Киносъёмки - Наталия Мазова

Свет фонарика ложился далеко. Умертвие неторопливо, как и подобает призраку, направилось к распростертым на земле Хелл и Энди. И тут в напряженной тишине раздался звук спущенной тетивы и вслед за этим — звон разбитого стекла. Фонарик погас, а умертвие разразилось такими проклятиями, от которых, наверное, даже привычные ко всему Манвэ и Варда покраснели и заткнули уши.

Хелл и Энди тут же вскочили и со всех ног бросились к сокровищнице под столбами — они, в отличие от легко поддающейся эмоциям Таллэ, не забыли, зачем сюда пришли. А она все стояла в кустах в каком-то оцепенении, продолжая держать за руку своего спасителя.

Он высвободил руку и слегка коснулся бледно-зеленого стеклокамешка, кое-как вделанного в серебристый фонообруч на голове Таллэ.

— Элендилмир, — произнес он с улыбкой. — Кто ты, прекрасная дева?

— Таллэ из Итильского клана Гондора, — ответила она, и голос ее странно задрожал.

— А я Гилморн из Серого Отряда, — представился дунаданец.

— Гилморн, — повторила Таллэ. — Красивое имя… По-гранасиански это значит "Сияние Мрака"…

Из-за ели вышел второй дунаданец с очень довольным видом.

— Классный выстрел! — от души восхитилась Таллэ. — Просто Бэрд Лучник.

— Никогда не выходите из дому без стрелы с самонаводящейся гайкой, заметил польщенный стрелок.

— Знаешь, Алкар, если бы твоя гайка самонавелась в глаз тому типу, сильно сомневаюсь, что валары бы правильно это поняли, — сказал Гилморн, но в голосе его не было осуждения.

— Ну, друг, это, — Алкар указал на свой значок с мечом, — тоже не задаром дают.

В этот момент подошли Хелл и Энди. Каждый держал в руках по большой банке.

— Не выкупить нам Сенту, — мрачно произнесла Хелл. — У этих гадов одни консервы в сокровищнице.

— Зато какие консервы! — осторожно возразил Энди. — Манго в сиропе.

— Да хоть бальзам всей жизни в птичьем молоке! — взорвалась Таллэ. Сказано же тебе, не берет этот рогоносец банок!

— Тогда давайте съедим их прямо здесь, — предложил Алкар. — Зачем добру зря пропадать?

И сидя под старой елкой, под стоны ограбленного и лишенного фонарика умертвия, они вскрыли обе банки ножом Гилморна и принялись за еду — два дунаданца, две гондорки и казанский "хоббит, то есть Горлум"…

Так Таллэ долго лежала, глядя в потолок и перебирая свои воспоминания, и сама не заметила, как уснула — усталость и стихающая боль усыпили ее тихо и ласково, и сны ее были полны света.

А за двадцать минут до полуночи, когда Пригорье почти затихло на ночь, когда лунный свет, запутавшись в волнах тумана, стал почти осязаемым, полог снова поднялся, и в большую зеленую палатку заглянул Эндвэлл.

— Таллэ! — негромко позвал он.

Но ничто не было в силах нарушить сон девушки. Она безмятежно раскинулась на спальниках, ее темные волосы веером рассыпались вокруг головы. Левая рука заведена за голову, правая откинута далеко в сторону, а по губам скользит чуть заметная улыбка — или это всего лишь игра лунного света?

И тогда осторожно-осторожно, боясь разбудить, Эндвэлл приподнял голову Таллэ и надел ей на шею золотую цепочку. На фоне черного бархата ее одежды листок сверкнул подобно звезде. Эндвэлл положил правую руку Таллэ на грудь, прикрывая листок, но все равно слабый зеленоватый свет пробивался сквозь неплотно сжатые пальцы девушки.

— Добрых тебе снов, маленькая гондорка, — еле слышно произнес Эндвэлл и вышел из палатки.

— …Таллэ, проснись! Тебя Арагорн ищет!

Таллэ сразу резко вскинулась, еще ничего не зная, пальцы непроизвольно стиснули листок. Полог палатки так и остался поднятым, и из-под него широкой рекой лилась ночная свежесть. Было около четырех часов утра, светало буквально на глазах.

— Спишь, и даже не знаешь, что мы все-таки выиграли Пеленнорскую битву!

Только теперь Таллэ проснулась окончательно. Нет, этот голос не продолжение сна, не наваждение на грани рассвета — перед входом в ее палатку и в самом деле стоял Гилморн!..

…Этой глухой и безрадостной ночью Талнэ, наконец, рассказала Иорет свою историю.

Наверху к этому моменту осталась одна Хель. Ланор спала, зарывшись лицом в одеяла. Сестры лежали рядом, сблизив головы, и Иорет вслушивалась в еле слышный шепот Талнэ.

— После того, как ты ушла, у нас все пошло наперекосяк. Не знаю уж, Денэтор тут постарался или просто такие времена наступили, но к нам с матерью начали относиться не как к семье Эрверна Итильского, а как к простым беженцам из Долины Запретов.

Словно, потеряв Итилию, Гондор навсегда хотел забыть об ее правителях.

Норилиэнь, моя мать, погибла через пять лет после твоего ухода. Во время очередного нападения она была на стенах, помогая раненым, и стрела угодила ей прямо в сердце. После этого обо мне вообще забыли. Боромир — тот при встрече даже не кивал, хотя когда-то сражался плечом к плечу с нашим отцом…

После гибели матери я стала жить в семье Хель единственной подруги, которая к тому времени оставалась у меня. Ее отца звали Эльдред, он был ристанийцем на службе у Гондора.

Так прошло шесть лет, наполненных лишь сражениями, опасностями и враждой. Мы с Хель выросли. И мой Минас-Тирит, где я родилась и прожила всю жизнь, который любила и люблю гондорской, нерассуждающей любовью, все сильнее отвергал меня.

И вот, наконец, настал тот страшный июнь прошлого года, когда в Итилии случилось такое… даже вспоминать об этом боюсь. Давно уже не случалось таких ужасных боев. Говорят, битву возглавляли те самые Призраки Колец, о которых отец рассказывал нам в детстве. Тогда-то Денэтор впервые обратился за помощью к воинам Дол-Амрота. Потом, уже после битвы, один из этих воинов, Арсул, встретил в Минас-Тирите Хель, и они полюбили друг друга. После торопливой и совсем не веселой свадьбы он увез мою подругу к себе на Взморье, и вместе с ними уехала я. Мне было просто страшно оставаться в Минас-Тирите, когда рядом нет ни одного близкого человека.

В Дол-Амроте у Арсула была сестра Ланор. Мы очень быстро подружились с ней, жили в одном доме, как три сестры… А потом я встретила Анардола… — Талнэ умолкла, и на ее глазах показались слезы. — Словно какой-то злой рок обрекает меня не иметь близких. Как только Анардол перед людьми объявил меня своей невестой, — смерть разлучила нас.

— Не плачь, — Иорет крепко обняла сестру. — Теперь у тебя есть я, и может быть, все еще кончится хорошо…

Утро было серым и холодным, как почти все утра этого тревожного кровавого марта. Тяжестью ложилось на сердце странное безмолвие, и мрачные предчувствия повисли в неподвижном воздухе вместе с клочьями тумана.