Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
13 октября 1942
Ощущение как перед гробом.
17 октября 1942
Ясность совершенно замораживающая. Так очевидно понимаю, что так называемая «душа человеческая» – условный обман, предполагаемый в этой механической игрушке, бегающей по деревянным грязным панелям Йошкар-Олы на службу, за едой, в кино. Сам также механически пишу «Ньютона». Читаю детективные романы, сплю. Переход в труп совсем не удивителен.
18 октября 1942
Боюсь, что балансирую на грани с сумасшествием. Усталость. Бессилие. А кругом все в глазах разлагается на составные части, дома на кирпичи, люди на кишки, желудок и прочие физические и психические атомы. Держаться, зацепляться совсем не за что. Нужен бы (а кому собственно нужен?) длительный санаторий вроде Флоренции. Там бы, конечно, ожил. Но не яснее ли сейчас все больше, чем когда-либо?
25 октября 1942
Автоматизм. Острое сознание случайности, флуктуационности происходящего. Как в броуновском движении, отдельные прыжки, выскоки – это и есть реальность. А между тем история, эволюция – смазывающие [скачки] средние [линии]. Но они в свою очередь, вероятно, оказываются статистическими. Чувствовать себя броуновской частицей, которую бессмысленно носит во все стороны, – очень грустно. От такой жизни остается только среднее серое. Вообще жизненные стимулы тают и тают и жить все тяжелее.
1 ноября 1942
О философии и писать невозможно, настолько она грустна и безнадежна.
7 ноября 1942
На сердце страшная Benommenheit[302]. Холод, сегодня ночью 16 градусов. По вечерам нет света.
25 декабря 1942
Страшная грусть, посеянная историей с Николаем, полная разуверенность в себе самом и в своих силах и способностях и, наконец, «философия» самая холодная, ледяная и флуктуационная. Это сейчас (т. е. последние месяцы) основа.
‹…› Концерт органный Баха (Гедике). Словно голос Бога. Но в огромном зале консерватории мороз, люди в шубах. Улететь бы с этой музыкой в небытие. ‹…› Улетал на машине времени в свое сложное, живое прошлое. Со всей его нелепостью, красотой, смыслом, человечностью, душой. А в зале люди с другой планеты.
31 декабря 1942
В душе туман, грусть, безнадежность. Бессилие.
1943
18 января 1943
Очень ясно чувствую, что стал стариком. Сразу скачок почти из юношества в старость. Даже самолюбие исчезает, лишь бы не трогали и незаметно для себя и других в небытие.
22 января 1943
3-й день лежу. Обычная история с легкими. Мокрота, маленький жар, боль в боку и отвратительное состояние озноба и лихорадки. Вероятно, от этой гадости и умереть придется и, как все наши, – в марте. Скорее бы.
23 января 1943
Весь жизненный интерес на вопросах развивающегося сознания. ‹…› …может быть, иногда удается пробиться через твердую оболочку «зоологического сознания» и заглянуть вовне и на себя самих.
Иногда под звуки радио, песни Солвейг, «Фантазии» Глинки и вспоминается былое, на бестелесных санках с безбрежных высот спускается мама, Илюша, Лида, Александра Ивановна и, кажется, Николай.
Музыка – тоже голос оттуда.
27 февраля 1943
Три года тому назад начались несчастья. Сестра проводила в больницу, а сама умерла, а потом Николай и т. д. Три года тому назад кончил курить. Страшно тяжело жить. Если бы был какой-нибудь порошок вроде аспирина уничтожительный – давно бы не было [меня] на свете.
28 февраля 1943
Умереть не хочется раньше, чем не узнаю, чем же отличается мертвое от живого. Превращение в труп, в полено! Зарождение жизни из полена? Если все это так просто, то можно и нужно скорее умереть. Если же нет – надо подождать.
2 марта 1943
Память. Без нее сознание, я, ум теряют всякий смысл. Беспамятной душе не нужно никакое бессмертие. А между тем память слабнет, бледнеет – это и есть прямой и самый простой переход к смерти, притом полной, абсолютной, без всякого бессмертия.
28 марта 1943
Получил 2-ю Сталинскую премию. ‹…› В Физическом институте в Казани вчера митинг по этому случаю. Наговорили много хороших слов, как над покойником.
21 марта пошел на Ваганьковское кладбище, такое знакомое и родное, хожу туда лет 45. Та же церковь с рядом простых грубых домов, развалины «гостиницы», в которой когда-то «поминали». Крест с надписью «Великий архидиакон Розов» около церкви. Совсем сгнившие дома духовенства. У нас прочная ограда, за два года дожди смыли надписи с крестов матери и Александры Ивановны. Бросил через загородку еловый венок. Мартовский фатализм. Оказывается, пришел к могиле как раз в день 50-летия Лиды, она родилась 8/21 марта 1893 года. Память, я, самое крепкое.
‹…› …«я» расплывается. Пожалуй, роднее всего этот четырехугольник на кладбище. Все свои. По-настоящему дома.
В голове никакой сосредоточенности. Николай?
4 апреля 1943
Тупое безразличие. Мысль притупилась. Механизм и материализм окружающего ничем не прикрыт.
8 апреля 1943
Страшная ясность утром, в постели, когда просыпаешься. Чувство скелета в мешке с жиром, который надо целый день представлять на житейской сцене.
16 апреля 1943
На каждого и на самого себя смотрю как на актера, стараясь разгадать настоящее, не актерское. Но этого настоящего не оказывается. Соскакиваю с одного образа на другой. То «мешок с костями», то «чистая душа». Сознание… Иногда вдруг что-то как будто начинаю понимать, но соскальзываю, забываю. Подняться выше себя самого не удается, и падаешь в безнадежности. А до конца жизни хотелось бы понять, разбить эту границу и сказать другим. Не удается, убегает, ускальзывает.
‹…› Грустное поминальное заседание о П. П. Лазареве. Накануне спрашивает Я. И. Френкель: «Зачем устроили эту скукотищу?»
«Когда Вы умрете, Яков Ильич, то и по Вас, вероятно, устроят такую же скукотищу. Это – только об академиках, о членах-корреспондентах не будут». Абрам Иоффе ничего не нашел что сказать, только два раза «почтил вставанием». Подлинно «Sic transit»[303]. Если бы П. П. знал, что так будут подведены ему итоги.
21 апреля 1943
Вчера вечером часов в десять сидел у окна, закрытого черной бумагой (маскировка). Через два стекла и бумагу проскочила пуля в полуметре от меня, между мною и Виктором. Стрелял пьяный или мальчишка? Ночью визиты по
