Пламя Сердца Земли - Светлана Багдерина

А заодно думать, что делать теперь.

«Плюнуть на все и уйти» не предлагать. Тем более что она отнюдь не была уверена, что у ней во всем организме найдется хоть капля того, чем нормальные люди обычно плюются.

Думай, думай, думай… Вот если бы у нее было два ковра… Или Масдай… Или сундук не висел бы над огненной бездной, а покоился где-нибудь на прохладном экзотическом необитаемом острове с пальмами, шезлонгами и тематическими кабаками, на дубе, подвешенный на золотых цепях, как всем уважающим себя хрустальным ларям с яйцами и приличествует, а внизу дежурили бы аборигены, специально обученные по этому дубу лазить и сундук тот снимать и доставлять заказчику…

Еще предложения?

А теперь пора думать.

Хотя про остров и аборигенов была не такая уж и плохая идея…

Наверняка, ковер не смог поднять этот прозрачный гроб или из-за перегрузки или потому, что он магией приколочен к одному месту, и место это – не тут, наверху.

Как бы то ни было, решение здесь может быть только одно.

Хотя нет, два.

После тщательного обыска всей башни от первого этажа вверх и полной неудачи в попытке обнаружить еще один летающий ковер, решение, как ни крути, все равно осталось одно.

Свалив на единственный ковер все необходимое и тихонько молясь про себя, чтобы это действительно оказалось всем, что необходимо для исполнения ее плана, царевна снова отдала приказ спускаться к сундуку.

С ивановым мечом, привязанным кожаным ремнем к запястью на всякий нехороший случай, наготове, закутанная в две собольи шубы Костея,[166] наполовину изъеденные как-то попавшей в Проклятую башню без персонального приглашения молью, она принялась за работы сразу, как только поравнялась с ларем преткновения.

Аккуратно и точно управляя ковром, Серафима облетела сундук по периметру, осторожно срезая крышку. Как только линии надреза встретились, она отпустила меч, грациозно, чувствуя себя слонихой в балетной труппе, подхватила с ковра увесистый нефритовый посох и, навалившись всем телом, столкнула крышку в бездну. Та полетела вниз, планируя и разбиваясь в осколки о гладкие черные камни, и через несколько мгновений исчезла в бушующем пламени без следа.

Не тратя времени даже на то, чтобы проводить ее взглядом в последний полет, Серафима снова отдала ковру короткую команду, и он покорно проделал то, что от него требовалось.

Закончив работу, она поднялась над сундуком, сделала последний надрез, снова ткнула посохом – и верхняя часть задней стенки сундука высотой метра в полтора отправилась по маршруту крышки.

Если бы у царевны было хоть несколько секунд свободного времени и голова, в которой никто не стучал, не боролся и не подпрыгивал на протяжении хотя бы этого же времени, она, несомненно, задалась бы вопросом, какая смерть лучше – зажариться без шуб заживо или свариться в собственном соку. Но она не могла себе позволить выделить даже жалкие мгновения на размышления о таких пустяках и, лихорадочно стиснув зубы и усилием воли отгородившись от внешнего мира, упрямо продолжала выполнять задуманное.

Увы, спешка объяснялась не только тем, что с каждой прошедшей минутой увеличивались ее шансы остаться в этом проклятом колодце навечно.

Срезая заднюю крышку, она случайно коснулась рукой чуть сероватой, кожистой, едва бугристой поверхности яйца и удивилась его приятному теплу. Оно было не раскаленное, как можно было бы ожидать в таком пекле, не обжигающее, не горячее, а просто теплое, чуть теплее человеческой руки.[167] Но когда она начала подкладывать под его бок разрубленные куски одного из шкафов Костея, чтобы сделать именно такой бугорок, который и решит все дело, то снова нечаянно дотронулась до яйца.

Которое стало почти горячим.

Значило ли это, что если оно пробудет без магической защиты толстых стенок из хрусталя еще некоторое время, то змейчик погибнет?

Одной этой мысли хватило, чтобы в груди всё захолодело и занемело даже под шубами.

Серафима с усилием выпрямилась, покачнулась, ухватилась за целую еще стенку стеклянного ларя и окинула взглядом, туманящимся под напором жара, результат своих усилий. Бугорок получился такой, каким и должен быть, и яйцо уже сдвинулось и уперлось в оставшуюся большую стенку своего убежища-тюрьмы.

Настал черед последнего этапа операции на сундуке.

Про оптимальный вариант все было понятно и без многословных речей.

При пессимальном лукоморский витязь Иванушка возвращался в дом родной молодым вдовцом.

Если таковой дом к тому времени еще останется, оптимистично добавила про себя Серафима и вылетела на исходную позицию.

Сперва вниз, за своими товарками, отправилась искромсанная верхняя половина оставшейся широкой стенки – как раз до того места, куда упиралось слегка подкатившееся яйцо, потому что увернуться от всей падающей хрустальной доски размером три тридцать на метр семьдесят так, чтобы при этом не упустить в пропасть и объект спасения, Серафима вряд ли смогла бы и при более благоприятных обстоятельствах.

После этого можно было, наконец-то, не спеша[168] рассмотреть, что у нее получилось, и она с замиранием сердца заметила, что яйцо своим округлым бочком наваливалось только на среднюю часть оставшейся стенки. Это значило, что левую и правую части тоже можно было отсечь, и уворачиваться ей придется всего-то от осколка сантиметров восемьдесят на метр.

Не успела хорошая новость осесть и впитаться, как царевна, забыв про жару, тошноту, раскалывающуюся голову и так и норовящее ускользнуть в самоволку сознание, уже принялась с огоньком за работу. И только тогда, когда из днища изуродованного сундука остался торчать одиноким зубом грызуна последний, почти квадратный фрагмент, а ковер был выведен вровень с внутренней поверхностью дна злополучного хрустального ларя, настал час «Хэ», как почему-то любил называть такие моменты ее разлюбезный супруг.

Первым делом в огненную пропасть полетели обе шубы – как бы ни стали развиваться события, они ей больше не понадобятся.

Волна жара налетела, окатила, ударила, почти расплющила, мгновенно высушив весь пот. В мозгу что-то беззвучно взорвалось, перед глазами все поплыло…

Царевна глухо охнула и застыла на миг подобно памятнику, боясь покачнуться. Но уже через несколько мгновений красно-черная пелена перед ней пошла клочьями, кожа снова почувствовала жгучий жар, и она, упрямо сжав зубы, принялась едва ли не наощупь свирепо докрамсывать то, что еще оставалось от многострадального стеклянного ящика.

Оставалось сделать всего один надрез, и, если она правильно все рассчитала, яйцо должно само скатиться на ковер и остановиться посредине, оставив немного места и для своей медленно превращающейся в мумию спасительницы.

Она не успела закончить совсем немного.

Остававшийся еще перешеек, соединяющий кусок сундучной стенки и его дно, звонко хрупнул…

Серафима неуклюже отскочила, выпустила из рук меч, споткнулась об оставленный на всякий случай[169] на ковре нефритовый посох, и тут же на нее неспешным жарким катком наехало нечто огромное, круглое и невероятно тяжелое. Она успела вывернуться, но тут же в бок ей снова уперся, норовя подмять, ленивый, но упорный каток… Она рванулась, перекатилась сама, и только мелькнула мысль, что ковра может и не хватить, как его сразу не хватило.

«Сглазила!..» – только и успела подумать царевна, исчезая за бортом. На поверхности ковра остались только ее судорожно вцепившиеся в грубо обшитый край пальцы. Мелькнула, обдав морозом, паническая мысль: «Если яйцо сейчас упадет мне на голову, я не смогу его удержать!..»

Прошла секунда, другая, третья… Сюрпризов сверху не было.

Неужели?!..

Не смея поверить себе, что ее план удался, Серафима решила попробовать[170] подтянуться и забраться на ковер, и с ужасом обнаружила, что вместо этого обессиленные постоянным жаром пальцы вдруг стали дрожать и разжиматься. И даже стискивание зубов ставшим внезапно чужими и неуправляемыми рукам больше никак не помогало. Перед глазами бесстыжие круги уже не просто плавали, а в такт показательным выступлениям сводного ансамбля кузнецов, плотников и чечеточников выделывали такое…

Из всей окружающей реальности материальным и трехмерным остался только край ковра, в который впились ее побелевшие пальцы – остальное расплавилось и испарилось от жестокого всеразрушающего жара, противостоять которому не могло уже ничто…

– Ковер… вверх… в прихожую… – сквозь сведенные от натуги зубы просипела она, и исполнительное транспортное средство, привыкшее, кажется, за ночь к неспешным, но точным перемещениям, стало неторопливо подниматься в указанном направлении.

Через минуту-другую они были бы на месте.

Но Серафима с отчаянием и страхом почувствовала, что ждать так долго она уже не в состоянии, что каждую секунду они с ковром могут разминуться навсегда, и сквозь сжатые зубы непроизвольно и яростно вырвалось предсмертным хрипом волшебное слово: