Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо

— Ах! дорогой Жорж, — воскликнул он с видимым наслаждением расправляя свои члены... вы но можете представить себе, как я счастлив... счастлив... счастлив! Теперь я могу дышать свободно... Одной тяжестью меньше стало в мозгу, на сердце, на совести... И какая это была тяжесть! Маладетта, неоцененный Жорж... Да, мой мозг избавился от тяжести Маладетты и всей цепи гор Мон-Моди. Я свободен, наконец; мне кажется, что я приобрел способность летать, что я стал легким, невесомым, если можно так выразиться... Словно я проснулся после долгого, тяжелого кошмара, и вокруг меня, надо мною, во мне самом, все залито светом... Наконец-то, я снова увидел свет...

— С вами случилось, наверно, что-нибудь необыкновенное? Что-нибудь невероятное? Какое-нибудь чудо?

Свесивши руки по обеим сторонам кресла и в каком-то приятном томлении вытягивая, как кошка, все свои члены, Тарт с блаженным выражением лица ответил:

— Ах!.. дорогой Жорж... я убил человека!

И в его голосе, и во всем его лице сквозило чувство облегчения, освобождения, опьянения души, из которой изгнали нечистую силу.

— Я убил человека!.. Я убил человека!..

Я не мог скрыть своего замешательства и сделал движение вперед, но Тарт остановил меня.

— Успокойтесь... сказал он, не прерывайте меня... и дайте мне рассказать вам про эту радость освобождения, которую я испытал сегодня, убил — ах! поймите всю прелесть этого слова — убил... человека!..

И короткой, отрывистой речью он рассказал мне следующее:

— Дорогой Жорж, я страдаю хроническим воспалением глотки... До сих пор оно не поддавалось никакому лечению... В нынешнем году врач предписал мне вдыхания на этом курорте... Вы знаете, что это такое?.. Это, повидимому, чудодейственное лекарство... Одним словом, я приехал сюда вдыхать... Когда я в первый раз вошел в комнату для вдыханий, рекомендованный мне аппарат был уже занят... Возле него сидел какой-то господин... Уткнув в трубку нос, рот и подбородок, он вдыхал с убеждением. Я не мог его разглядеть... Я видел только огромный, плешивый, крутой лоб, напоминавший желтую песчаную дорогу среди двух откосов, поросших рыжими волосами... В этом виде он мне показался вульгарным, отвратительным... Я должен был прождать три четверти часа... Я потерял терпение и дал себе слово прийти завтра пораньше... Когда я пришел на следующий день, этот господин уже был там... На третий день я пришел позже... Опять он... „Ах! это уж слишком... воскликнул я, он никогда не выпускают трубки из рук?“ И вы не можете себе представить, как я возненавидел этого человека... Эта ненависть росла с каждым днем: вы не поверите, но это все-таки было так — ни одного раза в течение двадцати пяти дней я не нашел аппарат свободным... Когда я входил в комнату, мне прежде всего бросался в глаза этот лоб... И мне казалось, что этот лоб дразнит меня... смеется надо мной... Да, он, действительно, смеялся надо мной... Я никогда не мог подумать, что простой лоб плешивого человека может быть вызывающим... Этот лоб меня преследовал... Я нигде ничего не видел, кроме него... Несколько раз я уже готов был дубиной расшибить этот иронический, насмешливый лоб, и мне стоило большого труда сдержать себя... Моя жизнь стала невыносима. Ах! дорогой Жорж, двадцать пять дней подряд думать только о том, как бы убить этого человека, и не решаться это сделать — какая это ужасная, мучительная пытка!.. Убийство было во мне... в состоянии смутного желания, но не в состоянии решительного действия... Это ужасное страдание... В таком нравственном состоянии я и предпринял свою прогулку в порт Венак, желая хоть на несколько часов избавиться от преследовавшей меня мысли об убийстве... Я отправился сегодня утром. У меня был хороший проводник... хорошая лошадь... Небо немного хмурилось, но по мере того, как я поднимался в горы, туман рассеивался, и показывалось яркое, ослепительное солнце... Но горы ужасны... Они вызывают только отчаяние и мысль о смерти... Вместо того, чтобы рассеять меня, они только усилили мое мрачное настроение... В одном месте у меня мелькнула мысль, внушенная наверно Провидением, оставить обычную дорогу туристов и взобраться на вершину, на которой сверкал снег, залитый солнечными лучами... Я передал лошадь проводнику и с яростью стал взбираться на скалу по какой-то отвесной тропинке, которая вела по краю пропасти... Трудный подъем... Двадцать раз я уже думал, что лечу в пропасть... но еще с большей яростью продолжал свой путь... Вдруг я лицом к лицу, грудь с грудью столкнулся с человеком, который спускался по этой крутой тропинке... Ах, святые угодники!.. Это был мой враг... человек с трубкой... Вся кровь бросилась мне в голову... На месте нашей встречи тропинка была так узка, что двоим нельзя было разойтись без взаимной помощи и больших предосторожностей... „Дайте мне вашу руку, обратился я к нему... и будьте осторожны... место опасное, пропасть глубокая... и оттуда возврата нет!“ И этот дурак, этот набитый дурак протянул мне свою руку. Один легкий толчок, и он теряет равновесие, падает... „Ах, Боже мой!“ — воскликнул он. „Спокойной ночи, спокойной ночи!“ Я видел, как он покатился, запрыгал но скалам... и исчез в пропасти... Совершенно верно говорят, что пейзажи ничто иное, как различные состояния нашего духа... И, действительно мне тотчас же показалось, что гора сверкает какими-то неведомыми красотами... О! какой упоительный день!.. Какое спокойствие!.. Какая чистота!.. И какая чудная сверхчеловеческая музыка раздастся в пропастях.

Тарт встал.

— Дело чистое, как видите, — сказал он после короткой паузы... Ни крови на пальцах, ни мозга на платье... А пропасть скромна... Она никому не расскажет своих тайн... И счастлив... счастлив... я дышу... Уф!..

И, посмотрев на часы, он прибавил:

— Уже поздно... Идите одеваться, потому что хочу сегодня повеселиться... во всю... Да, милый Жорж, сегодня вечером... шампанское рекой... женщины... Эхма!..

— А завтра?.. спросил я.

— Завтра?.. Завтра я уже не увижу больше этого лба... и преспокойно начну лечиться вдыханиями... Немедленно!..

И с милой улыбкой на устах славный Тарт проводил меня до дверей.

XXII

Я вам не стану рассказывать, при каких обстоятельствах мне пришлось выслушать эту странную исповедь, которую я опубликовываю в виду ее большого драматического интереса. Я не доносчик и из принципа — которым всегда горжусь — предоставляю самому правосудию отыскивать преступников, судить и наказывать их, так как совсем не желаю быть его пособником... даже напротив... Пусть разбирается с Ивом