Врата ночи - Татьяна Степанова

Они, сбиваясь с ног, искали бездыханное тело, а нашли...

— Никита Михайлович, есть! Сюда скорее! Врача немедленно вызывайте, «Скорую»! Он много крови потерял!

Михаил Ворон лежал в кустах бузины в трехстах метрах от обочины. Скованный наручниками. Он действительно потерял много крови: обе ноги его были прострелены в коленных суставах. Передвигаться он не мог. Не мог и звать на помощь: рот залеплен лейкопластырем. Тот, кто изувечил его и сковал, фактически оставил Михаила в лесу на медленную мучительную смерть.

Когда Ворона на носилках загружали в «Скорую», он на несколько минут пришел в себя.

— Ради бога, — лихорадочно шептал он. — Не оставляйте меня здесь. Я ЕГО просил, богом заклинал не бросать меня... он нагнал меня в дороге на машине, попросил остановиться. Я думал, мы... Как я мог подумать? Как?! А он ударил меня, приставил к виску пистолет, заставил с сотового позвонить Мещерскому, сказать ему... я говорил все под его диктовку, я был парализован, напуган. Он сказал, что не тронет меня, если я позвоню и скажу все, как он прикажет... Я сделал это, а он... он выстрелил мне в ноги, затащил в лес, бросил... Господи, я же стану калекой! Не разрешайте им резать мне ноги! Я не хочу таким жить!

Никита положил на носилки его очки. Их обнаружили тоже в кустах бузины. Кто-то наступил на них каблуком.

Нет, в глубине души он не надеялся на то, что Ворона оставят в живых. Это же — важный свидетель. Свидетелем была и Катя. Но ОН и ее не тронул. Пощадил?

Странно, но мысль о том, что ОН оставил их в живых, почти не оставила Никите надежды на благополучный исход этого дела.

Все шло к концу. Он это чувствовал. Знал: ЕМУ, этому... ублюдку, бешеному ублюдку, нужен был только Мещерский. И ОН его заполучил в полную свою власть, оставив двух живых свидетелей. И это было сигналом, знаком конца.

Неужели они опоздали? Неужели ничего нельзя изменить? Спасти?!

Зазвонил мобильный.

— Никита, тут Скуратов с тобой говорить рвется. — Звонил зам Колосова — Королев. Он вместе с опергруппой перевез Скуратова из прокуратуры в главк на случай, если понадобятся показания. — Я сам с ним пытался говорить, но он требует только тебя. Срочно. Вот он настаивает, трубку берет, хочет что-то тебе важное сказать.

Никита услышал в трубке шорох, потом хриплый голос Скуратова.

— Кто? — спросил он.

Колосов назвал фамилию, не колеблясь ни секунды. ПАУЗА.

— Ну?! — Колосов взорвался. — Что, сразу язык проглотил?! Не ожидал такого?! Он ранил Ворона, забрал Мещерского заложником, убил Алагирова, задушил Мелеску, убил еще четверых, а может, и больше, подставил тебя... Он же на тебя все это повесить хотел, этот проклятый бешеный ублюдок!

— Так вы его все равно не возьмете. — Скуратов говорил очень тихо, медленно, словно обдумывая каждое слово. — И не смей на меня орать! И везти меня к тебе не нужно... мы встретимся в другом месте, я покажу, куда ехать. Если ОН не там, то... Значит, я ошибся. А ты, опер, крупно проиграл. Вы ЕГО больше никогда не увидите. И Мещерского тоже.

Мещерский попытался выпрямиться. ТО, что он видел на видеокассете... Вот оно и наяву. «Ты остро чувствуешь боль. Пока чужую. Что будет, когда она станет твоей?»

Он смотрел на человека с пистолетом. Надо же... Это ОН. Вот ОН и передо мной.

Мещерский закрыл глаза. Ждал выстрела. Долго.

Легкое прикосновение . чужие жесткие пальцы коснулись его щеки.

— Я часто представлял, как мы с тобой встретимся. АСТРАХАНОВ — Василий Астраханов подошел к нему вплотную. Нагнулся. Положил пистолет на землю, потом содрал пластырь с губ Мещерского. Достал из кармана носовой платок, промокнул с его лица кровь. Бережно, очень бережно. Потом поднял пистолет, засунул его себе сзади за ремень черных джинсов под куртку.

— Сволочь, — Мещерский с трудом шевелил разбитыми губами. Он чувствовал себя униженным, беспомощным. Связанным, как овца.

Астраханов отошел в дальний угол, нашарил выключатель, зажег полный свет.

Это был не подвал, как поначалу почудилось Мещерскому. Просторный железный ангар из тех, в которых обычно зимует сельхозтехника. Правда, в ангаре техника отсутствовала. Было пусто, гулко, и виднелись следы каких-то странных ремонтных работ. Весь дальний конец, например, был оборудован деревянными «лесами». Получалось нечто вроде подвесного этажа-балюстрады или капитанского мостика. Там, наверху, на деревянном настиле, находился один-единственный предмет: удобное кожаное кресло, из тех, что украшают самые престижные кабинеты.

Под «лесами» стояли вместительный металлический шкаф, ржавое корыто, рулон полиэтиленовой пленки. Пол под «лесами» покрыт куском желтого пластика. Чуть дальше в железной стене находилась и та дверь, к которой вели семь самодельных ступеней из кирпича.

Мещерский оглянулся, с трудом ворочая шеей. Каждое движение отзывалось болью, головокружением. Раз это ангар, здесь должны быть большие въездные ворота. И он их увидел. Они были наглухо заварены. Сюда можно было проникнуть только через эту боковую дверь. Фактически — лаз.

Он смотрел на пол: пластик занимал всего несколько квадратных метров, прикрывая лишь небольшую площадь под «лесами». А все остальное — черная утрамбованная земля.

Астраханов отошел к «лесам», достал из шкафа большой китайский термос. Два пластмассовых стакана. Мещерскому было дико на все это смотреть — на его неторопливые уверенные движения, на его лицо — абсолютно нормальное с виду, спокойное, сосредоточенное. На нем не было и тени безумия.

Астраханов налил что-то из термоса в стаканы. Подошел к Мещерскому. Пахло хорошим крепким кофе.

— На-ка, выпей. — Он приподнял его за плечи, поднося к разбитым губам стакан.

— Пошел ты... Не трогай меня!!

— Пей.

Мещерский поперхнулся, закашлялся. Астраханов терпеливо ждал, когда он отдышится. Снова поднес стакан к его губам. Сам отпил глоток из своего стакана. Потом извлек из кармана куртки маленький пластиковый пакетик. Поставил стаканы на землю. Высыпал что-то из пакетика себе на ладонь. Вязкое бурое вещество. Скатал два шарика. Один положил себе в рот, другой протянул Мещерскому.

— Что это?! — Того колотила крупная дрожь.

— Терьяк. Гашиш. — Астраханов смотрел, склонив голову набок, словно изучая пленника.

— Пошел ты!!

Астраханов просто легонько взял его за шею, надавил пальцами на сонную артерию. Мещерский открыл рот, как выброшенная на берег рыба. У него потемнело в глазах. Почувствовал, как жесткие пальцы затолкнули ему наркотик в рот. Потом вкус горячего кофе... Судорожный кашель. Он пытался выплюнуть, но...

— Так нам будет легче. Обоим. — Астраханов сделал глубокий вдох, на секунду прикрыл глаза.

Лучше бы он сразу его пристрелил... Тошнота клубком подкатывала к горлу. Голова кружилась. Но вот головокружение одновременно стало сильнее, и вместе с тем в мозгу все как-то начало проясняться. Внутри словно что-то отпустило. Медленно-медленно разжались какие-то тиски. Клещи.

— Я знал, кто ты такой, — он смотрел на Астраханова. — Я все про тебя знаю. Все, слышишь?! Кроме одного. Куда ты девал трупы? Куда ты их девал, после того как калечил?!

Астраханов глубоко, всей грудью вздохнул, словно просыпаясь. Открыл глаза и... Мещерский содрогнулся. Его обуял панический ужас: лицо Астраханова разом просветлело, стало мягче. Теперь оно выражало почти нежность. Странную, запредельную сентиментальную печаль и меланхолию.

Серые глаза его блестели, туманились.

— Они все здесь, — он медленно кивнул на земляной пол. — Все там, внизу. Под нами. Я заберу их с собой. Как и тебя. Когда настанет мой час, а он скоро настанет, я заберу вас с собой.

Мещерский почувствовал дурноту. Этот тлетворный запах...

Он лежал на братской могиле. На изувеченных мертвых телах, едва прикрытых жирной черной землей. Слой за слоем...

Астраханов отпил кофе, глянул на часы.

— Сейчас рассветет, и поедем, — просто сказал он. Словно это было давным-давно решено.

— Куда?!

— Я часто представлял себе нашу встречу. — Астраханов поджал под себя скрещенные ноги. Он очень уверенно чувствовал себя на полу в этой восточной позе. Было видно, что она для него привычна — поза отдыха и расслабления. — Когда я увидел впервые тебя, я... Там, на юбилейном вечере в институте, ты был с этим своим неразлучным... Я увидел вас вдвоем и подумал знаешь о чем? Я подумал: а что есть мужская дружба? Настоящая мужская дружба? Что это, как не возможность, редкое счастье... Ты слышишь меня? — Он взял Мещерского за подбородок. — Счастье делиться друг с другом самым сокровенным. Самым главным. Я этого никогда не имел. Но это не значит, что я не хотел. — Он близко наклонился к Мещерскому. — Понимаешь? Это не значит, что я не хотел ЭТОГО.

Он легко поднялся. Двигался он вообще очень легко, стремительно и плавно, словно его переполняла энергия. Мещерский чувствовал его силу. «Даже если бы у меня руки были свободны, — он смотрел на наручники. — Даже если бы я был свободен, я не смог бы...» Голова была тяжелой, больной, затуманенной, хмельной и одновременно ясной, пустой. Была одна-единственная мысль: скорее бы умереть.