Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо

я ничего не говорил женщинам. Но кухарка епископа, толстая, дебелая женщина с тройным подбородком и большим животом взялась научить меня любви в одну бурную ночь, заставив меня предварительно выпить пять рюмок шартрезу, от которого я чуть не задохся... Этот старый вампир с такой жадностью набросился на меня, что я, наверно, умер бы от истощения, если бы в один прекрасный день но сбежал от нее... Странные были приемы у этой женщины... Прежде чем предаться любви, она трижды осеняла себя крестным знамением и меня также заставляла креститься, как пред входом в церковь... Из Шартра я попал, наконец, в Париж, в бюро для найма... На этот раз мне казалось, что я завоевал мир.

Как видите, я преследовал свою мысль и, не уклоняясь ни вправо, ни влево, шел по прямой линии к намеченной цели, где сверкало золото...

За время моих странствований я развился и научился своему ремеслу, по крайней мере, настолько, что в Париже мог с успехом занять место кучера или лакея, если не у князей графов, то во всяком случае, в порядочном буржуазном доме.

На третий день после моего торжественного въезда в столицу меня представили одетому в траур старичку, с которым недавно случилось большое несчастье. Его кучер — это место я должен был занять — убил его жену в какой-то загадочной обстановке и по мотивам, которые еще до сих пор остаются неясными для правосудия. Он мне рассказал эту трагическую историю с большой осторожностью и очень грустным тоном. Лицо у него было немного сморщенное и очень угрюмо, одет он был в длинное ватное пальто священника, и руки его были очень белые и слегка хрустели, когда он ими двигал. Читая мои отличные аттестаты, он покачал головой и, посмотрев на меня испуганными глазами, сказал:

— Его аттестаты тоже были отличные...

Затем он робко прибавил:

— Мне нужно, видите ли, навести точные и надежные справки о прислуге, которую я нанимаю... Ведь я теперь один остался... И если я опять нападу на разбойника, то уж не жена будет убита... а я сам... Ах!.. вы сами понимаете, что я не могу нанять первого встречного...

— Вы можете быть уверены, что я не первый встречный... заявил я... Человек с улицы не мог бы служить у епископа...

— Конечно... конечно... Но как знать?..

И его взгляды, казалось, хотели проникнуть в тайники моей души...

— К тому же, — возразил он после небольшой паузы... вы бретонец. Тот также был бретонцем... Согласитесь, что это не прибавляет уверенности.

— Но вы, барин, знаете, — ответил я твердым голосом, который меня самого удивил... вы знаете, что, если не все бретонцы слуги... то все слуги бретонцы...

— Да... да... но это еще не резон... Я теперь совсем одинок; я очень стар... у меня... у меня... много вещей... Покажите мне ваши руки.

Я ему протянул свои руки. Он их внимательно рассматривал, как бы измеряя длину пальцев, отгиб большого пальца, и сгибал суставы.

— Руки неплохие... сказал он... не страшные... это руки...

— Руки труженика... заметил я с гордостью...

— Да... да... да... Что же, посмотрим... подумаем...

Ни аттестаты, ни медицинский осмотр, ни самые подробные расспросы не удовлетворили его. Этот маленький господин пожелал навести справки у всех хозяев, у которых я служил, самые подробные справки о моем характере, умственных способностях, моих явных качествах и возможных недостатках, о моем атавистическом или ином предрасположении к убийству и пр.... Мне нечего было бояться этих справок, и я очень охотно дал свое согласие, потому что, как вы сами догадываетесь, о фермере близ Кемпера я, конечно, не упоминал... Но я был крайне возмущен таким недоверием и своеобразным физиологическим сыском, которому меня подвергали, как преступника, и я чувствовал, что в глубине моей души снова зарождаются какие-то смутные желания, тревожные мысли, пугавшие и опьянявшие меня каким-то острым и сильным запахом.

Через неделю после нашего свидания маленький господин известил меня, что я могу переехать к нему немедленно со своим багажом и занять место кучера.

Я тотчас же отправился к нему...

Мой новый хозяин жил на улице Шерш-Миди, в очень старом доме, который, несмотря на ежегодный ремонт, имел очень запущенный вид. Сам он был старый маньяк и, вообразите, собирал коллекции гасильников!

Я еще вам не сказал, что моего хозяина звали бароном Бомбикс. Я скоро увидел, что это был скупой и мнительный человек. Хотя у него в доме было трое слуг, экономка, лакей и кухарка, он никому но позволил устроить меня. Он мне показал конюшню и старую белую кобылу, которая еле держалась на своих кривых ногах...

— Ее зовут Фидель... сказал он мне... Го! го! Фидель... Го! го!

Он погладил ее по крупу и вошел в стойло.

— Хорошая кобыла... и очень смирная... Девятнадцать лет она уже у меня... Го! Фидель... правда, Фидель?

Фидель повернула свою голову к хозяину и лизнула рукав его пальто.

— Видите?.. овечка... только она с норовом... она не любит, чтобы во время чистки водили скребницей справа налево... а только слева направо... Вот так...

Барон стал показывать — движениями руки по животу лошади, как нужно работать скребницей.

— Такой уж норов... Нужно знать только... Слева направо, вы запомните?

Я осмотрел ноги Фидель, обезображенные шпатом.

— Кобыла должно быть хромает? — спросил я.

— Немного... ответил барон... она немного хромает, это верно... Не молода уж, что и говорить... Но служба у нее не трудная... и уход хороший...

Я сделал недовольную гримасу и заворчал.

— Дело ясное... еле на ногах стоит... старый одер... А если свалится потом с ног, я буду виноват... Ах! знаю я эти штуки...

Мой хозяин искоса посмотрел на меня, прищурив глаза, и сказал:

— Об этом и речи быть не может... Опа никогда не спотыкается...

— Конечно... это я спотыкаюсь... проворчал я сквозь зубы.

Я себя чувствовал очень непринужденно в присутствии этого несчастного человека, который сразу обнаружил передо мной всю свою слабость. Я пугал и подавлял его своей грубостью и испытывал при этом большое удовольствие. Я видел, как в его глазах мелькало выражение упрека... Но он не осмелился ответить на мою дерзость. Он вышел и запер хлев.

— Го! го!.. Фидель... Го!.. го!..

И мы пошли в каретный сарай.

Здесь стояла старая карета, покрытая серым люстриновым чехлом, один из тех допотопных рыдванов, в каких, я помню, в годы моего детства разъезжали в наших