Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии - Коллектив авторов

После того, как впервые расстался с Юанем Девятым[824], вдруг увидел его во сне, а когда проснулся, получил от него письмо вместе со стихотворением о цветах туна. Растроганный и взволнованный, посылаю ему эти стихи.

В Чанъани мы в храме       Юншоу с тобой говорилиИ в северной части       Синьчана с тобой расстались.Домой я вернулся       и лил безутешные слезы,Скорбя о несчастье,       не просто Юаня жалея.В далекие дали ведет       за Ланьтянем дорога.С тех пор, как уехал,       о нем ничего не известно.А я все считаю привалы       его и ночлеги:Уже он, должно быть,       за северным склоном Шаншаня…Вчерашнею ночью       на небе рассеялись тучиИ все расстоянья       одною луной озарились.С приходом рассвета       во сне я увидел Юаня.Он тоже, конечно,       не мог об мне не подумать.В моем сновиденье       я крепко сжал руку Юаню.Спросил у Юаня:       «Скажи мне, о чем твои мысли?»Юань мне ответил:       «Я с болью тебя вспоминаю.И нет человека,       который письмо передал бы»…От сна пробудился,       еще и не вымолвил слова,Как в дверь застучали —       дун-дун — и послышались крики.И мне доложили —       мол, прибыл гонец из Шанчжоу,Привез господину       письмо и вручить его должен.Подушку покинул       и сразу в волненье поднялся.Не глядя, поспешно       набросил на тело одежду.Письмо я вскрываю       и вижу — знакомой рукоюКо мне на бумаге       тринадцать начертано строчек.В начале он пишет       о тягостном горе изгнанья,Затем переходит       к тяжелой печали разлуки.Те горе с печалью       так неисчерпаемы сами,Что не было места       для вежливых слов о погоде.Читаю: писалось       письмо это в полночь глухуюВо время ночлега       в пути на востоке Шанчжоу.И лишь для Юаня       горел сиротою светильникВ Янчэне, в какой-то       дорожной гостинице горной.Глубокою ночью,       когда завершал он посланье,Луна над горами       все больше клонилась на запад.И дерево встало       вдруг перед глазами Юаня,Луну заслонили       цветы темно-красного туна.А тун, как известно,       когда отцветать начинает,Считается это       тоскою о друге любимом.В знак нежности пишет       он на обороте посланьяИ мне посвящает       «Цветы темно-красного туна».Лишь восемь созвучий[825]       в «Цветах темно-красного туна»,Но, ах, как глубоки       в них мысли и чувства Юаня!Они всколыхнули              мой сон на рассвете сегодняИ соединили       с тоскою Юаня той ночью…Я стихотворенье       без устали трижды читаю,Строку за строкою       раз десять пою с наслажденьем.Мне так драгоценны       все восемьдесят этих знаков,Что каждое слово       как чистого золота слиток.

Из «Циньских напевов»

К Циньской столице[826]       приблизился вечер года.Снегом глубоким       укрыт государев город.В снежную мглу       вышли из зал дворцовыхВ лиловом и красном       вельможи — гуны и хоу.Для знатного есть       в ветре и в снеге радость.Богатый не знает,       как стужа и голод тяжки.В думах у них —       устроить свои хоромы.Желанье одно —       безделье делить с друзьями.У красных ворот[827]       верхом и в колясках гости.При ярых свечах       песни и пляски в доме.Упившись вином,       теснее они садятся.Пьяным тепло —       снимают тяжелое платье.Блюститель законов       сегодня хозяин пира.Тюремный начальник       среди приглашенных первый.Средь белого дня       они за вином смеютсяИ ночью глубокой       прервать веселье не могут…Что им до того,       что где-то в тюрьме в Вэньсяне[828]Лежат на земле       замерзших узников трупы!

Из «Новых народных песен»

Дулинский старик, крестьянин,живет за столицей в деревне,Он нынче засеял тощее полеплощадью больше цина.В третий месяц дождь не пролился,поднялся засушливый ветер.Всходы пшеницы не покрылись цветами,много их, пожелтев, погибло.В девятый месяц пал белый иней,поторопился осенний холод.Колосья зерном не успели налиться —все они, не созрев, засохли.Старший сборщик все это знает,но не просит снизить поборы.За податью рыщет, налоги тянет,чтоб видали его старанье.Заложены туты, продано поле,внесена тяжелая подать.Ну, а дальше — одежду и пищугде найдет разоренный крестьянин?«С наших телсдирают последний лоскут!Из наших ртоввырывают последний кусок!Терзают людей, отбирают доброшакалы и злые волки!Почему эти крючья-когти, почему эти пилы-зубыпожирают людское мясо?»И все же какой-то человек нашелся,доложил обо всем государю.В душе государя состраданье и жалость —он узнал о муках народа.На листе казенной белой бумагиначертал он ответ свой добрый:«В столичной округе вносить не надоникому в этот год налоги».И уже вчера деревенский чиновникот ворот подходил к воротамИ, держа в руках указ государя,объявлял деревенским людям.Но на каждые десять дворов в деревнес девяти уже все взыскали.Ни к чему теперь для них оказаласьгосподина нашего милость!

Был один государь. Он, красавиц любя,«покорявшую страны»[830] искал.Но за долгие годы земле его Ханьне явилась подобная вновь…Вот и девочке Янов приходит поравстретить раннюю юность свою.В глуби женских покоев растили дитя,от нескромного взора укрыв.Красоту, что получена в дар от небес,разве можно навек запереть?И однажды избрали прелестную Янсамому государю служить.Кинет взгляд, улыбнется — и сразу пленитобаяньем родившихся чар,И с дворцовых красавиц румяна и тушьсловно снимет движеньем одним.Раз прохладой весенней ей выпала честьискупаться в дворце Хуацин,Где источника теплого струи, скользя,омывали ее белизну.Опершись на прислужниц, она поднялась,—о, бессильная нежность сама!И тогда-то впервые пролился над нейгосударевых милостей дождь.Эти тучи волос, эти краски ланити дрожащий убор золотой…За фужуновым пологом в жаркой тишипровели ту весеннюю ночь.Но, увы, быстротечна весенняя ночь,—в ясный полдень проснулись они.С той поры государь для вершения делперестал по утрам выходить.То с любимым вдвоем, то при нем на пирах,от забот не уйдет ни на миг,И в весенней прогулке всегда она с ним,и ночами хранит его сон.Их три тысячи — девушек редкой красы —было в дальних дворцах у него,Только ласки, что им предназначены всем,он дарил безраздельно одной.В золотой она спальне украсит себя —с нею, нежной, пленительней ночь.А в нефритовой башне утихнут пиры —с нею, пьяной, милее весна.Многочисленным сестрам и братьям еево владение земли он дал,И завидного счастья немеркнущий светозарил их родительский дом.И уже это счастье под небом у насдля отцов с матерями пример:Их не радует больше родившийся сын,все надежды приносит им дочь…Высоко вознесенный Лишаньский дворецупирался в небесную синь.Неземные напевы, с ветрами летя,достигали пределов страны.Песни тихий напев, танца плавный полет,шелк струны и свирели бамбук…Целый день государь неотрывно глядел,на нее наглядеться не мог…Загремел барабана юйянского гром,[831]затряслась под ногами земля.Смолк, изорван, «Из радуги яркий наряд,из сверкающих перьев убор».[832]Девять врат во дворцы государя вели,дым и пыль их закрыли от глаз.Это тысячи всадников и колесницдержат путь в юго-западный край.Шевелятся драконы расшитых знамен, — [833]и идут. И на месте стоят.От столицы на запад они отошлиза сто ли. И недвижны опять.Непреклонны войска. Но чего они ждут,что заставит в поход их пойти?Брови-бабочки — этого ждали они —наконец перед ними мертвы!Наземь брошен цветной драгоценный убор,не украсит ее никогдаПерьев блеск изумрудный, и золото птиц,и прозрачного гребня нефрит.Рукавом заслоняет лицо государь,сам бессильный от смерти спасти.Обернулся, и хлынули слезы и кровьиз его исстрадавшихся глаз…Разнося над селеньями желтую пыль,вечный ветер свистит и шумит.Там мосты и тропинки, кружа в облаках,ввысь ведут до вершины Цзяньгэ.Под горою Эмэй, там, в долине пустой,проходящих не видно людей.Боевые знамена утратили блеск,и тусклее там солнечный свет.Край тот Шу — с бирюзовыми водами реки вершинами синими гор.Мудрый наш властелин там в изгнанье ни днеми ни ночью покоя не знал.Бередящее душу сиянье лунывидел он в отдаленном дворце.Все внутри обрывающий звон бубенцовслышал он сквозь ночные дожди…С небесами земля совершила свой круг.Возвращался Дракон-государь.[834]Подъезжая к Мавэю[835], поник головойи невольно коня придержал.Здесь, в Мавэе, под памятным этим холмом,на сырой этой грязной землеКак узнает он место, где яшмовый ликтак напрасно похитила смерть?Друг на друга властитель и свита глядят,их одежда промокла от слез,И к воротам столицы они на востокедут дальше, доверясь коням.Воротились в Чанъань. Вид озер и садоввсе такой же, как в прошлые дни,И озерный фужун[836], как всегда на Тайи[837],те же ивы в Вэйянском дворце.Как лицо ее нежное — белый фужун,листья ивы — как брови ее.Все как было при ней. Так достанет ли силвидеть это и слезы не лить?Снова веснами персик и слива цветыраскрывали под ветром ночным.Вновь осенний утун с опадавшей листвойрасставался под долгим дождем.Государевы южный и западный дворзарастали осенней травой.На ступени опавшие листья легли,и багрянца никто не сметал.У певиц, что прославили «Грушевый сад»[838],в волосах белый снег седины,Для прислужниц, заполнивших Перечный дом[839],юных лет миновала весна.К ночи в сумрачных залах огни светлячковна него навевали печаль,И уже сиротливый фонарь угасал,сон же все не смежал ему век.Не спеша, не спеша отбивают часы —начинается длинная ночь.Еле светится-светится в небе Река,наступает желанный рассвет.Стынут в холоде звери двойных черепиц[840],Как приникший к ним иней тяжел!Неуютен расшитый широкий покров.Кто с властителем делит его?Путь далек от усопших до мира живых.Сколько лет, как в разлуке они,И ни разу подруги погибшей душане вошла в его тягостный сон…Из Линьцюна даос, знаменитый мудрец,пребывавший в столице в тот век,Чист был сердцем и высшим искусством владелдуши мертвых в наш мир призывать.Возбудил сострадание в нем государьнеизбывной тоскою по ней,И, приказ получив, приготовился онволшебством государю помочь.Как хозяин пустот, пронизав облака,быстрой молнией он улетел.Был и в высях небес, и в глубинах земли,—и повсюду усердно искал.В вышине он в лазурные дали проник,вглубь спустился до Желтых ключей[841],Но в просторах, что все распахнулись пред ним,так нигде и не видел ее.Лишь узнал, что на море, в безбрежной дали,есть гора, где бессмертных приют.Та гора не стоит, а висит в пустоте,над горою туман голубой.Красоты небывалой сияют дворцы,облака расцветают вокруг,А в чертогах прелестные девы живут,—молодых небожительниц сонм.Среди этих бессмертных есть дева одна,та, чье имя земное Тай-чжэнь[842],Та, что снега белее и краше цветка,та, которую ищет даос.Видя западный вход золотого дворца,он тихонько но яшме стучит.Он, как в старой легенде, «велит Сяо-юй[843]доложить о себе Шуан-чэн[844]».Услыхавши о том, что из ханьской землисыном неба к ней прислан гонец,Скрыта пологом ярким, тотчас ото снапробудилась в тревоге душа.Отодвинув подушку и платье схватив,чуть помедлила… бросилась вдруг,И завесы из жемчуга и серебрараскрывались послушно пред ней.Уложить не успела волос облакав краткий миг, что восстала от сна.Сбился наспех надетый роскошный убор.В зал сошла, где даос ее ждет.Ветер дует в бессмертных одежд рукава,всю ее овевает легко,Словно в танце «Из радуги яркий наряд,из сверкающих перьев убор».Одиноко-печален нефритовый лик,—плачет горько потоками слезГруши свежая ветка в весеннем цвету,что стряхнула накопленный дождь.Скрыв волненье, велит государю сказать,как она благодарна ему:«Ведь за время разлуки ни голос, ни взглядне пронзали туманную даль.В Осиянном чертоге, где жил государь,прервалась так внезапно любовь.На священном Пэнлае в волшебном дворцедолго тянутся длинные дни.А когда я смотрю на покинутый мнойтам, внизу, человеческий мир,Я не вижу столицы, Чанъани моей,только вижу я пыль и туман.Пусть же вещи, служившие мне на земле,скажут сами о силе любви.Драгоценную шпильку и ларчик резнойгосударю на память дарю.Но от шпильки кусочек себе отломлюи от ларчика крышку возьму».И от шпильки кусочек взяла золотой,в платье спрятала крышку она:«Крепче золота, тверже камней дорогихпусть останутся наши сердца,И тогда мы на небе иль в мире людском,будет день, повстречаемся вновь».И, прощаясь, просила еще передатьгосударю такие слова(Содержалась в них клятва былая одна,два лишь сердца и знало о ней);«В день седьмой это было, в седьмую луну,мы в чертог Долголетья пришли.Мы в глубокую полночь стояли вдвоем,и никто не слыхал наших слов:Так быть вместе навеки, чтоб нам в небесахптиц четой неразлучной летать.Так быть вместе навеки, чтоб нам на землераздвоенною веткой расти!»Много лет небесам, долговечна земля,но настанет последний их час.Только эта печаль — бесконечная нить,никогда не прервется в веках.

В столицу не можешь ли ты прийтипищу просить, монах?Оставь отговорки, что грязь и пыльплащ замарают твой.Ты хочешь узнать, где найдешь приют?Ты на восток пойди.Бамбук обойдешь, зазвенит ручей,там Бо Лэ-тянь живет.

Растаял снег       за теплым дуновеньем.Раскрылся лед       под греющим лучом.Но растопить       весне не удаетсяОдно лишь только —       иней на висках.

В четвертый месяц в нашем мирекончаются цветы,А в этом горном храме персиксегодня лишь расцвел.Я горевал — весна уходит,ее вернуть нельзя.Как мог я знать, что по дорогеона зайдет сюда.

Мой цинь я поставил       на тонкий изогнутый столик.Я ленью охвачен,       а чувства теснятся во мне.Какая забота       мне струны тревожить рукою?Их ветер ударит —       и сами они запоют.

Прибрежной ивы холодная теньна сырой от дождя земле.Прилетного лебедя частый крикв обещающей снег высоте.Причалил к песку одинокий гость,чтобы на ночь прервать свой путь.Вода обегает речной тростник,и луна заполнила челн.

Горы и реки       на этой Ханьгуской дороге.Пылью покрыты       у едущих путников лица.Тягостно-грустно       с родной стороной расставанье…Ветер осенний       поднялся из древней заставы.

И друзья и родные,       перейдя через Шэнь[845], распростились.И коляски и кони       у реки повернули обратно.И единственный только       старый посох из красного тэна,Неразлучный мой спутник,       всю дорогу прошел издалёка.

Утун у колодца       колышет прохладной листвою.Валек у соседки       разносит осенние стуки.Один направляюсь       я спать под нависшую кровлю.Проснулся и вижу:        луны — половина постели.

Не светит месяц, нет огняздесь в ночь холодной пищи.Ночь глубока — я все стоюнад темными цветами.И вдруг, встречая новый день,я лет своих пугаюсь.До сорока сегодня мнеодин лишь год остался.

Когда в Цзянчжоу[847] по ночамя слышал тихий чжэн,Седеть я только начинал —и слушать не хотел.А вот сегодня час пришел —я бел, как белый снег.Играй на чжэне до зари —я разрешу тебе.

Чист и блестящ       круг бронзовый, зеркальный.Рябят-пестрят       виски от белых нитей.Да можно ли       упрятать глубже годы?Моим летам       ты, зеркало, не веришь!

На дороге у ивы зеленой стояли,провожал уезжающих вдаль.Повернули коляски, и кони умчались,лишь увидел, как пыль поднялась.Не почувствовал сам, как во время прощаньяслезы красные все истекли,А вернулся домой, и слезы не осталось,чтобы ею платок омочить.

Буддийский отшельник       сидит за игральной доской.На шахматном поле       бамбука отчетлива тень.В бамбуковой роще       монаха не видит никто,Лишь изредка слышен       фигур опускаемых стук.

Под инеем ночью мерцает трава,цикады кричат и кричат.На юг от деревни, на север — нигдепрохожих не видно людей.Один выхожу за ворота свои,гляжу на луга и поля.Сияет луна, и гречихи под нейцветы — словно выпавший снег.

Я недавно узнал, что службе своейпредпочел ты сельскую тишьИ что только в густой бамбуковый лесотворяется в доме дверь,И нарочно пришел, — никогда б не сталдокучать я просьбой иной,—Чтобы в южной беседке твоей побыть,из нее на горы взглянуть.

Пришла весна. В глазах темно,в душе веселья мало.Все вышли капли хуанлянь,а боль не утихает.Но получил твое письмо,оно сильней лекарства:Я не читал, лишь вскрыл печать…И зренье прояснилось.

В час разлуки с тобой был в сумерках дождикна реке у Лоянского моста.

В день приезда в Хэдун будет ветер прохладныйтам, где Фэнь расстилаются волны.

Сюнь-начальник,[848] увидя тебя в управленье,обо мне тебя спросит, наверно.

Ты ему передай, что осенние травыв дом мой накрепко заперли входы.

Там где-то цикады кричат-кричат,и тянется нитью ночь.Да тут еще этот осенний мрак,и небо грозит дождем.Как будто боясь, что в своей тоскезабудусь я сном на миг,Они переносят свой крик сюда,где я постелил постель.

Ровно в полдень       прискакали кони.Кто гостит       в семействе Бо Лэ-тяня[849]?Друг наш добрый,       сам наставник Сяо,Пьет вино,       не брезгует и чаем.

На лоянских дорогах, полях и межахпостоянна и вечна весна.С ней когда-то простился я, нынче пришел.Двадцать лет промелькнуло с тех пор.Только годы мои молодые найтимне уже не удастся никак,Остальное же все — десять тысяч вещей —неизменно, как было тогда.

Я постарел, но все к вину пристрастен.Весна придет, мне дома не сидится.А в том году я вышел слишком поздноИ не видал лоянского цветенья.

Окно на юг —       сижу спиною к лампе,Под ветром хлопья       кружатся во тьме.В тоске, в безмолвье       деревенской ночиОтставший гусь       мне слышится сквозь снег.

На взятой в дорогу бамбуковой палкевисит черепаховый жбан.С ребячьей прической сучжоуский мальчикведет за уздечку коня.Я под вечер в город восточный въезжаю,меня не узнает никто:Короткая обувь, и низкая шапка,и белый холщовый халат.

В Чжаоцунь абрикосы алеющий цветкаждый год раскрывают весной.Лет пятнадцать последних я в этих садахстолько раз любовался на них!Человеку, которому семьдесят три,нелегко уже снова прийти.Если этой весною пришел я сюда —я проститься с цветами пришел.

Жалость какая — прекрасным и нежнымсамое время цветенья.Только недавно бушующим ветромза ночь сорвало их с веток.Резвая иволга утром сегодняв старых местах побывала.Множество слов, что она накричала,в голых деревьях осталось.

Лю Юй-си[850]