Московия - Сигизмунд Герберштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
29 июля татары двинулись дальше, сжигая все вокруг, и навели такой ужас на московитов, что даже в городе и крепости те не чувствовали себя в достаточной безопасности. Во время этой паники женщины, дети и все, кто не мог сражаться, сбегались в крепость с телегами, повозками и всем скарбом, и в воротах возникла такая давка, что, чрезмерно суетясь, они мешали друг другу и топтали друг друга. От множества народу в крепости стояло такое зловоние, что, пробудь враг под городом три или четыре дня, осажденные погибли бы от заразы, поскольку в такой тесноте каждый должен был отдавать дань природе там же, где стоял. В то время в Москве находились литовские послы, оседлав коней, они пустились в бегство. Не видя вокруг ничего, кроме дыма пожарищ, и полагая, что окружены татарами, они выказали такую резвость, что в один день добрались до Твери, находящейся за Волгой в 36 немецких милях ст Москвы и только там они почувствовали себя в безопасности.
Весьма достохвально проявили себя тогда немецкие пушкари. Одного из них, Никласа, родившегося на Рейне недалеко от немецкого имперского города Шпайера, пригласил к себе казначей и весьма ласково просил его подкатить к воротам огромную пушку — старую железяку, много лет простоявшую на одном месте без дела. Пушкарь рассмеялся, а оскорбленный казначей спросил, не над ним ли тот смеется.
— Если даже я и подкачу дня за три это орудие к воротам, — ответил пушкарь, — то им все равно невозможно будет воспользоваться, потому что оно разнесет ворота, да и пороху не хватило бы и на один выстрел из такой крупной пушки.
— Что же делать? — спросил казначей. — Я думал, что чем больше, тем лучше.
Тогда только принялись искать маленькие пушки, спрятанные вдалеке от крепости, и крестьяне носили фальконеты прямо на спине без всяких приспособлений.
Вдруг раздались крики:
— Татары, татары!
Все тут же побросали пушки и побежали в крепость, так что орудия длинной вереницей лежали вдоль улицы. Всего несколько всадников легко могли бы сжечь город до основания без всякого сопротивления. Пороху было заготовлено не более центнера, и первым делом надо было натолочь пороху. Пушек, по приказу князя, отлито было множество, но не было при этом ничего, что является принадлежностью цейхгаузов. Все лежало взаперти, и если возникала в чем-либо нужда, приходилось готовить все в спешке.
В таком смятении наместник и другие защитники города сочли за лучшее умилостивить царя Мухаммед-Гирея, послав ему обильные дары, в особенности же мед, чтобы он не двинулся дальше и не причинил еще большего ущерба. Приняв дары, Мухаммед-Гирей обещал снять осаду и покинуть страну, если Василий грамотой обяжется быть вечным данником царя, какими были его отец и предки. Получив составленную согласно его желанию грамоту, Мухаммед-Гирей отвел войско к Рязани, где московитам было позволено выкупать и обменивать пленных; прочую же добычу он выставил на продажу. В татарском лагере находился тогда Евстахий, по прозвищу Дашкович, подданный польского короля, пришедший к Мухаммед-Гирею со вспомогательным войском в несколько сотен всадников, так как между польским королем и московским князем не было тогда ни мира, ни перемирия. Он все время выставлял на продажу кое-что из добычи под стенами крепости, намереваясь, при удобном случае, ворваться в ворота вслед за русскими покупщиками и, выбив оттуда стражу, захватить крепость. Царь хотел помочь его предприятию, также пустив в ход хитрость. Он послал одного из своих людей, человека верного, к начальнику крепости, которому приказывал, как рабу своего данника, доставить ему провиант и все прочее необходимое, а также явиться к царю лично.
Начальником же был Иван Хабар, человек, искушенный в военном деле и такого рода уловках, так что его никоим образом нельзя было выманить из крепости. Он попросту ответил, что ничего не знает о том, что его государь — данник и раб татар, если же его известят об этом, то уж он знает, как тогда поступить. Ему тотчас же предъявили грамоту его государя, подтверждавшую обязательства последнего перед царем. Меж тем как начальник пребывал в тревоге из-за этой грамоты, над которой многие из них плакали, Евстахий делал свое дело и каждый раз располагался все ближе к крепости. Чтобы лучше скрыть свой умысел, татары за определенный денежный выкуп освободили знатного человека князя Федора Лопату и весьма многих других русских, захваченных при набеге на Москву; более того, пленников стерегли столь небрежно, как бы специально давая им возможность бежать, что большинство из них действительно убежало в крепость.
Тогда татары огромной толпой подошли к крепости и стали требовать вернуть беглецов. Хотя перепуганные русские вернули их, однако татары не только не отступали от крепости, но за счет множества новоприбывших их число даже возросло. Грозившая опасность повергла русских в великий страх и, впав в совершенное отчаяние, они не находили удовлетворительного выхода. Тогда пушкарь Иоанн Иордан, по происхождению немец, уроженец Хааля в долине Инна, у себя на родине также бывший оружейником, быстрее московитов оценил опасность. Правда, из-за того, что враги уже вплотную приблизились к стенам, из большого орудия нельзя было причинить им никакого вреда. Он доложил об этом начальству и хотел стрелять, но те не согласились на это из страха. Он все-таки выстрелил на свой страх и риск по татарам и литовцам из выстроенных в ряд орудий, чем привел их в такой ужас, что они разбежались прочь от крепости. Через Евстахия, зачинщика этой затеи, царь потребовал от начальника объяснений; тот отвечал, что в нанесенной царю обиде повинен пушкарь, стрелявший без его ведома и приказа, возложив таким образом на пушкаря всю ответственность.
Царь немедленно потребовал выдать его, и большинство, как это чаще всего и бывает в отчаянном положении, решило подчиниться, чтобы тем самым отвести от себя ярость врага. Воспротивился этому только начальник
