Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
28 марта 1942
Представляется Николай, живой, страдающий, с разбитой жизнью.
3 апреля 1942
Вчера грустные именины. Мокрая вьюга. Фальшивые голоса по радио. Прочел «Подростка» (не знаю, в который раз). Картина человеческого хаоса, бестолковщины и статистики. И зачем быть таким людям? Кругом смерти. В Ленинграде умерли многие сотни тысяч, вероятно, перевалило за миллион, здесь умирают от сыпного тифа и чужая жизнь становится таким пустяком. А с этим и своя жизнь, хотя из-за ее сохранения – все пакости. Нет, лучше поскорее занавес и finita la commedia.
4 апреля 1942
Одушевленное замерзает в неодушевленное. Мир окостеневает, жизнь и сознание кончается, и все становится очень простым.
5 апреля 1942
Сегодня хоронил Москвина на ужасном здешнем кладбище, верстах в трех, среди чистого поля без единого дерева, в глине. Упаси Боже от такого кладбища, оно еще больше увеличивает неуютность смерти. Как просто бы и хорошо всем умереть сразу.
19 апреля 1942
Кругом сыпнотифозные покойники. Приезжают, как выходцы с того света, ленинградцы. Как хочется тихо и незаметно убраться тоже на тот свет!
Яснее, чем прежде, никчемность, случайность, кавардак всего происходящего, бессмысленность, ненужность. Не проще ли миру развалиться на протоны, нейтроны, электроны и прочую мелочь.
Страшно холодно стало на белом свете, почти не за что зацепиться. Не с кем поговорить по-настоящему. Один – в самом себе.
Пробуждение по утрам. Обычная устрашающая ясность, глубина и дальность, которые хорошо знаю еще с самых ранних детских лет. Словно рентгеновыми лучами пронизывается окружающее и… ничего, все гладко, все стремит и катит к уничтожению.
22 апреля 1942
Чувство полной случайности, отсутствия всякой опоры все крепнет. ‹…› в сущности, во власти человека одно сильное средство, возможность и право – кончить в любой момент по собственному желанию с этой игрой, т. е. самоубийство. Все остальное только воображение и самообман.
7 мая 1942
…жизнь моя кажется такой эфемерной чепухой и никому не нужной флуктуацией. Вчера светлое пятно ‹…› На выборах в Президиум Лысенко «за» было подано 32 голоса, «против» 28. Я был в счетной комиссии, юридически «за» было 36, «против» 24, но из 36 «за» [4] вместо плюсов имели минусы. Правда, эта пощечина дана по полену, но, может быть, кто-нибудь об этом узнает. Тень Николая для меня все заслонила.
8 мая 1942
Усталость, в голове пусто и бездарно, и по-прежнему «некому руку подать».
Воскресенье. Жарко. Пошли в рощу за Кокшагой. Запоздалая, но страшно быстро развертывающаяся весна. В роще весь весенний репертуар: соловей, кукушка, фиалки, лягушки, черемуха.
Вспоминаю. Природу, настоящую развертывающуюся весну я узнал очень поздно впервые, лет в 10, когда в первый раз поехали на дачу в Богдановку. Произвело это впечатление потрясающее, и во мне сразу проснулся естественник, homo sapiens, человек, стремящийся узнать. Один – философ и ученый – ходил я по лесам и рощам, смотрел за растениями и впитывал в себя «природу». Первая «работа» – подбор желтых цветов, хлорофилл, ксантофилл. Тимирязевская «Жизнь растений» казалась лучше всех сказок в мире (подумать только, потом Аркаша Тимирязев и потом комбинация Тимирязева с Лысенкой). Детские опусы по «мировоззрению». От соприкосновения с природой возникал «ученый». У меня на эту профессию есть подлинное право. Но вышло много меньше, чем думалось. Жизнь, начавшаяся с 1914 г., все сломала и сбила.
24 мая 1942
Грустный результат осколков мыслей последних месяцев – бессмысленная статистичность жизни, при которой не за что уцепиться и во всем теряется всякий смысл. Остается холодное созерцательство до могилы. Давно сорвался с обычных человеческих координат, какие-то надмирные высоты, а в то же время усталость, ослабление памяти – умирание. Так, вероятно, всегда бывает, это предел жизни.
Бездарная, ничего не пронизывая, немая, слепая, глухая тоска.
14 июня 1942
Сознание у человека, собаки, мухи, амебы, молекулы, электрона. Но если можно вниз все к более простому и элементарному, то неужели нет подъема кверху от человека – выше. Тогда все понятно, мир одухотворенный с единой душой. А наши флуктуации и несчастия – это подстригание ногтей, волос, насморки.
О Николае ничего. Мертвая стена.
1 июля 1942
Многие в Казани ходят на краю могилы, скелеты с сухожилиями, обтянутые кожей. Питаются по чину. ‹…› Трафаретные комментарии радио и газет, разговоры о ценах на рынке, о столовых, о казанской грязи и об академическом хаосе. Где же они, большие люди?
А у самого меня полная безотрадная ясность в голове – morir non duole[297]. Все ни к чему, осталось научно-спортсменское самолюбие. Живу как последние дни где-нибудь в чужом городе; вот-вот уеду и все станет ненужным и далеким. Совсем отучился говорить о житейских делах как о серьезном деле.
21 июня 1942
Чувствую въявь элементы, из которых слагается сознание. Вот слабеет память, а с ней все обобщается, тускнеет, живые люди обращаются в схему, помнишь только внешние очертания лица, забываешь имя и живого человека. Проходит время, родные умершие, мать забылось, ушло в даль. В самолюбии отпало почти все внешнее, но оно, к несчастию, осталось и удерживает на земле. Душа вроде луковки, лепесток за лепестком опадает, а в середке ничего не остается.
‹…›
Завтра год войны. Прошлогоднее 22 июня помню во всех подробностях. Встал рано, собираясь дописывать доклад для люминесцентной конференции. Умывшись (часов в 7 утра), включил радио на английскую станцию и сразу узнал все. Наше радио почти до 12 часов продолжало передавать гармошку, лекции о сеянии картофеля по Лысенке, «народные песни и пляски».
5 июля 1942
…душевные перспективы делаются день ото дня все элементарнее и скучнее. Обращение человека в мыслящий чурбан. Ищу якорь спасения. Неужели гипертрофия сознания только отвратительная плесень? Каждый день, просыпаясь, с отвращением смотрю и ожидаю нового дня.
9 июля 1942
В берендеевской Йошкар-Оле, ci-devant[298] Царевококшайске в эти летние дни много уютного и примиряющего. Зеленые улицы с деревянными домиками, досчатые панели, после дождя похожие
