Между честью и истиной (СИ) - Аусиньш Эгерт

   Алиса еще раз хапнула ртом воздух, и ее наконец прорвало. Полина узнала, что вот с Алисой князь кофе больше не пьет и в казарме это уже заметили - а с ней, значит, еженедельно встречается. Голос у нее дрожал от злости и слез. А теперь, значит, Полина дружит с Дейвином, который такая сволочь, такая сволочь! Что и словами-то не сказать. И вообще, так нечестно.

   Полина про себя отметила, что не ошиблась ни на йоту. И решила, что гуманизм тут, пожалуй, полезен не будет.

   - Ну что же, - сказала она. - Значит, нечестно. А вынуть меня из камеры смертников только затем, чтобы сунуть в условия, где я все равно сама себе не принадлежу, получается, честно. И насчет того, плохо ли мне здесь - пуля была бы логичнее. И быстрее. И, положа руку на сердце, я предпочла бы именно этот вариант. Но ни ты, дорогая, ни твой замечательный князь меня об этом не спросили. Что тоже обалдеть как честно. И уж куда как честно с его стороны заявлять решения, которые все равно нельзя выполнить без посторонней помощи и года предварительных плясок трех юристов и двух групп правозащитников. А я пока подожду - что мне, плохо, что ли.

   И трюк удался: после пяти минут Алисиного рева в голос и влитого в нее стакана воды Полина получила хотя бы представление о сути коллизии между героической подпольщицей-ренегатом и диктатором-самодуром. Бедная деточка с месяц назад решила, что князь, то есть наместник, достаточно плюшевый, а ее положение настолько прочное, чтобы позволить себе истерику с полной потерей контроля именно при нем. В результате она получила закономерную потерю интереса с его стороны и теперь страдает. Полина продолжала про себя прикидывать, видит ли она уже результаты эмоционального насилия или просто реакцию на объектное отношение, или было что-то поинтереснее с его стороны, и поставила очередную галочку в умозрительном списке напротив имени наместника, когда приводила Алису к пониманию все одной и той же простой мысли.

   - Смотри, какой неприятный вышел разговор. Между прочим, со мной. Заметь, не первый раз. А боишься ты совсем другого человека. Алиса, дело ведь не в методах, а в твоем богатом внутреннем содержимом. Он угрожает, возможно, действительно страшными вещами, но по-настоящему страшны не угрозы, а кое-что другое. И это другое ты легко позволяешь с собой сделать тем, кто не начинает с угроз, а прямо тычет тебя в больное, зная, что ты ходишь вся нараспашку со своими душевными ранами наперевес и рассчитываешь на жалость. Застегнись наконец. Не куртку, а свой богатый внутренний мир - застегни его и начинай наводить там порядок. Пойдем в казарму, тебе пора.

   Встретив Сержанта и передав ему Алису, идущую нога за ногу и смотрящую в асфальт, Полина сказала ему: "Ей бы пробежаться сейчас. Десяточку, наверное. Должно хватить, но вы сами посмотрите".

   Пашу Дейвин нашел в пышечной около Сенной площади. После приветствия и обмена рукопожатием, заменявшим местным объятие, Дейвин сказал, что пришел с кислым разговором и лучше бы не в публичном месте. Паша качнул головой, сказал: "Ну ты сложный" - и увел его в закоулки Апраксина двора, где Дейвин был вполне готов встретить и оборотня, но к счастью, хоть без этого обошлось. Поднявшись на второй этаж одного из корпусов и пройдя по коридору не меньше половины здания, они оказались в небольшом чистеньком офисе с креслами, столом, кофе-машиной и даже цветком на окне.

   - Тут тебе нормально? - спросил Паша.

   - Да, вполне, - кивнул Дейвин и выложил на стол три фото. - Ты знаешь кого-нибудь из них?

   Паша вгляделся и присвистнул:

   - Шустро работаешь... лично нет, не представлены ни с кем.

   - А что ты о них знаешь?

   - Дэн, это официальный разговор?

   - Нет. И не будет им ни в каком случае, обещаю.

   - Хорошо. Федор - вот этот, на левом фото, большой мастер короткого проекта, типа "пришел, увидел, наследил". Их таких в десятые годы было до хрена, а потом большинство естественным порядком закончилось, в том числе и физически, а этот, видишь, выжил. Дел с ним иметь нельзя, но так не вредный. Вот этот, Игорь, - Паша замялся, - не знаю, как тебе объяснить... Он полусвой. Деньги открыто при нем оставить можно, а вот язык распускать я бы не стал. Оба трутся возле "Ключика от кладовой". А третью я не знаю. А чего у вас к ним?

   - А у нас к ним, Паша, ряд вопросов на тему причин их внезапной лояльности нашим досточтимым и предполагаемой цены этой их лояльности для Полины Юрьевны Бауэр.

   Паша откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок и сказал несколько слов, смысл одного из которых Дейвину не был известен, а еще два явно были глаголами, но Дейвин не смог вообразить действия, ими обозначаемые. Потом обратил взгляд на графа.

   - Не для передачи, конечно?

   - Пока да, - кивнул да Айгит, - я тебе сам скажу, когда можно будет передавать.

   Паша воззрился на него совсем удивленно. Граф усмехнулся:

   - Я вас еще во время прогулки угадал. Сопротивление - это уже вы. Или вы - уже Сопротивление. Точнее, оппозиция. В общем, мы друг друга поняли, ведь так?

   Паша сидел с никаким лицом и смотрел мимо Дейвина в стену.

   - Ну, и чего теперь?

   - Ничего, - пожал плечами сааланец. - Я же сказал тебе, что разговор неофициальный. Я пришел не ссориться и не угрожать. Но если в вашем доме мыши прогрызли ход, и эти же мыши нагадили нам на крыльцо, то неприятности у нас, похоже, общие, при всей разнице взглядов, или нет?

   - Ты понимаешь, кем я буду выглядеть для своих, как только об этом разговоре узнают? - тоскливо спросил оппозиционер.

   - Паша, - очень серьезно сказал Дейвин, - я тебя сильно прошу, пусть не узнают. Мне нужно еще несколько недель, чтобы прочесать весь остальной круг общения мистрис Бауэр и выяснить, нет ли там еще таких же бойких. А у нас и так, сам видишь, совсем не скучная обстановка. Потом мы их всех заберем, потому что донос с корыстной целью у нас считается изначально ложным и наказывается по закону. Я хотел бы прийти к тебе еще раз или, может быть, два, с другими фото, если они будут у меня. А когда мы их возьмем, я приду знакомиться с остальными вашими. Я и сейчас готов, только не хочу, чтобы эти, - граф кивнул на фото на столе, - ушли у меня из рук. То, что они сделали, в конце концов, личное оскорбление князю, и мне за него обидно.

   - Это наместнику, что ли? - уточнил хозяин кабинета.

   - Да, тут он наместник, а в столице Аль Ас Саалан - князь.

   - А... какие-то личные завязки у вас?

   - Эти завязки в моем случае называются вассальная клятва, - с усмешкой сказал сааланец.

   - Ясно, - ответил питерец. - Ладно... Постараюсь, чтобы не узнали.

   - Я тебе немножко помогу, - улыбнулся Дейвин. Поставил портал прямо в кабинете и ушел в Приозерск, оставив Пашу с его удивлением.

   - Мариночка!

   - Полинка, привет, давай обниму, соскучилась. О господи, все кости наружу, ты хоть ешь?

   - Да, все в порядке, только сейчас лето, много игр с детьми, воздух и движение...

   - Да? Ну ладно. Как твои уроки, как твой ученик?

   - Да ничего... Ноги нашел, спиной пользуется. Глядишь, к осени приведу людям показывать. Может, еще раз или два даже потанцуем.

   - Что за пессимизм?

   - Не пессимизм, а реализм. Осень будет очень тяжелая, это уже сейчас видно, и психиатров почти нет, а терапия без лекарств в этих условиях - ну, сама понимаешь. А город и так еле дышит. Я такого, как этой весной, еще не видела никогда.

   - Ты кому-нибудь говорила?

   - Говорила и даже показывала. Куму, весной же, сразу как меня сюда передали.

   - Айдару Юнусовичу? И что он?

   - Он мне докладывался, что ли? Я даже не спрашивала. Спасибо, что вообще выслушал.

   Провозился Дейвин в мутном болотце, считавшем себя интеллектуальной элитой Сопротивления, куда дольше, чем планировал и предполагал. Практика для юных менталистов вышла что надо, потому что на один вполне практический вопрос эти милые люди были способны на голубом глазу выдать три - и хорошо, если не пять - взаимоисключающих ответа, пребывая в твердой уверенности, что говорят правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Они охотно делились склоками и сплетнями, причем большая их часть почему-то была на так заботившую местных половую тему. Молодежь с непривычки маялась тошнотой и головокружениями, тосковала и злилась. К концу этой порядком поднадоевшей Дейвину однообразной возни он окончательно перестал понимать мистрис Бауэр. Оставив за дверью взгляды, женщины, за половину такой любви, как эти люди проявляли к ней, он бы уже выбивал зубы просто кулаком, запихивая их вместе с этой любовью в глотки поклонникам. Не тратя Искусство на эту дрянь.