Эмма - Джейн Остен

– Опасность переезда из Энскума, – сказал мистер Уэстон, – заключается в том, что миссис Черчилль, насколько нам известно, не способна была по целой неделе вставать с дивана. В последнем письме Фрэнк писал, что она жалуется на такую слабость, что не может дойти до оранжереи, чтобы он и его дядюшка не поддерживали ее под руки с обеих сторон! Так что, как видите, это в большой степени свидетельствует о ее слабости, однако сейчас ей так не терпится попасть в Лондон, что она согласна даже на то, чтобы по дороге останавливаться на ночлег не более двух раз… Фрэнк так и пишет. Конечно, миссис Элтон, здоровье хрупких дам бывает подчас удивительным. Можете мне поверить.

– Нет-нет, и не надейтесь, не поверю! Я всегда встаю на сторону представительниц слабого пола. Я защищаю женщин! Предупреждаю – по этому вопросу вы найдете во мне ужасную противницу. Я всегда заступаюсь за женщин и уверяю вас, если бы вы знали, как относится Селина к ночлегам в придорожных трактирах, вы бы не удивлялись, что миссис Черчилль любой ценой стремится их избегать. Селина говорит, что для нее ночлег в трактире – форменный кошмар! По-моему, тут она нисколько не привередничает. Она всегда путешествует с собственными простынями – прекрасная предосторожность. А миссис Черчилль поступает так же?

– Помяните мое слово, миссис Черчилль делает все, что положено делать в таких случаях знатной даме. Миссис Черчилль не уступит ни одной важной даме в королевстве…

Миссис Элтон поспешно вставила:

– Ах, мистер Уэстон, вы неправильно меня поняли! Уверяю вас, Селина вовсе не важная дама. Думать так о ней было бы неправильно…

– Нет? Тогда она не указ для миссис Черчилль, знатной дамы до мозга костей.

Миссис Элтон поняла, что совершила ошибку, горячо заявив, будто сестра ее – вовсе не важная дама. Ее целью никоим образом не являлось убедить собеседника в том, что Селина не является знатной дамой, возможно, она переборщила в своем притворстве, и она обдумывала, как будет выгоднее всего отступить, в то время как мистер Уэстон продолжал:

– Как вы, возможно, подозреваете, миссис Черчилль не пользуется у меня большим почтением, но это только между нами! Она очень любит Фрэнка, потому я не стану отзываться о ней дурно. Кроме того, сейчас она нездорова, но, разумеется, если судить по ее собственным словам, так было всегда. Я бы не стал говорить так всем и каждому, миссис Элтон, но я не слишком верю в хрупкое здоровье миссис Черчилль.

– Мистер Уэстон, но если она на самом деле больна, почему не поехать в Бат? Или, скажем, в Клифтон?

– Она вбила себе в голову, что в Энскуме для нее слишком холодно. Однако я полагаю, дело в том, что Энскум ей просто надоел. Она находится там уже долгое время, дольше, чем обычно, и ей захотелось переменить обстановку. Энскум – место отдаленное. Прекрасное, но отдаленное.

– О да… наверное, как «Кленовая роща». Поместье братца стоит очень, очень далеко от дороги. И окружено нескончаемыми плантациями! Кажется, что вы вдали от всего – в самом полнейшем уединении… А у миссис Черчилль нет, возможно, ни силы духа, ни здоровья, подобных Селининым, чтобы радоваться уединению такого рода. А может, для жизни в глуши ей недостает внутренних ресурсов? Я всегда говорю, что женщине необходимы душевные ресурсы, – и я испытываю огромную радость оттого, что сама я обладаю большим их запасом для того, чтобы хорошо чувствовать себя вдали от общества.

– Фрэнк был у нас две недели в феврале.

– Как же, как же, наслышана. Когда он вернется, то обнаружит в Хайбери некоторое пополнение, то есть если мне позволено будет именовать пополнением себя. Но скорее всего, он и понятия не имеет о моем существовании.

Миссис Элтон слишком напрашивалась на комплимент, чтобы можно было пропустить ее призыв мимо ушей, и мистер Уэстон немедленно воскликнул с воодушевлением:

– Дорогая сударыня! Кто, кроме вас, сочтет подобное возможным? Не подозревать о вашем существовании! Во всех последних письмах миссис Уэстон только и писала, что о миссис Элтон! – Выполнив свой долг, он вернулся к сыну. – Когда Фрэнк нас покинул, – продолжал он, – мы были не уверены, увидим ли его снова. Поэтому сегодняшние вести для нас вдвойне приятны. Все произошло совершенно неожиданно. То есть я лично всегда был убежден в том, что скоро он вернется – я рассчитывал на какой-нибудь счастливый случай. Но мне никто не верил. Оба – и он, и миссис Уэстон – сильно пали духом. «Ну как ему удастся вырваться? И как можно полагать, будто его дядя и тетка снова отпустят его?» И так далее, и тому подобное; а я всегда чувствовал, что произойдет нечто благоприятное, как видите, так и случилось. За свою жизнь, миссис Элтон, я имел возможность убедиться, что если один месяц дела идут неважно, то в следующем месяце все изменяется к лучшему.

– Правда, мистер Уэстон, истинная правда! Именно так я обыкновенно говорила одному известному джентльмену в те дни, когда он ухаживал за мной: из-за того, что дело не продвигалось так быстро, как того требовала пылкость его чувств, он склонен был впадать в отчаяние и восклицать, что при таком развитии событий нас облачат в шафранные одеяния Гименея не раньше мая! Ах! Вспомнить только, сколько мук я приняла, чтобы развеять его мрачные мысли и внушить ему более радостные чувства! А карета – сколько было у нас разочарований по поводу кареты! Однажды утром, помню, он пришел ко мне в совершенно безнадежном состоянии…

Она закашлялась и вынуждена была прерваться; мистер Уэстон не преминул воспользоваться случаем и продолжить свое:

– Вот вы упомянули май. Именно в мае миссис Черчилль предписано – или, скорее всего, она сама себе предписала – проводить время в местах, где теплее, чем в Энскуме, короче говоря, в Лондоне. Так что у нас вполне благоприятные перспективы видеть Фрэнка всю весну – именно то время года, какое всякий выбрал бы для этого: дни почти такие же длинные, как летом, погода мягчайшая, ласковая, так и хочется погулять. Но для прогулок в то же время не слишком жарко. В его предыдущий приезд мы пользовались любой возможностью для прогулок, однако в феврале случается много дождливых, сырых, безрадостных дней. Мы не сумели осуществить и половины задуманного. А теперь как раз самое время. Мы получим полное удовольствие! Не знаю, миссис Элтон, возможно ли, чтобы неопределенность в наших встречах, своего рода постоянная тревога, которая владеет нами, – мы не будем знать, приедет ли он сегодня, завтра и в какой час, – не омрачила радость, даже счастье ожидания видеть его у себя дома. Думаю, возможно. По-моему, такое состояние души даже обостряет воодушевление и радость. Надеюсь, вы останетесь довольны моим сыном, однако не следует ожидать чуда. Все считают его приятным молодым человеком, но ничего сверхъестественного он из себя не представляет. Пристрастие к нему миссис Уэстон очень велико и, как вы можете догадаться, чрезвычайно радует меня. Она считает, что с ним никто не сравнится.

– Уверяю вас, мистер Уэстон, я почти не сомневаюсь в том, что мое мнение сложится решительно в его пользу. Я столько хвалебного слышала о мистере Фрэнке Черчилле! В то же время справедливо будет отметить, что я – одна из тех, кто всегда судит по себе, и на мое мнение никоим образом не влияет мнение других. Объявляю вам: каким найду я вашего сына, таким и будет мое суждение о нем… Я не склонна к лести! Мистер Уэстон погрузился в раздумья.

– Надеюсь, – сказал он вскоре, – что я не слишком суров по отношению к бедной миссис Черчилль. Если она больна, мне следует пожалеть о своей несправедливости, однако некоторые черты ее характера затрудняют для меня возможность говорить о ней с тою снисходительностью, которую я должен проявить. Вряд ли вы, миссис Элтон, пребываете в неведении относительно отношений, в каких нахожусь я с ее семьей, а также относительно обращения, которому меня там подвергли; и, между нами, всю вину за это следует возложить на нее. Она была подстрекательницей. Никогда к матери Фрэнка не отнеслись бы с пренебрежением, если бы не она. Мистер Черчилль горд, однако его гордость ничто в сравнении с гордыней его жены: он более всего ценит спокойствие, праздность, его благородство никому не вредит и лишь его самого делает слегка беспомощным и скучным. А вот она заносчива и нетерпима! И что еще невыносимее, сама она не блещет ни знатностью, ни богатством. Когда он женился на ней, она была никем, только что из благородной семьи, но, стоило ей взять фамилию Черчилль, она перещеголяла, или, если можно так выразиться, перечерчиллила, их всех в своих претензиях на знатность и могущество! Но сама по себе, уверяю вас, она просто выскочка.

– Подумать только! Да, это должно бесконечно раздражать. Я испытываю нечто вроде ужаса по отношению к выскочкам. Живя в «Кленовой роще», я привыкла испытывать искреннее отвращение к людям подобного сорта; знаете ли, среди соседей там есть одно семейство, которое безумно раздражает брата и сестру из-за чрезмерной важности, которую они на себя напускают! Ваше описание миссис Черчилль живо напомнило мне о них. Это семейство по фамилии Тапмэн, которое обосновалось там очень недавно, они обременены многими родственниками низкого происхождения, но мнят себя важными персонами и думают, что могут стоять наравне с семьями, которые уже давно обосновались там. Они и полутора лет не прожили в Уэст-Холл, и никто не знает, каким путем нажито их состояние. Они приехали из Бирмингема, а этот город, знаете ли, мистер Уэстон, не лучшая рекомендация. Нет, положительно от Бирмингема ничего хорошего ожидать нельзя. Мне всегда казалось, что в самом названии города слышится нечто зловещее. Однако о Тапмэнах никто ничего наверняка не знает, хотя, уверяю вас, подозревают многое. Судя по их поведению, они считают себя равными даже моему брату, мистеру Саклингу, которому не посчастливилось быть одним из их ближайших соседей. Мне бесконечно жаль, что так вышло. Мистер Саклинг живет в «Кленовой роще» вот уже одиннадцать лет, а прежде поместьем владел его отец – думаю, что именно отец, – я почти уверена, что старый мистер Саклинг совершил покупку поместья задолго до своей кончины.