нас время, — у них пространство. Там чудесно, хорошо. Летишь эдак над прекрасными горами, то есть над далеким эхом, и видишь — всё исполнено исключительного смысла, всё прекрасно потому что осмысленно, осмысленное прекрасным. Вся их жизнь там — познание, всё у них — новое, то, чего еще не было, ничто не повторяется, и сами миры их творятся их же делами, соединяясь воедино. Что у них произошло — не знаю. Но только они стали исчезать оттуда вместе со своим миром.

— Красиво. Так и вижу. Хорошая драма могла бы выйти.

— А ночью проснулся, открыл глаза, лежу в темноте…

— В тиши полуночных мечтаний мне слышен голос роковой…

— Я подумал — а ведь у нас здесь то же самое. Скоро мы все исчезнем, растворимся. Так, знаешь, взбрело, да и всё.

— Да, Данила, тебя проняло. И ты в поэтику ударился. Я тоже грешным делом люблю эту поэзию разрушения. Когда всё вокруг трещит и меркнет, и люди превращаются в теней.

— Графоманище. А если не сон это был? А?

— А если не сон — то драпать надо. Да только куда дёр тот держать, мил друг? Ведь всё вокруг одно — природы увяданье, и смерть подстерегает нас… под каждым кустом, буквально.

— М-да. А позвоню-ка я Зонычу.

Данила покончил с остатками пищи и позвонил Никите. Выяснилось, что Никита у себя. Что он потрясен и встревожен. Что его, Никиту Зонова, талантливого ученого и прекрасного семьянина сегодня хотели уничтожить. Нет, состояние похмелья тут ни при чем. Ириша бальзамом излечила. Нет, не по сторонам зевал, не ворон пересчитывал, а переходил на зеленый свет. Вот именно, преследовал. На тротуаре. Да, оторвался. Черный зис. Стекла тонированные. Номер? Какой к такой матери номер, еле ноги унес. Да, покушение. Да, считаю. Да, по всем правилам. Сам ты мелкая сошка. Зачем шеф вызывал? Это не по телефону. Буду после обеда. Ждите. Сейчас? Да надо вот поработать, в бумагах разобраться.

А с шефом было так. Только вошел Никита в свою комнату, только отдышался, только собрался восстановить картину покушения в деталях, дабы поделиться с коллегами и тем унять стресс. Тут и вызвали его к шефу.

Менелай Куртович, когда вошел Зонов, глаз от бумаг не оторвал, лишь бросил вежливое:

— Присаживайтесь, кандидат. Одну минутку, я сейчас закончу.

Никита присел, хотел было и в самом деле подождать, но не вытерпел:

— А меня сегодня кто-то хотел переехать. Чудом уцелел.

Шеф оторвался от бумаг, остро глянул на Никиту.

— Ладно, — отбросил в сторону авторучку и захлопнул папку. — Никита, мне надо с вами серьезно поговорить. Ведь вы у меня трудитесь… э-э… ну не существенно. В научном проекте вы себя вполне зарекомендовали. Мы оценили ваш вклад. Но я знаю, что кроме этого вы разрабатываете интересный… э-э… топологический подход к описанию химических структур.

— Не совсем так, Менелай Куртович.

— Вот я и хотел бы попросить вас рассказать подробней, так сказать, ввести в курс, — сказал Менелай Куртович без всякого интереса.

— Это можно. Дело в том, что любой химический элемент таковым представляется нам лишь в силу стереотипа, привычки. Косность мышления. А на самом деле — не всё ли равно, каким значком обозначить вещь, лишь бы значок можно было в дальнейшем полезно использовать.

— В самом деле.

— А если использовать топологические формы? Тот же кислород считать не атомом с четырьмя пэ-электронами, а топологической поверхностью, причем абстрактной. Здесь важно что? — чтобы эти топологические поверхности хорошо стыковались друг с другом согласно известным закономерностям химического сродства элементов.