Призма тишины - Роман Викторович Титов

Я поперхнулся воздухом и, вопреки желанию, все-таки подплыл ближе. Сам гроб меня мало заботил, но то, с каким неистовством вокруг него закручивались Тени, не могло не заинтересовать. Чьи бы останки ни покоились внутри, их не просто так туда упрятали.

– И зачем же нам понадобился труп?

– Ты, детка, видно забыл, зачем Мама Курта отправила вас сюда?

– Не забыл. Маме хотелось знать, что хранится на дне астероида. И вот она это выяснила. Дело сделано. Возвращаемся на корабль.

– Не так быстро, дорогуша. Важно докопаться до самой сути. Скажи, ты можешь прочесть эти символы?

Я рефлекторно перевел взгляд обратно на саркофаг, поверхность которого оставалась девственно чистой. Райт и Туори тоже приблизились, но, как и следовало ожидать, не заметили того, о чем паучиха говорит.

– Похоже, фоторецепторы вашего дрона пошаливают, – фыркнул ассасин. – Тут ничего нет. Просто гладкий, черный камень.

– Присмотритесь внимательней!

Ясно, что она имела в виду не обычное зрение. Тем не менее прежде чем позволить себе уступить этой странной просьбе, я вдруг ощутил настолько острый приступ боли, что успел только всхлипнуть и согнуться колесом.

Разумеется, это все заметили.

– Сети?

– Эпине?

– Детка, что с тобой?

Их обеспокоенный оклик доносился до сознания как будто из неимоверной дали и практически не задевал его, растворяясь в чудовищном жжении, которое обволокло мою руку. Прижав проклятую кисть к животу, я стиснул зубы и попытался сдержать вопль, что неистово рвался наружу. Долго терпеть не получилось и где-то между мыслью стянуть перчатку, чтоб хоть немного остудить кожу, и идеей попросту отстрелить к демонам кусок страдающей плоти я отчаянно завыл.

Уверен, что перепугал своих спутников до полусмерти. Или хотя бы до того, чтобы каждый из них пожалел, что связался со мной. При этом где-то в перерывах между чувством, что мои пальцы окунают в чашу с расплавленным металлом, мелькала рациональная мысль, что сама боль – лишь иллюзия и что для ее устранения нужно отыскать причину.

Титаническим усилием заставив себя распрямиться, я, не обращая внимания ни на Райта, пытавшегося поддержать, ни на Туори, предпочетшую не путаться под ногами, ни на Маму Курту, квохчущую, казалось, прямо в ухо, подплыл к гробу и со всего маху ударил по нему больной рукой.

Это был один из самых глупых и, на первый взгляд, бессмысленных поступков, но нечто скрытое в кривых извилинах под крышкой моего черепа настаивало на правильности. И я ударил еще раз.

– Идиот! – вскрикнул Райт. – Ты же повредишь скафандр!

– Отстань, Райти! Я знаю, что делаю!

В это, по крайней мере, хотелось верить. И я бил и бил распластанной ладонью до тех пор, пока боль от призрачного жжения и настоящая, физическая боль не уравновесили друг друга и не превратили мою агонию в подобие транса, за которым последовала череда новых видений.

Погружение в этот призрачный водоворот напоминало прыжок в прохладную воду. Реальность подернулась дымкой, на смену пропитавшемуся потом скафандру пришло ощущение свободы и легкости. А боль…

А что такое боль?

«Правильный вопрос».

Я не услышал, но почувствовал, как кто-то… не произнес, нет, но подумал эти слова, оформил их смысл и вложил в поток Теней так, чтобы они отпечатались на кромке моего сознания призрачными письменами. Теми же, что обрамляли вход в гробницу и составляли замок, с помощью которого Бавкида запретила доступ к системам Обсерватории.

Символы юхани.

«Еще один плюс в копилку. А ты, парень, молодец».

– Кто ты? – Уверен, что произнес эти слова, хотя в том мире, где я оказался, они отображались теми же витиеватыми знаками, что трепетали при каждом даже самом малейшем движении пространства вокруг.

В ответ я услышал смешок.

«А ведь все так хорошо начиналось».

Пары секунд (или того, чем здесь считалось время) хватило, чтобы сообразить.

– Ты не можешь быть жив!

«Нет? – Веселье в тоне превратилось в неприкрытый сарказм. – А кто может? Твой учитель Батул? Или никчемный паразит, что роет норки внутри твоего разума? А? Кто может? Скажи мне, Сет Эпине!»

– Откуда ты знаешь мое имя?

«А вот это-то как раз и несложно. При всех своих талантах, ты до смешного не способен держать мысли в узде. С тех пор, как ты и твои школяры явились к моим дверям, каждое твое побуждение отзывалось эхом в моем саркофаге. Ты разбудил меня, Сет Эпине. И теперь я хочу знать, для чего?»

Стало не до смеха. Совсем. Даже несмотря на то, что сама ситуация казалась анекдотической. Алитов сызмальства учили, что каждый лейр, проходящий обряд пробуждения, навсегда связывает свою душу с Тенями, он пропитывается потоками, не только наполняясь могуществом, но и выстраивая нерушимую связь с реальностью, и чем сильнее лейр, тем крепче эта связь. Именно потому лейры очень медленно стареют, а среди недалеких умом зовутся неуязвимыми. В силу этих же обстоятельств, даже когда наступал неотвратимый для всего живого момент, сознания самых великих лейров отказывались растворяться в едином потоке, мало-помалу превращаясь в неупокоенные духи, все еще способные влиять на мир вокруг. Чтобы предотвратить подобное влияние, этих лейров хоронили в наиболее уединенных и труднодоступных местах, огораживая самыми крепкими психическими замками.

Чужая мысль без спросу ворвалась в ручеек моих размышлений:

«Видно, не настолько крепкими, раз даже такой зеленый юнец, как ты, с ними справился. Но не нервничай так сильно. Я знаю, кто я, и знаю, что мертв. Вопрос лишь в том, чем выгодно это знание?»

– Если ты такой всеведущий, то знаешь, что я здесь не по своей воле.

Холодный смешок пронзил мои мысли стрелой.

«А еще я знаю, зачем тебя вообще сюда привели».

Я запретил себе пугаться, хотя, не стану скрывать: что-то внутри меня после услышанного сделалось мягким и трепетало, как желе. Я не был глуп – уж точно не глупее большинства разумников, с которыми сталкивала меня судьба, – но даже мне не хватало разумения придумать, зачем кому-то, вроде Мамы Курты, лезть в эту клоаку.

«Как?! И старушка Курта здесь?! А я и не заметил!»

Я не стал объяснять, из-за чего так случилось, рассудив, что мертвец обо всем догадается. В крайнем случае, вычитает в моем мысленном потоке.

«Для мертвеца я слишком много говорю, не находишь? Впрочем, в одном ты действительно прав: старая добрая Кельвинья разумно поступила, не рискнув соваться в мой дом во второй раз».

– Она