Василий I. Книга первая - Борис Дедюхин

— Для удобия!.. Красавец… — Василий от гнева слов не находил. Плетью бы его выходить, жеребца стоялого!

Больше всего досадовал Василий, что утеряна грамотка Петра, однако Данила успокоил:

— Имя его брата я помню. Вампил, дядя Петр говорил, что византийское то имя значит — «кругом засада». Весь город облазаю, а найду. А про что написано на той скрученной бересте, вот тут у меня. — Данила постучал костяшкой согнутого пальца себе по лбу гулко и, наверное, пребольно.

Горячо заверял Данила, но на душе у княжича было смутно, и сомнение брало: что имя византийское — «кругом засада», это так, может быть, но не Вампил, однако, помнится, что вроде бы как-то на «хий» кончается…

Заехали на городское торжище, нашли укромное местечко. Данила отправился на поиски, а Василий остался при лошадях. Привязал их в тенечке недалеко от базарных ворот. Рвал на лугу траву и относил ее лошадям на корм. Яблок с одичавшего, росшего возле дороги дерева набрал. Покислился сам, лошадей угостил, опять вспомнил Голубя своего: любил он яблочки, только надо было их резать на половинки — целое круглое яблоко Голубь не мог укусить, гонял его языком, пока не уронит на землю. Делил Василий яблоки пополам — себе и Голубю. И сейчас резал укладным ножом, сразу обеих лошадей угощал.

Данилы все не было. Скучая, Василий начал рассматривать базарную толпу, товары на прилавках.

Лицевой ряд — самый богатый: тут торгуют церковной утварью, образками, золотой канителью, позументами с бусами. Второй и третий ряды — ветошный и продовольственный. Отдельно тянутся прилавки — лапотный, сбруйный, кузнечный. Поодаль возы с громоздкими товарами, а всякой мелочью — нитками, румянами, белилами, кольцами и прочим — торгуют прямо с рук. Стоит ровный, умиротворенный гул, но иногда вдруг вспыхивают то там, то туг резкие крики, поднимаются спор и брань. Поначалу Василию подумалось, не случился ли пожар. Много было людей праздношатающихся, иные просто для того толклись, чтобы других посмотреть и себя показать, нищие тянули «Лазаря», юродивые пророчествовали о каких-то знамениях, и им благоговейно внимали старухи и калеки. Вообще поглазеть на посадской площади было на что, Василий не скучал, хотя Данила явно задерживался где-то.

— А ну, осторонь! — ворчливо прикрикнул на Василия какой-то старикан и жестом показал, что хочет сесть в тенечке каменной стены. Василий подернул лошадей, укоротил им поводья.

Старикан, ветходневный, но благообразный — белые седые кудри его ниспадали на плечи, но лицо было чисто, до синевы выбрито, без усов, без бороды, опустился на корточки и положил на землю перед собою раскрашенную квадратную доску. Затем вытащил из кармана две небольшие костяшки с белыми и черными сторонами, кинул их на доску, воззвал:

— Чет-нечет, подходи, кто удачу поймать хочет?

Желающих поймать удачу находилось немало.

Разные подходили люди — торговцы, ремесленники, крестьяне, продавшие товар. Каждый вынимал из кармана заветную денежку, клал на доску с тайной надеждой и верой получить взамен ее две. Кто крестился при этом, кто колдовские силы призывал, но итог у всех оказывался один: старикан выбрасывал кости, и они ложились совершенно не так, как пытались предугадать азартные игроки. Не везло решительно никому, и это даже заинтересовало Василия. В Москве он не раз наблюдал за такой игрой на торжище и на исадах — пристанищах, помнится, тогда хоть кто-нибудь да снимал кон, не один только хозяин зерни. Особенно горячился и тужил о своих проигрышах здоровенный детина, имевший какой-то удивительно неопрятный вид: кафтан на нем новый, но явно с чужого плеча, сапоги так густо смазаны дегтем, что рядом с ним никто не хотел стоять; детина широко разевал гнилозубый рот, борода давно немытая и нечесаная, с застрявшими в волосах остатками еды.

— От нечистый дух, опять нечет! — Детина сильно опечалился, заколебался, играть ли еще, подкинул на ладони серебряную монетку, даже поцеловал ее на прощание, прежде чем бросить в кон. — Давай: одну кость белую, вторую черную!

Хозяин зерни сидел в позе ожидания и покорности, переспросил погрустневшим отчего-то голосом:

— Одну белую, вторую черную?.. Ох-хо-хо!.. делать нечего, однако. — Он разжал свою узкую холеную ладонь, костяшки вывалились обе белыми сторонами вверх.

Детина в отчаянии схватился за патлатую голову, а благообразный старикан, повидавший на своем веку уж много людского горя и отчаяния, восторга и счастья, бесстрастно сгрудил выигранные деньги в одну кучу.

Опасные мыслишки зашевелились в голове Василия. Он выхватил из кармана единственную оставшуюся у него старинную гривну, не замечая, какие вожделенные взгляды бросают на его тусклый серебряный слиток игроки, и решительно шагнул к разноцветной доске с двумя костяшками.

— Сначала брошу я, потом ты. Повторишь — твоя взяла, по-другому они лягут — весь кон мой.

— Эдак не пойдет, эдак каждый захочет, — запротестовал один из продувшихся.

И сам хозяин зерни возразил с вежливой улыбочкой на тонких губах:

— Что же это — в чужой монастырь со своим уставом? Негоже.

— Гоже! — взревел вдруг проигравший неприятный детина, со стороны которого Василий никак не ожидал поддержки.

— Однако уже есть правила, — начал было благообразный старикан, но детина наступил ему надегтяренным сапогом на игральную доску и пригрозил:

— Ты вот что, келявый! Сейчас как дам — из портков вылетишь!

Келявый обиженно поджал свои очень подвижные, отнюдь не стариковские губы, оглядел подернувшимися пеплом печали глазами окруживших игроков, словно бы приглашая их присутствовать и возмутиться неслыханным произволом.

Василий верил в удачу беспредельно. Схватил потной от волнения рукой кости, швырнул их на доску.

— Нечет! — выкрикнул ликующе, хотя радоваться пока еще было нечему.

Старикан обреченно сгреб костяшки, высыпал их из ладони совсем без надежды. Но ему повезло: костяшки повторили комбинацию. Несказанно обрадованный, он вознамерился было свернуть игру, стал складывать деньги и с ними только что выигранную гривну в кожаный мешочек, но новый Васильев доброхот-детина свершить такое беззаконие не позволил:

— Не имеешь права с выигрышем бечь!

— Имею, однако…

— Нет, счас как дам — из портков… Хотя, — вдруг озабоченно спохватился доброхот и повернулся к Василию: — Ты, может, и сам-то не желаешь?

— Желаю! — выкрикнул бездумно Василий.

— Во-о, видишь, келявый! Играй, а то из портков вылетишь!

— Игреня ставлю! На кон! — задыхаясь, словно в чаду, объявил Василий, указывая рукой на одну из своих лошадей. Бросил кости: — Опять нечет.

Келявому передался азарт игры, он алчно схватил кости, погремел ими в сложенных коробочкой ладонях, рассыпал: белая и черная — нечет!

— Второго коня ставлю! — прокричал сквозь шум общего изумления Василий, опасаясь, как бы старикан опять не отказался зернить.

Тут же с тревогой подумал, что не могут уж никак кости в третий раз подряд выпасть совершенно одинаково у обоих.

— Мечи! — И, делая вид, будто не решается, что заказать, повернул голову в раздумчивости, увидел, не успев сообразить, на каком основании его доброхот-верзила отвязывает одного коня, словно бы своего.

А тот, нимало не обращая внимания на Василия, смотрел на келявого и нетерпеливо бил плеткой по голенищу надегтяренного своего сапога.

— Так что же угодно? — гремя костяшками, спрашивал старик.

— Нечет!

Привычно легли белая и черная косточки, Василий не сразу опомнился, когда увидел, что благообразный игрок вовсе и не стар: проворно вскочил с земли, побежал к коню. Вместе с недавним Васильевым доброхотом они заскочили в седла и тут же умчались прочь, оставив в воротах торжища серое облако пыли. Разбрелись по сторонам все игроки и зеваки, Василий остался один. Он еще пытался убедить себя, что есть какая-то необъяснимая связь черной и белой косточек с желаниями и страстями игроков, что зернь — это некая судьба, умеющая отличать Добродетель от порока, однако все яснее сознавал, что оказался просто-напросто обманутым самым бессовестным образом двумя плутами, а сознание этого было сто крат обиднее и горше любой несправедливости судьбы или прихоти слепого случая.

Заночевали в лесной пустой избушке. Натаскали сена для постелей, поужинали ягодами малины и торна — голод не утолили, а рот свело от кислоты, так что вроде бы и расхотелось есть.

— Утро вечера мудренее, — успокоил Бяконтов. — «Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял, да будет имя Господне благословенно!»

Подперли дверь изнутри колом, чтобы не забрел какой-нибудь дикий зверь, и легли в разных углах. Ночью Василий несколько раз просыпался от холода, сжимался калачиком и натрушивал сверху на себя сухое сено, но все равно встать пришлось затемно.