Пути зла - Джон Тренейл

День был жаркий и душный. То и дело над головой завывали реактивные самолеты, заходившие на посадку в аэропорту Кеннеди. Диана поражалась – как выносят этот адский шум люди, живущие поблизости? Без пяти одиннадцать она остановилась у нужного ей дома. Позвонила.

За дверью – ни звука. Диана осмотрела дом: обшит древесиной, выкрашенной в канареечно-желтый цвет; темно-красные оконные рамы и парадная дверь; аккуратный, но, пожалуй, чуть засохший садик. На покатой подъездной дорожке стоял небольшой черный «форд» – модель, уже снятая с производства. Детский велосипед у дверей гаража, в отличие от машины, – новый. Внуки?..

Наконец за дверью послышались шаги. Открыла женщина. Высокая, сутуловатая, с кислым выражением лица, явно свидетельствовавшим о том, что она уже не ждет от жизни никаких радостей. Эта женщина чем-то напоминала актрису на эпизодической роли в «Роуз-Энн».[58] Женщина носила очки, которые сильно старили ее; в первую секунду Диана дала ей лет пятьдесят, но, когда та заговорила, Диана поняла, что ее собеседница значительно моложе.

Диана представилась, и женщина предложила ей войти. Голос у нее был высокий и пронзительный, как у актрис, исполняющих детские роли. Она проводила Диану в комнату.

– Принести кофе?

Вопрос был адресован не Диане, а мужчине, который находился в этой комнате. Мужчина сначала посмотрел на женщину, потом – на гостью.

– О… – сказал он, пытаясь подняться, – вы, должно быть, Диана Цзян?..

Они обменялись рукопожатиями.

– Да. Кофе… хотите кофе?

Диана кивнула.

– Два. Спасибо, дорогая.

Женщина вышла, закрыв за собой дверь.

– Моя дочь, – объяснил Бейкер. – Она ухаживает за мной.

– Это хорошо.

– Как сказать. Для ее мужа и ребенка – не очень. Большую часть времени провожу здесь. Еду мне чаще всего приносят сюда. За исключением Дня благодарения и Рождества. Садитесь.

Диана окинула взглядом комнату.

В оконной нише стояло кресло-качалка; окно смотрело на другую часть высохшего, пожелтевшего сада. Воздух в комнате – холодный и наполненный затхлыми запахами прокисшей пищи. В окнах, похоже, тройные стекла – очевидно, для защиты от шума; однако толку от них немного, как, впрочем, и от кондиционера, расположенного под самым потолком на одной из стен. Это была устаревшая модель, работавшая со страшным шумом. Диана заметила и пятна плесени на голубом когда-то ковре; на него годами капала вода, сочившаяся сквозь дырявую крышу.

На Бейкере была белая рубашка с короткими рукавами, мятая, несвежая, вся в жирных пятнах, и вельветовые брюки. На ногах – старые шлепанцы, один из них дырявый, и сквозь дырку был виден большой палец. Он носил очки с толстыми линзами, и поэтому глаза его казались неестественно большими.

Бейкер медленно покачивался в своем кресле, с любопытством поглядывая на гостью. Она вежливо улыбалась, исподтишка осматривая комнату.

У одной из стен стоял диван, очевидно служивший кроватью, днем его складывали; над диваном – две дешевые репродукции пейзажей Новой Англии. У изножья дивана – аквариум с тропическими рыбками; пузырьки воздуха непрерывным потоком поднимались к поверхности. Большую часть комнаты занимали книжные полки. Диана склонила набок голову, читая надписи на корешках.

– «Англ. лит.», да? – весело спросила она.

– Сорок лет ей отдал. – Бейкер вцепился в подлокотники кресла. – Начал преподавать после окончания колледжа. Хотел немного подзаработать, а уж потом начать настоящую жизнь. – Он рассмеялся; смех его напоминал хрюканье борова. – Так это и стало моей жизнью, и ничего настоящего в ней уже не было.

Неловкое молчание нарушила дочь, которая принесла две кружки кофе на медном подносе; такие продаются в каждой лавчонке, красная цена – десять долларов. Диане подали кофе с молоком. Никто не поинтересовался – а пьет ли она такой? Женщина поставила поднос на стол и удалилась.

Бейкер, устроившись поудобнее в кресле, уткнулся носом в свою чашку и принялся пить маленькими глоточками, поглядывая на Диану с прежним любопытством.

– Знаете, – заговорил он наконец, – а я изменил свое решение.

Сердце Дианы екнуло. Она в смятении смотрела на этого семидесятилетнего, обрюзгшего человека с редкими неухоженными волосами и безвольным подбородком. Ей вдруг подумалось: а как ему удавалось поддерживать порядок в классе, где сидели шестнадцатилетние юноши? Но она поняла только одно: свой кусок хлеба он зарабатывал тяжким трудом.

– Есть вещи, – заявил он, – о которых лучше помалкивать.

– Выходит, я совершила такое путешествие, чтобы выпить с вами чашку кофе?

Он усмехнулся и отвел глаза. Диана чувствовала, как в ней закипает гнев. Она должна, должна подчинить этого человека своей воле, но горечь, исходившая от него, отпугивала ее, точно ядовитые пары.

– Сорок один год, – сказал он отрывисто. – По горло сыт американской системой средних школ, доктор. – Бейкер покачал головой, издавая звук, похожий на «кха-х!» – это он откашлялся.

– Вы все время преподавали в Аркаде? – коснулась она интересующей ее темы.

– Упаси Боже! Вы что, издеваетесь надо мной? – В его голосе появились раздраженные интонации. – Прожить всю жизнь в Аркаде? Да там зимой ученики из-за холодов чаще сидят дома, чем ходят в школу. На много миль вокруг занесенные снегом поля и леса, да с полдюжины домиков, да поселковый магазинчик и плакат с надписью: «Спасибо вам, что вы осторожно проезжаете… по какому-то там поселку». Одна минута – и деревушка остается позади, еще минута – и вы проезжаете точно по такому же крохотному городку.

Снова покачал головой, снова откашлялся.

– Аркад был высшей точкой моей карьеры, – продолжал он. – Поднялся до помощника директора школы. Проходил собеседование. Кроме меня, заявление подали только пять человек. Помню, прихожу домой, к жене, ее звали Гвен, прихожу гордый: я получил работу. Не знал еще, что это убьет ее. Холод, я имею в виду.

Его голос звучал все тише и тише, все ниже и ниже опускался подбородок. Диана осторожно достала диктофон, и включила его. Потом она сама перепечатала это «интервью». На бумаге оно заняло всего несколько страниц, но разговор их прерывался долгими паузами. Паузы Диана фиксировала лишь изредка; кроме того, вычеркнула некоторые словечки Бейкера, а также бесконечные повторы. Но сколько раз она потом ни просматривала рукопись, всякий раз слышала его ежеминутные «кха-х!»; и видела его огромный колышущийся живот… припоминала каждую черту его взволнованного лица, которое становилось все печальнее…

Бейкер. Значит, хотите записать все это на пленку, так?

Цзян. Вы против?

Бейкер. Да в общем-то мне все равно. А для кого запись?

Цзян. Я перепечатаю для себя копию. Только один экземпляр. А запись на ленте потом сотру.

Бейкер. Да-да, конечно. Но все это останется на вашем компьютере. Ну и что? Мне теперь на это наплевать. Ваша штука правильно меня запишет?

Цзян. Слово в слово.

Бейкер. Тогда порядок. Вас интересует Тобес Гаскойн. Ладно. Когда я занял свою должность в Аркаде…

Цзян. Простите, когда это было?

Бейкер. Осенью восемьдесят шестого.

Цзян. Извините. Продолжайте.

Бейкер. Когда я начал работать в школе, Тобес был самым плохим учеником – и по поведению, и по успеваемости. Длинный список прогулов. Непослушный. Провалы по всем предметам, кроме музыки. Но кроме музыки – абсолютно никаких интересов. Другие ребята его ненавидели. Ни друзей. Ни будущего. Ничего… Но я сказал себе: ты получил эту работу, место помощника директора, поэтому тебе придется разбираться с этим парнем. И я стал собирать сведения. Начал вот с чего: расспрашивал учителей, читал его письменные работы. История знакомая, как выяснилось. Мать бросила, не смогла, наверное, жить с отцом. Отец, Терри Гаскойн, был как заноза в заду. Пьянство. Лень. Большей частью не работал, жил на пособие. Разобраться во всем этом – плевое дело: каков отец, таков и сын.

Цзян. Вы встречались с его отцом?

Бейкер. А как же, несколько раз. Гаскойн-старший не хотел ничего понимать. Избивал мальчишку до полусмерти и, не стесняясь, говорил об этом. Удивлялся, почему я не берусь за ремень, если парень доставляет мне кучу хлопот.

Цзян. Обращались ли вы в другие организации?

Бейкер (смеется). Доктор, в сельских районах штата Нью-Йорк другие организации – это агент по продаже недвижимости, контора которого находится в пяти милях от центра города.

Цзян. Итак, вы говорите…

Бейкер. Нет, я ничего не говорю.

Цзян. Продолжайте, пожалуйста.

Бейкер. Настало лето восемьдесят восьмого. Тобесу было, позвольте-ка…