Казачество в 1812 году - Алексей Шишов

Маршалу Даву пришлось отступить от Колоцкого монастыря, бросив в его ограде 27 орудий «по негодности находившихся под ними лошадей». То есть состояние конских упряжек французской артиллерии было таково, что они по «изношенности» не могли тащить по дороге пушки и зарядные ящики. Добычей казаков стал и вражеский обоз, состоявший из повозок с награбленным в Москве добром.

На коротком пути от города Можайска до Колоцкого монастыря, что в 8 километрах от Бородино, неприятель бросил 500 изнуренных лошадей, годных разве что на мясные порции солдатам. Об этом атаман М. И. Платов в тот же день 19 октября, дойдя до Гриднева, донес эстафетой главнокомандующему. Такая информация полководцу «рассказала» о многом.

21 ноября М. И. Голенищев-Кутузов из местечка Раваничи писал генералу от кавалерии А. П. Тормасову о действиях полков атамана Платова в преследовании остатков главных сил Великой армии следующее: «…Граф Платов… старается выигрывать марш над неприятелем и атакует его беспрестанно во фланге и в голове колонн».

Арман де Коленкур свидетельствовал о достоинствах казачьей конницы на войне: «Сторожевое охранение у казаков было лучше, чем у нас; их лошади, пользовавшиеся лучшим уходом, чем наши, оказывались более выносливыми при атаке, казаки нападали только при удобном случае и никогда не ввязывались в бой».

О ночном бое с 25 на 26 сентября близ Малых Вязем Арман де Коленкур записал в своем «Дневнике» следующее:

«24 сентября Можайская дорога была совершенно перерезана корпусом русских драгун и казаков. Император направил туда несколько гвардейских стрелковых и драгунских эскадронов, и у них был ряд успешных столкновений с русской кавалерией. Наши драгуны, одержав верх, слишком далеко преследовали неприятеля, были окружены и должны были уступить численному превосходству русских. Командовавший эскадронами Марто, несколько других офицеров, драгуны и часть двух сводных эскадронов попали в плен.

Эта маленькая неудача, которую потерпела гвардия, хотя она и сражалась с большой отвагой, была неприятна императору не меньше, чем проигрыш настоящего сражения. Правда, и на всех остальных этот случай произвел тогда больше впечатления, чем выбытие из строя 50 генералов в сражении под Москвой.

Смоленская дорога была перерезана неприятельскими отрядами еще и в других местах; таким образом, мы не имели больше надежного коммуникационного пути, связывающего нас с Францией. Вильно, Варшава, Майнц, Париж уже не получали каждый день приказов монарха великой империи. Император напрасно ожидал в Москве сообщений своих министров, донесений губернаторов, новостей из Европы. На всех лицах было написано, что никто не думал о возможности такой помехи».

…Бои во время преследования Великой армии шли каждодневно. Большие и особенно малые, оставившие, однако, свой след в журналах военных действий и воспоминаниях участников войны.

Наполеоновская армия по столбовой (Новой) Смоленской дороге уходила к Вязьме, вполне боеспособная, не имея еще в походных колоннах расстроенных рядов, если не считать спешенных, безлошадных кавалеристов. Корпус маршала Даву продолжал составлять ее арьергард, «заключая марш». Усиленный летучий казачий корпус Платова едва мог догонять его. 20 октября донской атаман писал в Главную квартиру кутузовской армии о том, что «неприятели бегут так, как ни одна армия никогда ретироваться не могла».

…Военный историк А. И. Михайловский-Данилевский в «Описании Отечественной войны 1812 года» дал красочную картину того, как Великая армия императора французов стала разлагаться еще до сражения у Вязьмы, по пути к ней из Можайска. С такой картиной первыми столкнулись из преследователей Наполеона платовские казаки:

«Французы покидали на дороге раненых, больных, тяжести. Конница их перестала показываться в арьергарде; по недостатку в корме и подковах лошади так ослабли, что конницу отвели за пехоту, беспрестанно ускорявшую отступление. Поспешность была для неприятеля единственным средством скорее миновать пустыню, обнаженную от средств пропитания, достигнуть Днепра, где надеялись найти хлебные запасы, и вступить в соединение с корпусами Виктора и Сен-Сира, маршевыми батальонами, разными находившимися там командами, депо и множеством солдат, отставших от армии и бродивших в тылу ее.

Постигая необходимость поспешности, начиная от маршалов до последнего солдата, все торопились, но Наполеону казалось движение войск слишком тихим. Он посылал к Даву подтвердительные повеления не останавливаться и усиливать марши, делал выговоры за медлительность, и за то, что при каждом нападении казаков Даву строил войска в боевой порядок и посылал к шедшим впереди его вице-королю (Эжену Богарне) и Понятовскому требовать от них подкреплений, чем задерживал их корпуса и свой собственный.

Между тем погода с каждым днем становилась суровее. Холодный осенний ветер делал неприятелям биваки нестерпимыми, и рано, гораздо прежде зари выгонял их из ночлегов. Впотьмах снимались они с лагеря и освещали путь свой фонарями. Все роды войск старались обогнать друг друга. При переходах через плотины и мосты не было соблюдаемо никакого порядка, и они загромождались обозами, препятствовавшими движению войск.

Взятые из Москвы и находившиеся на людях запасы были скоро съедены; начали употреблять в пищу лошадиное мясо. Цены на жизненные припасы, теплую одежду и обувь увеличивались с каждым днем и часом. Сворачивать с дороги для добывания продовольствия было невозможно: казаки рыскали по сторонам, кололи и брали всех, кто ни попадется.

К донцам и авангарду Милорадовича присоединялись из соседних селений крестьяне, нередко во французских плащах, киверах, касках с лошадиными хвостами, стальных кирасирских нагрудниках. Иной был с косою и большим гвоздем, утвержденным в дубине, третий с рогатиною, немногие с огнестрельным оружием. Они выезжали из лесов, где скрывались их семейства, приветствовали Русские войска, поздравляли его с бегством супостатов, и изливали на врагов в последний раз, на прощанье, свое праведное мщение.

Страх попасть в руки казакам и крестьянам превозмогал в неприятелях чувство голода и удерживал их от мародерства. Враги начинали бросать оружие, чему первые подали пример спешенные всадники, получившие в Москве вооружение пехотных солдат. Мешаясь между полками, они положили корень страшному злу – неподчиненности. Из безоружных составлялась сперва небольшая толпа; тащась за войском, она увеличивалась подобно катящемуся снежному клубу. Больные и усталые без малейшего сострадания были покидаемы на дороге.

Опасаясь потерять знамена, полковые командиры, особенно войск Рейнского союза, стали снимать их с древков и вручали на сохранение надежным и крепкого сложения солдатам, приказывая им прятать знамена в ранцы или под мундир, обвязывая их вокруг тела. Ослепленные не предвидели, что никакая сила человеческая не возможет спасти не только знамен, но и всего ополчения, грозившего разгромить Россию!

Миновав Гжатск, Наполеон не ехал более верхом среди войск, и сел в карету, надев соболью шубу, покрытую зеленым бархатом, теплые сапоги и шапку.

В таком положении была неприятельская армия в первые четыре дня своего марша на Вязьму…»

Начало контрнаступления русской армии дало всплеск широкого армейского партизанского движения на коммуникациях и в тылу наполеоновской Великой армии. Требовалось не только истреблять врага по пути его бегства, но и «встречать» его авангардные войска, всячески препятствовать его движению на запад.

…Уже после первого столкновения платовских казаков 19 октября между Можайском и Гжатском, атаман Войска Донского доносил главнокомандующему: «Я противника преследую с флангов, на каждом шагу с бригадой казаков и с орудиями, сам же давлю его пушками и казаками с тыла, – сражение продолжается».

В тот день поздней осени, когда до морозов было еще далеко, казачьи полки на рассвете обошли левый (южный) фланг неприятельского арьергарда и неожиданно, лихо атаковали его походные колонны. Удар «степных ос» был удачен: действуя преимущественно холодным оружием – пиками и саблями, они, презрев ружейную пальбу в упор, истребили более двух батальонов пехоты, захватили 20 орудий с зарядными ящиками, два французских знамени и лишили врага еще одного большого обоза с награбленным в Москве имуществом.

Московский купец 2-й гильдии Д. К. Боткин, выехавший из первопрестольного града в город Ростов, писал оттуда сыну, находившемуся в Казани: «…В рассуждении военных, обстоятельства для России чрезвычайно приятные, мы получаем оные известия из Ярославля. Скоро ожидают Наполеона – сидит в руках господина Платова. Помоги ему бог свой слово сдержать!»

Пройдет немного дней и чиновник санкт-петербургского почтамта Иван Оденталь отпишет другу после освобождения Смоленска: «…Можно себе представить, как торопится он (император французов) унести свои ноги. Гр(аф) Платов скачет за Смоленском вдогонку за новыми корпусами и кричит «ура!» – видно их догоняет. Немного же осталось теперь у Наполеона клочков от великой его армии».