Тетушка Хулия и писака - Марио Льоса

Кончина Сариты Уанки Салаверриа была несколько изящнее и менее пошлой. Ее гибель явилась результатом роковой ошибки и неправильной оценки действий и намерений Сариты представителями власти. В момент катаклизма, увидев рогатого убийцу, дым от разорвавшихся гранат, услышав вопли пострадавших, девица из Тинго-Мария решила (как всегда, когда страстный порыв оказывается сильнее страха смерти), что должна быть рядом с любимым. В отличие от остальных, она спустилась к ограждению арены, и людской поток не раздавил ее. Но она не укрылась от орлиного взора капитана Литумы. Среди облаков дыма и газа он различил неясную торопливую фигурку, которая, перепрыгнув через поручни, бежала к тореро (тот, несмотря ни на что, стоя на коленях, продолжал поединок с быком). Уверенный, что его прямой долг – до последнего дыхания защищать тореро от нападения людей, капитан вынул пистолет и тремя быстрыми выстрелами оборвал жизнь и бег влюбленной: Сарита упала мертвой у самых ног Гумерсиндо Бельмонта.

Уроженец Ла-Перлы был единственным среди жертв той поистине эллинской трагедии, кто скончался естественной смертью. Если только можно считать естественным факт, столь необычный в наши прозаические времена, когда мужчина, увидев у ног своих мертвую возлюбленную, погибает от разрыва сердца. Он упал рядом с Саритой – и с последним вздохом, прижавшись друг к другу, они вместе погрузились в ночь несчастных возлюбленных, как подлинные Ромео и Джульетта.

К тому времени страж порядка – с безупречным послужным списком – пришел к малоутешительному выводу, что, несмотря на его опыт и инициативность, был не только нарушен общественный порядок, но и арена для боя быков и вся округа превратились в кладбище. Как морской волк, сопровождающий свой корабль на дно океана, капитан использовал последнюю пулю: он пустил ее себе в лоб и таким манером покончил (по-мужски, но не очень удачно) со своей биографией. Моральный дух полицейских, едва они увидели гибель своего командира, пал. Забыв о дисциплине, о нравственном долге, о любви к порядку, они думали только о том, как бы сбросить форму, натянуть на себя штатские костюмы, сорванные с мертвецов, и исчезнуть. Кое-кому это удалось. Но не Хаиме Конче: оставшиеся в живых сначала кастрировали его, а потом повесили на собственном ремне в загончике, откуда выбегают на арену быки. Там и остался наивный любитель комиксов об Утенке Дональде, исполнительный центурион, качаться под небом Лимы, которое (видимо, в тон обстановке) стало затягиваться облаками. Зарядил нудный зимний дождь…

Неужто эта история так и завершится Дантовым побоищем? А может, словно птица Феникс (или Курица), она возродится из пепла, обогащенная новыми происшествиями и продолжающими действовать персонажами? Что будет после трагедии на арене боя быков?

XVII

В девять утра в Университетском парке мы сели в автобус и выехали из Лимы. Хулия вышла из дома моего дядюшки, сказав, что ей необходимо сделать последние покупки перед путешествием, а я – из дома своих стариков, якобы направляясь на радио. Она сунула в сумку ночную рубашку и смену белья, а у меня в карманах лежали зубная щетка, расческа и бритва, хотя, честно говоря, последняя не так уж и была мне нужна.

Паскуаль и Хавьер ждали нас в Университетском парке уже с билетами. К счастью, других пассажиров не было. Мои друзья, проявив деликатность, заняли передние места рядом с водителем, а мы с тетушкой Хулией устроились на заднем сиденье. Было типичное зимнее утро: небо затянуло серой пеленой, не переставая моросил дождь, сопровождавший нас добрую часть пути по пустыне. Почти всю дорогу мы с тетушкой Хулией страстно целовались, молча, держась за руки, прислушиваясь сквозь шум мотора к разговору между Паскуалем и Хавьером и отдельными репликами шофера. В одиннадцать тридцать прибыли в Чинчу – здесь ярко светило солнце и было тепло и приятно. Ясное небо, прозрачный воздух, на оживленных улицах толпы прохожих – все казалось нам доброй приметой. Тетушка Хулия, довольная, улыбалась.

Паскуаль и Хавьер отправились в муниципалитет проверить, все ли готово, а мы с тетушкой Хулией – в «Южноамериканский отель», чтобы снять номер. Это было старое одноэтажное строение из дерева и кирпича-сырца с дюжиной комнатушек по обе стороны длинного, выложенного плиткой коридора, с крытым внутренним двориком, где размещалась столовая. Человек за стойкой попросил у нас документы, моего журналистского удостоверения ему было достаточно, но, когда я написал рядом со своей фамилией «с супругой», он бросил на тетушку Хулию насмешливый взгляд, хотя этим и ограничился. В комнате, предоставленной нам, плитка на полу была выбита, и сквозь осколки виднелась земля; здесь стояла продавленная двуспальная кровать с одеялом в зеленую клетку и соломенный стульчик, в стену были вбиты здоровенные гвозди – для одежды. Едва переступив порог, мы пылко обнялись, целуя и лаская друг друга, пока тетушка Хулия не оттолкнула меня, смеясь:

– Подожди, Варгитас, сперва поженимся.

Она была возбуждена, глаза сияли радостью, и я почувствовал, что очень люблю ее и счастлив стать ее мужем. Когда она ушла мыть руки и причесываться в общем туалете где-то в коридоре, я поклялся себе: нет, наш брак не будет еще одним несчастьем, как все до сих пор известные мне браки, мы всегда будем любить друг друга, и женитьба не помешает мне со временем стать писателем. Наконец тетушка Хулия вернулась, и под руку мы пошли в муниципалитет.

Паскуаля и Хавьера мы нашли у входа в столовую – они пили лимонад. Алькальд ушел на открытие чего-то, но должен скоро вернуться. Я спросил друзей, уверены ли они, что родственник Паскуаля зарегистрирует нас в полдень, но они лишь посмеялись надо мной. Хавьер стал подшучивать по поводу нетерпения жениха и очень кстати привел поговорку: хуже нет – ждать да догонять. Чтобы как-то убить время, мы вчетвером отправились погулять под высокими дубами и эвкалиптами на Главной площади. Здесь резвились мальчишки, а старики, пока им начищали ботинки, читали газеты, полученные из Лимы. Через полчаса мы опять пришли в муниципалитет. Секретарь – тщедушный человек в огромных очках – сообщил нам пренеприятное известие: алькальд, вернувшись после торжественного открытия, отправился обедать в ресторан «Солнце Чинчи».

– Разве вы не предупредили его, что мы ждем – у нас свадьба, – обрушился на секретаря Хавьер.

– Алькальда сопровождала свита, и не было подходящего момента, чтобы его предупредить, – ответил секретарь, желая показать себя тонким знатоком этикета.

– Пошли в ресторан и приведем алькальда сюда, – успокоил меня Паскуаль. – Не волнуйтесь, дон Марио.

Расспросив прохожих, мы нашли «Солнце Чинчи» рядом с площадью. Это был типичный креольский ресторан с кухней в глубине зала и со столиками без скатертей; плита пылала и чадила, а вокруг нее несколько женщин орудовали медными кастрюлями, половниками и банками со специями. Вовсю гремела радиола – исполнялся вальс, народу было много. Еще в дверях тетушка Хулия сказала, что лучше бы подождать, пока алькальд закончит свой обед, но в эту минуту он узнал Паскуаля и сам позвал его. Мы увидели, как редактор Информационной службы «Радио Панамерикана» обнимается с молодым светловолосым человеком, поднявшимся из-за стола, где его окружало полдюжины клевретов и не меньшее количество бутылок с пивом. Паскуаль знаками пригласил нас подойти ближе.

– Ах да! Жених и невеста! Я совершенно забыл! – произнес алькальд, пожимая нам руки и окидывая взглядом тетушку Хулию с ног до головы. Затем он повернулся к своим спутникам, подобострастно следившим за ним, и громко, чтобы перекричать вальс, объяснил: – Эти двое только что удрали из Лимы, и я сейчас их обженю.

Послышался смех, аплодисменты, к нам протянулись чьи-то руки, алькальд потребовал, чтобы сели с ним за стол, и распорядился принести еще пива – поднять бокалы за наше счастье.

– Не вздумайте садиться рядом, для этого у вас вся жизнь впереди, – бойко сказал он и, взяв тетушку Хулию за руку, усадил подле себя. – Невеста – сюда, рядом со мной, к счастью, жены моей здесь нет.

Спутники алькальда громко приветствовали его слова. Все они были старше его, коммерсанты или мелкие землевладельцы, все были нарядно одеты и, казалось, столь же пьяны, как он. Некоторые знали Паскуаля и спрашивали, как он устроился в Лиме и скоро ли вернется к земле. Я сидел на уголке стола рядом с Хавьером, пытался улыбаться, отпивая глотками теплое пиво, и считал минуты. Очень скоро алькальд и его приятели утратили к нам всякий интерес. Бутылки сменяли одна другую, вначале безо всякого сопровождения, потом в компании с маринованной, сырой и отварной рыбой, сдобными пончиками из юкки, а затем опять без закуски. Никто уже не вспоминал о нашем бракосочетании, даже Паскуаль, который с покрасневшими глазами сладким голосом распевал с алькальдом модные песенки. Алькальд же в течение всего обеда отпускал комплименты тетушке Хулии, а затем пытался обнять ее за плечи, склоняя к ней свою опухшую физиономию. Улыбаясь через силу, тетушка Хулия удерживала его на расстоянии и время от времени бросала на нас отчаянные взгляды.