Психиатр - Марк Фишер

Репортер дал комментарий:

— Завтра завершается знаменитый «процесс четырех» (это выражение — находка одного журналиста из «Нью-Йорк таймс» — в газетах уже склоняли направо и налево). Первые заседания выявили слабость и противоречивость доказательств обвиняющей стороны. Эксперты и юристы сошлись во мнении: показания мадемуазель Катрин Шилд, которые будут заслушаны завтра утром, должны быть поистине безукоризненными, чтобы обвинению удалось выпустить пар и убедить присяжных приговорить к тюремному заключению четверых членов общества, пользующихся заслуженной репутацией, на которых пало подозрение в невероятном групповом изнасиловании.

Томас, только что положивший трубку, внимательно вслушивался в слова репортера.

— Что сказал Пол? — спросила Джулия, когда репортаж закончился.

— Возможно, наши позиции намного сильнее, чем они полагают! Пол приедет за отчетом и фотографиями. Он посмотрит, что можно будет сделать. Нужно, чтобы завтра без четверти восемь мы были в суде. А что сказали там по поводу процесса?

— Что необходимо, чтобы показания Катрин были на редкость убедительны, что обвинение должно привести веские аргументы, если не хочет проиграть дело!

Глава 57

— Я никогда не видела этих фотографий.

Эта фраза, как смертный приговор, прозвучала из уст доктора Конвей. Прокурор, невзирая на ее сопротивление, получил ордер на ее привлечение к даче показаний.

Было восемь часов утра. Участники совещания, включая Катрин, Джулию, Томаса и прокурора, собрались в кабинете судьи Бернса.

— Но именно вы мне их вручили не далее как вчера! — возразил Томас.

Пронзительными гневными зрачками она воззрилась на него. Он предал ее, и, разумеется, она не станет преподносить ему подарков! Ни за что на свете она не поставит под угрозу жизнь двух своих дочерей — лучше солжет или даже умрет. Впрочем, она и так много сделала, передав Томасу эти фотографии и почти признавшись ему в том, что ее заставили убрать седьмую страницу из подготовленного ею отчета.

Из симпатии к Томасу и Катрин доктор Конвей пошла на риск, которого должна была бы избегать.

— Я никогда не видела этих снимков, — повторила она.

— Но на них тот же штамп, номер досье и даже дата, что и на остальных, так откуда же они могли взяться? — резонно спросил прокурор.

Слабый проблеск надежды, возникший вчера, уже погас.

В ответ на его вопрос женщина молча опустила голову.

— Доктор Конвей, мне бы хотелось, чтобы вы ответили на вопрос прокурора, — вмешался судья, уже начинавший недоумевать, для чего, собственно, нужен был весь этот маскарад.

Молодой прокурор не привык иметь дело со столь несговорчивыми свидетелями.

— Не понимаю, что могло случиться, — ответила она наконец. — Возможно, это ошибка секретаря. Мы составляем сотни новых досье каждую неделю.

— Доктор Конвей, я хотел бы вам напомнить, что сейчас вы находитесь под присягой и можете быть обвинены в даче ложных показаний, что согласно уголовному кодексу является тяжким преступлением. Подтверждаете ли вы, что никогда не видели этих снимков? — сказал он, передвигая их на своем столе.

— Подтверждаю.

— И они, по вашему мнению, не имеют отношения к ранам, которые вы могли наблюдать у мадемуазель Шилд во время осмотра, проведенного вами утром шестнадцатого июля?

— Нет.

— Эти наблюдения были отражены на странице семь вашего отчета, которая была изъята, — возразил Томас.

Он чувствовал, что почва уходит из-под его ног.

Доктор Конвей, поглядев на Катрин, заколебалась. Бедная молодая женщина, над которой надругались таким отвратительным образом, возможно, этот след останется в ее душе навсегда! Как мужчины могли опуститься до такой мерзости, подвергнув ее подобному унижению?!

Принимая во внимание упрямое молчание доктора Конвей, судья взял составленный ею медицинский отчет и настойчиво спросил:

— Доктор Конвей, это полный текст отчета, представленного вами в суде?

— Отчет, который я подписала, тот самый, что вы держите в руках.

— Вы подтверждаете, что он полный? — спросил Пол Кубрик. — Вы утверждаете, что седьмой страницы в нем никогда не было?

— Я не знаю, но этих снимков здесь не было.

— Но как получилось, что в отчете есть перескок с шестой страницы на восьмую? — продолжил он. — Еще одна ошибка секретаря?

— Да.

Повисла пауза, но судья вновь заговорил:

— В таком случае, доктор Кубрик, мне жаль, но эти фотографии не могут быть приняты в качестве доказательств.

— Но есть заключение доктора Конзидини, который является известным судебно-медицинским экспертом! — возразил Пол, отчаянно пытаясь переломить ход событий.

— Вы знаете так же хорошо, как и я, что это заключение также не может быть принято, по крайней мере не в этом суде. Оно основано на фотографиях, подлинность которых не установлена. Значит, оно тоже недействительно. Мне жаль. Увидимся на суде через… сорок минут.

Кубрик хотел было что-то возразить, но понял, что это бесполезно. Судья Бернс прекрасно знал свои права, и прокурор не мог на него повлиять.

— Спасибо, что приняли нас, ваша честь.

— Я могу теперь идти? — спросила доктор Конвей.

— Да, — ответил судья. — Вы свободны.

— Мне хотелось бы переговорить с вами, — сказал Томас.

— Это ни к чему не приведет.

Доктор Конвей посмотрела на Джулию, затем на Катрин:

— Мне жаль, что не могу вам помочь, мадемуазель. Желаю удачи.

Она казалась измученной, однако перед ее глазами стоял образ дочерей, которые были смыслом всей ее жизни. Нет, она бы не смогла…

Она сглотнула слюну. У нее перехватило горло, к глазам подступили слезы. Она в спешке покинула кабинет судьи.

Томас хотел было удержать ее, но Пол его остановил.

— Оставь, — сказал он.

Он знал, что нельзя оказывать давление на свидетелей и в любом случае было слишком поздно: судья не изменит своего решения. Впрочем, репутации прокурора и так был нанесен ущерб, к тому же из-за упрямства свидетельницы он лишь зря потерял драгоценное время.

Теперь у них оставалось сорок минут на принятие решения. Все вернулось ко вчерашней дилемме: идти дальше, до конца, или бросить все это?

Сорок минут… это все, чем он располагал.

Возвращаясь в свой кабинет, прокурор мысленно перебирал различные версии.

Неужели Томас заварил всю эту невероятную историю со снимками и недостающей седьмой страницей только ради спасения своей шкуры?

В таком случае четверо обвиняемых были невиновны…

Глава 58

Катрин подошла к скамье свидетелей.

На ней был темно-серый, почти черный, костюм и белая, целомудренно закрытая блузка — одежда, рекомендованная прокурором, в глазах присяжных это должно было создать образ серьезной женщины.

После долгих колебаний Пол Кубрик решил довериться своей интуиции и положиться на удачу — в прошлом это его никогда не подводило, — и продолжать в том же ключе.

Катрин, заметно волнуясь, принесла присягу. Джулия и Томас широко ей улыбались, чтобы приободрить.

Она заметила своих родителей, сидевших в первом ряду. Сначала ее внимание привлекла мать: всегда упрекавшая дочь в том, что та выбрала профессию комедиантки, она вновь появилась в суде в чересчур вызывающей шляпке! Но ведь она стремилась выглядеть получше… Потом Катрин встретилась взглядом с отцом. У него был жалкий вид, дочь до сих пор не сказала, что прощает его, — произойдет ли это когда-нибудь?

Последние кошмарные дни Катрин провела словно в тумане, заново переживая моменты изнасилования, болезненно перемешанные со старыми воспоминаниями о том, как когда-то отец бил ее головой о стенку, нещадно награждал ударами то кулаками, то ремнем. Искаженное лицо отца мелькало среди физиономий насильников, что усугубляло ее переживания.

Пол Кубрик тем временем подошел к ней. Он держался уверенно, стараясь ничем не выдавать сомнения, охватившие его с приближением допроса основного свидетеля. Тепло улыбнувшись Катрин, чтобы поддержать ее, он начал:

— Мадемуазель Шилд, узнаете ли вы присутствующих в этом зале троих мужчин, которым предъявлено обвинение? Это те, кто изнасиловал вас вечером пятнадцатого июля этого года?

— Да.

— Можете ли вы показать их суду?

Катрин обвиняющим жестом вытянула указательный палец в сторону Джозефа Харви, импозантного литературного критика, Гордона Степлтона, маленького лысого банкира, у которого на левой руке все еще была повязка, и, наконец, Губерта Росса, высокого чиновника, являвшегося правой рукой мэра города.

Трое мужчин инстинктивно выпрямились. Конечно, обвинение не было для них новостью. Но, несмотря на хрупкость молодой женщины — или, может, именно поэтому, — в этом жесте было что-то волнующее, и присяжные не остались равнодушными к этому.