Опасная колея - Юлия Федотова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Захар! Неси сюда письмо!
— Слушаюс-с ваше высокоблагородие!
«Господин Ивенский Г.Р., ваш адрес я обнаружил в записной книге г. Ивенского Р.Г. с пометкой «отец».… — Дурак, ну зачем было записывать в книжку папенькин адрес? Боялся позабыть, что ли? Вот она — порочная сыскная привычка к бумагомарательству! — …Потому считаю необходимым довести до вашего сведения, что ваш сын и двое его спутников 27 декабря сего года сняли номер в моей гостинице «Аркона», оставили вещи, ушли и с тех пор не появлялись. Я был вынужден обратиться в полицию. Было проведено расследование, в результате все трое официально признаны пропавшими без вести, однако, вероятнее всего, они погибли, сорвавшись со скалы и утонув в море, поскольку тела несчастных не были найдены. Приношу вам свои искренние соболезнования, высылаю имущество погибших и прошу возместить почтовые расходы в размере 7 пореформенных марок 32 пфеннигов, а также 3 марки 50 пфеннигов за его хранение, итого 10 марок 82 пфеннига.
С почтением, Абель Шульце, о. Рюген, мыс Аркона, гостиница Аркона».— Захар! Забери и сожги… Нет, погоди, адрес оторву… Вот! Забирай! И бога ради, вели скорее топить баню!
Часть 6
Но нет! Не избежать мучительных падений,
Погибели всех благ, что мы теперь горды
В.БрюсовИ снова была дорога, снова железные колёса стучали о железные рельсы. Снова мелькали за окном трогательно-унылые российские пейзажи с холмами, перелесками, убогими деревушками и безбрежными белыми равнинами под серым небом, низким и клочковатым. Ветрено, снежно, первозданно…
Но состав на этот раз был не простой — военный эшелон. Сколько-то вагонов четвёртого класса, битком набитых солдатами, вагон второго класса для офицеров и колдунов, особый штабной вагон и три платформы с орудиями — командование стягивало войска под Саратов. Зачем? Вряд ли в этих действиях можно было найти рациональный смысл. Скорее, это был жест отчаяния. Государь рвал и метал, Государь требовал принятия мер, требовал ежедневных докладов…
Полторы недели назад у командования сдали нервы, был подписан приказ о штурме чёрного замка. У подножия чёрной горы даром полегло пятьсот человек пехотинцев, поганое кощееево воинство загрызло их заживо. С того дня новых вылазок больше не предпринималось, стояли лагерем близ проклятого места, будто ждали чего-то. Было страшно, вдобавок, у людей начался понос, хоть и зима. Поговаривали, будто Бессмертный умеет и холеру напустить, потому как в прислужницах его сама Птица-Юстрица. От таких разговоров делалось ещё страшнее, солдаты начинали тихо роптать, что с нечистью и нежитью воевать не обучены, для того есть колдуны.
Колдуны-то были, да вот не было от них проку, хоть и нагнали их «со всех волостей», даже из Финнмарка и Бессарабии. Ходили, бродили, заклинали, брызгали, окуривали, опахивали, ещё чего-то творили — похоже, только мешали друг другу. Семеро незаметно померли, потом встали и пошли безобразничать — командованию новая забота (Государю о том не докладывали, конечно).
И так день за днём, день за днём…
Господам из Особой канцелярии отвели место в офицерском вагоне. Офицеры смотрели на них косо, особенно на Романа Григорьевича. Знали, что сын героического генерала Ивенского — а занят таким недостойным делом. Роман Григорьевич делал вид, что ему всё равно, и очень скоро себя в этом убедил.
Тогда офицеры перешли в наступление. Те, что постарше и в высоких чинах, глупостей себе, конечно, не позволяли, лишь справлялись о благополучии Григорья Романовича, непременно называя его при этом «бедным», делали сочувственные лица, и головами качали, и многозначительно вздыхали — дескать, вот как не повезло ему с наследничком, опозорил славное отцово имя. Зато у молодых штаб-офицеров доходило до открытого вызова.
Особенно старался один, высокий, статный и красивый, но почти альбинос, в летах Листунова, в звании штабс-капитана — невелика, прямо скажем, птица, ему бы скромнее себя вести. Но чем-то так не угодил ему Роман Григорьевич, что не мог спокойно пройти мимо — непременно начинал тянуть носом воздух, громко жаловаться на духоту и предлагать, не смотря на зимнее время, отворить окно, потому как в вагоне «смердит сыскными».
Роману Григорьевичу обращать внимание на его выходки было не по чину — всё равно, как если бы он с Удальцевым подрался. Жаль, приходится ходить в партикулярном, без знаков различия… хотя, этого молодца и разница в чинах не остановила бы, не из таких. «И что прицепился?» — думал Роман Григорьевич с тоской. Кончится тем, что Тит Ардалионович которому строго-настрого приказано смотреть в окно, не выдержит, отвлечётся от окна и вызовет наглеца на дуэль. И прав будут, леший побери, тысячу раз прав, да только не ко времени сейчас дуэли!
— Эй, любезнейший, — небрежно окликнул он, раскрыв записную книжку (ту самую, с папенькиным адресом), — назовите мне ваше имя и адрес.
— А вам это зачем? — бросил штабс-капитан грубо, но видно было, что он насторожился.
— Хочу знать, куда присылать секундантов, — ответил Роман Григорьевич скучающе. Листунов с Удальцевым моментально потеряли всякий интерес к окну. «Ну, наконец-то!» — было написано на оживлённом лице Тита Ардалионовича. Пальмирец казался встревоженным.
Но белёсый задира уже справился с первым замешательством.
— О-о, узнаю господ сыскных! — он шутовски развел руками. — Им лишь бы какую писульку накарябать! Зачем же, сударь, слать секундантов мне на дом, когда я вот он, прямо перед вами стою? — Вокруг моментально собрались заинтересованные. — На ближайшей станции весь к вашим услугам!
— В Узуновке стоим полчаса, — подал голос кто-то. — Станция тихая, рядом лесок. Земшин, друг, позвольте быть вашим секундантом! Страсть не люблю сыскных!
Роман Григорьевич отложил записную книжицу, потянулся уютно, изображая полнейшую безмятежность, даже зевнул, деликатно прикрывшись ладонью. И только после этого возразил.
— Нет, господин Земшин, стреляться с вами в Узуновке я не стану. И рад бы, но нахожусь при исполнении служенного долга, и потому жизнью своей временно не располагаю. Вот если повезёт вернуться в столицу — тогда непременно ждите секундантов.
Офицер энергично взмахнул рукой.
— А, отговорки! Струсили-с, господин хороший, и долгом прикрываете-с. Нехорошо-с! — он паясничал и был неприятен. Роман Григорьевич подумал, что с таким интереснее было бы не стреляться, а по-простому дать ему в морду кулаком.
— Ваше высокоблагородие, — взмолился Удальцев жалобно. — А можно я сам в Узуновке того… пристрелю этого… — от едва сдерживаемой ярости он сделался косноязычен. — Ведь я не Иван и не Серый Волк, мне можно…
Собравшиеся удивлённо переглянулись: о чём это толкует сыскной? Какие Иваны, какие волки, что за околесица?
— Ну уж нет, Тит Ардалионович, я первый его вызвал! — Роман Григорьевич отчего-то был абсолютно убеждён, что если ему позволить, Удальцев Земшина в самом деле убьёт, и тогда на его долю противника не достанется, не с кем будет рассчитаться за оскорбление. — Хорошо, господа, Узуновка так Узуновка. Но уговор: погибший будет объявлен самоубийцей: якобы, отошёл за вагоны и застрелился от несчастной любви. Мне не нужны неприятности по службе.
— Согласен, — Земшин растянул в усмешке красиво очерченные губы, подкрутил удалой ус. — Мне неприятности тоже не нужны. — Похоже, он в себе не сомневался.
— Сожалею, но одного вашего согласия тут недостаточно, — холодно заметил Ивенский. — У нас целый вагон свидетелей.
— Не беспокойтесь, сударь, они будут молчать… Прошу вас дать слово, господа! — торжественно воззвал он к сослуживцам.
— Слово чести! — откликнулись те.
До Узуновки оставался час пути. Офицеры от сыскных, наконец, отстали. Но принялся ворчать Листунов, объяснять Роману Григорьевичу всю глупость и несвоевременность «этой опасной затеи». Можно подумать, он сам этого не понимал! Но всякому терпению однажды приходит конец, особенно когда тебя в глаза обзывают трусом.
…Стреляться решили из своего оружия, на германский манер: с места и по сигналу, но с десяти шагов вместо обычных двадцати пяти. «Чтобы далеко не разбредаться, всё ж-таки станция рядом» — объяснили столь короткую дистанцию секунданты. Листунов, услышав, только за голову схватился, напустился на Удальцева:
— Вы с ума сошли? Зачем согласились на такие условия?! Это же верная погибель!
— Ну, разумеется! — подтвердил тот с довольным видом. — А вы хотите, чтобы гадкий штабс-капитан остался жив?
— Я хочу, чтобы остался жив Ивенский! — вспылил Иван Агафонович. — По крайней мере, до тех пор, пока наша, с позволения сказать, «историческая миссия» не будет выполнена. Почему из-за вашего болезненного самолюбия я должен оставаться без поддержки Серого Волка, если таковая положена мне по праву?!