Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

— Да, у него своя дорога, — сказала приемщица.

А Элизабет не без гордости ответила:

— Иногда мне кажется, что ему это даже и не под силу, бедняжке.

А вскоре объявилась Маша. Элизабет уже начала терять терпение.

— Ну, отдыхай, — сказала она, вынула Машины вещи из чемодана и забросила грязное белье в машину.

Маша поспала немного, проснулась и спросила, где Ганс, когда они собираются приехать.

— Через несколько дней, — ответила Элизабет, но, прочитав неудовольствие на лице Маши, поспешно добавила: — Он там должен подменять главного редактора, да и мальчик приболел. Отпразднуем разок вдвоем с тобой, тоже ведь неплохо.

Она и не подозревала, что у дочери совсем другие планы. Один болгарский студент пригласил Машу лететь вместе с ним в Софию, и Маша согласилась. Ей осточертело играть в прятки с женатым Херботом. Тут два часика, там денек, вечно ждать, и сидеть на месте, и быть свободной по первому требованию. Иногда она казалась себе обычной шлюхой на содержании. Короче, с нее хватит. Катись на рождество к своему семейству, а оттуда — ко всем чертям.

Билеты были куплены, рейс подтвержден. Сочельник — с матерью, тут уж ничего не изменишь, но вылет назначен на раннее утро в первый день праздника. Маша рассчитывала на семью брата. Пабло вполне заменил бы ее. Но их, оказывается, никого не будет…

Она уговаривала мать поехать на праздники в город, но та находила сотни отговорок, чтобы не ездить.

Утром двадцать четвертого Маша встала ни свет ни заря, сбегала за булочками, сварила кофе и подала матери завтрак в постель. Элизабет хоть и отказывалась, чтоб ее так баловали, но в глубине души была счастлива. Она хотела сначала причесаться и надеть блузку, но дочь не позволила.

Во время совместного завтрака Маша твердо решила никуда не ездить, но уже во время мытья посуды ее решимость дрогнула. Возможно, для матери это не так уж и страшно. Ей все равно придется рано или поздно привыкать к тому, что мы куда-то уходим, подумала Маша. Немного спустя она поцеловала Элизабет и вскользь обронила:

— Вообще-то я собиралась на праздники в Софию, но оставить тебя одну… нет, так нельзя.

Элизабет окаменела, она даже закрыла глаза.

Маша усадила мать на стул, опустилась перед ней и прильнула головой к ее коленям.

Мать смотрела на голое дерево за окном.

— А сколько же ты у меня пробудешь?

— Господи, да не поеду я никуда! — ответила девушка.

— Ну что ты, такая интересная поездка, это ведь не каждый день бывает.

— А как же ты?

— Ну, у меня дел хватит. Тут будет вечер с кофе и крепкими напитками. Раз меня наградили, мне даже неудобно не прийти. Бургомистр будет очень недоволен.

Какое-то время они просидели рядом. За окном падал снег. Вечером ели карпа с картофельным салатом. На рождество у них так было всегда: карп отварной и карп жареный, а на сладкое — маковые плюшки. Для погибшего мужа тоже поставили стул, а на стол — тарелку. Так всегда делала бабка, а теперь так делала Элизабет.

Потом они зажгли свечи, и вручили друг другу подарки, и спели вместе «Тихая ночь, святая ночь» и еще «Расцвела розочка».

Автобус уезжал без малого в десять. Элизабет помогла дочери уложить чемодан. Она больше не испытывала боли, только желание, чтоб Маша поскорей уехала. Она подошла к окну и, когда Маша с улицы послала ей воздушный поцелуй, ответила тем же. Потом она спохватилась, что даже не спросила у дочери, надолго ли та уезжает и где остановится в Софии, хотела выскочить на улицу, но передумала.

Оставшись одна, Элизабет еще раз зажгла свечи на елке и дождалась, пока они сами погаснут. Она легла в постель, но сон к ней не шел, тогда она снова встала, перечла оба письма от Алена и достала фотографии, которые недавно сделала. Теперь они не показались ей такими уж неудачными. Почему бы, в конце концов, и не послать человеку свой снимок, раз он просит, подумала она, выбрала самый, на ее взгляд, подходящий и написала на обратной стороне: «К рождеству от Элизабет Бош». Но действовать очертя голову она не желала и решила дождаться следующего дня. Если она до тех пор не передумает, значит, можно отправлять. Так она и сделала.

Для Якоба Алена один день был похож на другой. Рождество, и пасха, и Первое мая приходили и проходили, а мир оставался таким, как есть, и лучше для него не делался. Боцман с польского фрахтера пригласил его на рождество к себе в каюту. Пили виски, выпили бутылку, потом вторую, один говорил по-польски, другой по-немецки, но их это не смущало. Время от времени они обнимались, как и положено в такой день. Христос родился для всех: для немцев, и для поляков, и для евреев, для пьяниц и для трезвенников. Возлюбите друг друга и принесите дары. Аллилуйя, мир на земле. Потом они, шатаясь, влезли на капитанский мостик, нажали корабельную сирену, очень обрадовались, заслышав издали ответ, нажали еще и еще раз. Прошло несколько минут, и над гаванью поднялся невообразимый шум. Якоб Ален не мог удержаться от искушения и заорал во всю глотку, но никто его не слышал — корабельная сирена заглушала все звуки.

Он ушел, не попрощавшись, переплыл на пароме к причальным мосткам и побрел прочь, сел в трамвай, доехал до конечной остановки, пересел, поехал обратно, зашел в маленький ресторанчик, заказал пиво и закуску.

— Чего-нибудь, — сказал он. — Что у вас там есть.

Хозяйка принесла отбивную.

— Одинокий небось, — сказала она.

Ален ел и ничего не ответил. На елке в углу горели электрические свечи, по радио пел хор мальчиков, на улице горланили двое пьяных. Как скоты, подумал Ален и задал себе вопрос: в самом ли деле смерть кладет всему конец или что-то остается и после смерти и как лучше для человека — исчезнуть или продлиться? Вспомнилась ему Грета и рыночная площадь в Амстердаме. Они стояли там, кормили голубей, и птицы садились к ним на плечи и на руки. Потом они сидели с Гретой в бистро, покуда остальные отбывали запланированное: поездку по каналам, «Ночной дозор» Рембрандта, мадам Тюссо и Ван Гога. Жена взяла его за руку и сказала: «Вот уж не думала, что мне еще будет так хорошо». Точно теми же словами, что и у основания цитадели в Динанте, поэтому и он ответил ей слово в слово: «Это еще только начало». Вся их совместная жизнь свелась к этим двум репликам. Могло еще произойти чудо, наперекор логике и наперекор прогнозам врачей, но чуда не произошло. Правда… — подумал Ален, зная правду, нельзя жить. Он закрыл глаза и улыбнулся: Элизабет Бош вдруг подсела к нему. «Смешно», — сказала она. «Да, очень смешно».

Неделю спустя Якоб Ален получил фотокарточку. Он купил серебряную цепочку, вложил в футляр записку со словами: «От Якоба Алена из Гамбурга» — и послал Элизабет Бош. Город больше не казался ему враждебным, порт и корабли тоже. Он почувствовал себя здоровым и бодрым, как давно уже не чувствовал. С того дня переписка стала более оживленной.

До сих пор мысли женщины были сосредоточены только на детях, делить не приходилось. А тут в ее жизнь вошел мужчина, потребовал с нее фотокарточку, прислал ей серебряное украшение. Элизабет примеряла перед зеркалом платья и блузки, чтобы понять, с какой вещью цепочка смотрится лучше всего. Теперь она чаще думала о Якобе, чем ей хотелось бы: как он живет и где, что он делает, когда приходит с работы. В ней проснулся интерес к миру, которого она не знала. Не то чтобы она хотела поменять свою жизнь на другую или поменять свою деревню на Гамбург. Здесь все было родное и привычное: сельскохозяйственный кооператив, бургомистр, почтальонша, магазин, кладбище. Где кто живет, там ему и хорошо. И однако же в мыслях у нее засело какое-то беспокойство. Она объясняла это своим критическим возрастом, у других женщин тоже так бывает, но про себя знала, что дело вовсе не в этом. Мечты, радость, страх перед чем-то неизвестным сменяли друг друга или уживались в ней одновременно. Однажды ночью, когда сон никак не шел к ней, она встала, отправилась на кухню и столько выпила там самодельной наливки, что ей стало плохо. Она бросилась на постель и плакала, плакала, пока не заснула.

На другой день Маша приволокла чемодан грязного белья. Могла бы раз в жизни и сама постирать, подумала Элизабет. Впервые за все время присутствие Маши действовало ей на нервы, это хлопанье дверьми, этот кассетник, который дочь включала прямо к завтраку. И поскольку Элизабет уже все равно испытывала раздражение, она попутно, задним числом, осудила дочь и за то, что девчонка на рождество улетела с первым встречным в Болгарию, нет чтобы побыть с родной матерью, как положено. Они провели вместе несколько безрадостных часов, и Маша уехала раньше обычного, а Элизабет не стала ее удерживать, как наверняка сделала бы раньше. Но что поделаешь, раз у нее плохое настроение.

Немного спустя она купила себе в магазине «Люкс» туфли цвета морской волны, без всякой видимой причины, просто потому, что они ей приглянулись.