Пламя Сердца Земли - Светлана Багдерина

– Едва успели, кстати!..

– …и мы сказали ей, что у этой честолюбивой свиньи Сабана всё одно ничего не выйдет…

– …и что, хоть и не знаем, как…

– …но он за всё еще поплатится…

– …отольются мышке кошкины слезки!..

– …и она стала ждать…

– …а когда собакоголовые перешли в наступление одновременно по всем направлениям, что, принимая во внимание их вооружение и численный состав, было чистой воды авантюрой, им нужно было применить совершенно другое построение…

– …она испугалась за вас…

– …и сказала, что вы не сможете справиться со всеми….

– …и она одна – тоже…

– …и тогда мы с ней поделили их пополам.

– Она навела на них чары огня…

– …а мы порезвились со своими старыми знакомыми.

– Как они были рады нас увидеть снова!..

– Ты думаешь, Сабан отчего с ними в Проходной башне ночевал всегда?

– Чтобы от нас защищать!

– Одни они даже вдесятером уже оставаться боялись!

– Ха!.. Десять на часах с Сабаном, а сорок-то – всё равно наши!..

– Спасибо… – прижал руки к сердцу Иванушка, – огромное вам спасибо за помощь от нас от всех…

– Обращайтесь, – разрываясь от довольства, милостиво кивнул толстый солдат.

– Если надо кого-нибудь напугать…

– Ошарашить…

– Устрашить…

– Привести в ужас…

– Но я же помню – вы те самые демоны… – вклинился в хор дружелюбных привидений непонимающий голос Наума.

– Призраки, я бы внес уточнение, – вежливо поправил его Звездочет.

– Да? А говорили, что…

– Говорят, в Узамбаре кур доят!.. – расхохоталась молодуха в одежде служанки и игриво пихнула в бок долговязого пажа.

Тот в ответ попытался ее ухватить за талию, она увернулась, захихикала, бросилась от него наутек, маневрируя сквозь сонм развеселившихся привидений, и Наум, наконец, получил возможность закончить свой вопрос:

– …Я имею в виду, почему вы решили нам помочь?

– О, это длинная и страшная история, – оживился вновь Звездочет.

– И веселая, – уточнил здоровяк в поварском колпаке.

– Страшно веселая, я бы сказала, – обмахнулась прозрачным веером толстая дама.

– И страшно длинная, – сообщил призрак с пером за ухом и свитком пергамента подмышкой.

– И если ты никуда не торопишься…

– …то, пока мы ждем твою супругу…

– …я могу…

– …то есть, ты хотел сказать, мы можем…

– …вам эту историю рассказать.

Супруга.

Всю радость с Иванушки как волной смыло.

Сеня.

Пока они тут… Она там…

Серафима снова утерла пот со лба колючим рукавом выменянного ими в октябрьской деревне полосатого долгополого армяка (неужели это было всего с неделю назад?!..), пробежала несколько ступенек, сообразила, что как раз для такой оказии Иванушкой был выдан ей трофейный ковер, и торопливо вернулась за ним в прихожую.

Прорепетировав со скрежетом зубовным над карнизом маневры типа «вверх-вниз» и «вправо-влево» и в очередной раз с печальным вздохом пожалев об отсутствии Масдая, она отдала ковру приказ «вверх на метр – вперед на пять метров и медленно-медленно вниз», легла на живот, свесила голову через край, и стала смотреть, как стеклянный гроб, играющий всеми оттенками красного, неспешно приближается, на глазах превращаясь в хрустальный сундук огромного размера.

Или, скорее, даже ларь… Чтобы не сказать ящик…

Хотя от перемены наименования габариты его, увы, не изменялись.

«Метра три в длину – три с половиной, не меньше… Да в ширину метра два», – кисло предположила царевна, вывернула шею и еще раз окинула взглядом свое транспортное средство – метр семьдесят на метр двадцать по максимуму.

Государственный стандарт, ёшки-матрешки…

Больше пяти умрунам и сержанту и не нужно.

Сразу было видно, что при изготовлении этого ковра никто не подумал, что в один прекрасный день,[160] одинокой девице совсем не богатырского телосложения придется на него грузить и вывозить за тридевять земель змеево яйцо.

Впрочем, может, если как-то исхитриться поставить прозрачный ящик на попа…

«Два на два», – услужливо подсказало подсознание.

«Метр семьдесят на метр двадцать…» – тут же мрачно напомнила себе Серафима и озабоченно поджала губы. – «И еще где-то там должна быть я».

Ковер продолжал плавно снижаться, и мимо царевны неторопливо проплывали вверх отполированные до зеркального блеска черные каменные блоки, из которых были сложены стены гигантского колодца. На их глянцевых боках, смазывая и размывая ее отражение, играли в свои непонятные, но зловещие игры багровые отблески пламени Сердца Земли, весьма некстати наводящие на воспоминания обо всех когда-либо слышанных ей легендах народов Белого Света о подземных пенитенциарных учреждениях для мертвых, которые в свое время были не очень хорошими живыми. В довершение картины, в глубине геенны огненной что-то заворочалось, закашляло, зарокотало, и из ниоткуда возник низкий гул, от которого засвербело в ушах, зашкворчало в мозгах и стали прикипать друг к другу сведенные зубы.

Сухой жар, накатывавшийся волнами из пламенеющей и гудящей бездны, безжалостно норовил выжечь кожу, нос, горло, глаза – всё, к чему мог пробраться – и последние несколько метров перед достижением цели царевну раздирали два противоречивых желания: замотаться до макушки во все имеющиеся у нее одежки и немедленно содрать их, желательно вместе с кожей, на которой пот уже даже не успевал появляться.

Если бы сейчас ее наряд начал тлеть или даже вспыхнул алым пламенем, она бы не удивилась. Как хорошо, оказывается, было там, на славном добром пронизывающем октябрьском ветру…

Опустившись по гигантскому колодцу метров на сорок, она, наконец, достигла долгожданной цели.

– Стоп! – прохрипела Серафима ковру скрипучим, присохшим к гортани голосом, и тот послушно завис чуть ниже крышки гроба-сундука-ящика.

Внутри которого, подсвечиваемое алым пламенем из огненной пропасти, матово белело, почти упираясь в стенки и крышку сундука, похищенное яйцо.

Она быстро прикинула размеры сундука, используя свой старый меч – удивительно теплый, почти горячий, когда только успел нагреться – в качестве мерительного инструмента: три тридцать на метр семьдесят на метр семьдесят.

Может, если действительно получится перевернуть его стоймя, и если удастся самой устроиться на нем сверху, и если при этом ковер не обрушится в горючую бездну с грузом и пассажиркой от перегрузки или отсутствия непосредственно на нем живого пилота…

«Слишком много «если», – сердито оборвала поток предположений царевна.

Для того, чтобы вскоре в какой-нибудь летописи рядом с ее именем появилась после черточки вторая дата, одного «если» из приведенного списка было более чем достаточно. Тем более что первым «если» стоило поставить «если я прямо сейчас не изжарюсь заживо и не грохнусь в обморок как кисельная барышня».

Или кисейная?..

Хотя при чем тут кисет?.. Если бы она была от слова «кисет», она была бы кисетной… нет, кассетной… или кастетной?..

Так. Стоп. О чем это я? Наверное, о том, что или в моей голове без разрешения хозяйки открылась кузня, или… или…

Перед глазами вдруг всё дрогнуло и покачнулось, и она судорожно вздохнула, вдохнула полной грудью сухой кипяток, известный в этом гостеприимном месте под названием «воздух», ахнула и, кашляя и давясь, уткнулась носом в рукав.

«Спокойно…» – сказала она себе, слегка отдышавшись, и с кривой усмешкой заметила, что от невыносимого жара сиплым и обожженным стал даже ее внутренний голос.

«Сейчас я отдам приказ ковру подниматься, полежу в прохладной прихожей, приду маленько в себя, кузнецы уйдут в отпуск, и я стану в состоянии адекватно размышлять… И эквивалентно… То есть конгруэнтно… Что бы это ни значило… Так, стоп… Зачем я всё это себе говорю?.. Ах, да… Чтобы не забыть… Человек, у которого плавятся мозги, склонен к постоянному забыванию… забытию… забвению… Нет, про забвение не надо… Что я хотела не забыть? Нет, не забыть… я хотела что-то сделать… А что я хотела сделать?.. Полежать, конечно… отдохнуть… Как вообще… может не то, что двигаться… а просто думать… человек… у которого в голове… кто-то… постоянно… колотится?.. Нет, я хотела что-то сказать… кажется… Но кому?.. Ковру?.. И что?.. «Многоуважаемый ковер…» Нет, по-другому… Сейчас вспомню… сейчас…»

– Ковер… вверх на карниз… и побыстрей… – прохрипела она, наконец, иссохшим горлом, бессильно опустилась на раскаленный, пахнущий горелой пылью ворс, прижалась к нему щекой и закрыла горячие шершавые веки.

Перед глазами, словно кольца дыма, выпускаемые вальяжным пижоном-курильщиком, плавали искрящиеся радужные круги. А голова, казалось, была забита одной, но очень большой мыслью, чрезвычайно важной и нужной, но настолько объемной, что, чтобы поместиться в одной простой голове стандартного размера, ей пришлось ужаться до предела, и теперь никто, в том числе она сама, не мог понять, про что была эта мысль изначально, и была ли вообще.