Опасная колея - Юлия Федотова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В таком виде только по барышням и разъезжать! — пресёк его порыв Ивенский, и Тит Ардалионович спорить с ним не стал, но не потому, что начальник, и не потому, что был с его доводами согласен, а потому, что подумал о Листунове: совсем не обязательно им с Екатериной Рюриковной знакомиться. А то мало ли что? Вдруг девица Понурова предпочитает блаженным идиотикам и неотёсанным солдафонам спесивых пальмиских индюков?
Так что поехали напрямую.
…Здание Особой канцелярии выглядело несколько странно — весь фасад до уровня третьего этажа оказался заляпан зловонным бурым помётом. Рядом колготилось несколько мужиков с лестницей — счищали, что могли. За их действиями с живейшим интересом наблюдала небольшая толпа зевак, упражнялась в остроумии.
— Это кто же это так нашу Канцелярию уделал? — вслух удивился Роман Григорьевич, вылезая из саней.
— Знамо кто — анчутки! — весело откликнулись из толпы — Ныне по столице анчуток развелось — тьма. Ох, и горазды гадить! Третьего дни Благородное собрание замарали, вчерась у Лефортовских казарм озоровали, нынче до Особой Канцелярии добрались. Завтра, не иначе, в Кремль побегут! — это предположение вызвало бурную радость у толпы. Ивенский брезгливо передёрнул плечами, он не видел в случившемся ровным счётом ничего весёлого — одно лишь дурное предзнаменование. Потому что просто так, сами собой, анчутки в стаи не сбиваются — безобразничают поодиночке и тайно. Недоброе, ох, недоброе творится на Москве!
…Внутри всё было как обычно: тишина, порядок, строгость. Только кое-где по потолкам виднелись недостаточно замытые отпечатки маленьких босых ног, да на государевом портрете, что висел над столом Романа Григорьевича, кто-то углём намалевал рога, клыки и хвост с лихой кисточкой на конце. Тит Ардалионович воспринял это новшество не без тайного удовлетворения, его высокоблагородие сдержано хихикнули и велели послать за уборщиком.
Больше всего Удальцев боялся, что они сейчас засядут за очередной отчёт и погрязнут в нём до позднего вечера. К счастью, этого не случилось. Роман Григорьевич пошёл доложиться о возвращении Ларцеву. «Ах!» — вскричал тот, и даже не выслушав, помчался к начальству. И пяти минут не прошло, как в кабинет с распростёртыми объятиями ввалился Сам. Начальник особой Канцелярии, граф Бестужин Мстислав Кириллович, собственной персоной снизошёл! Листунов узнал (по портрету в Пальмирских полицейских ведомостях) — и затрепетал.
— Рома-ан Григорьевич, дорогой вы мой! — тут Ивенский был стиснут в объятиях так, что вместо подобающего приветствия смог только пискнуть. — Рад, душевно рад! Уж и в живых вас не числили! Сиверцев с Рюгена телеграфировал, что сгинули вы бесследно, полмесяца тому назад. Ну, мы вас в пропавшие без вести и записали. Семьям пока не сообщали — у нас заведено только по истечении трёхмесячного срока…
— Слава богу! — невольно вырвалось у Романа Григорьевича, и грозный Мстислав Кириллович вдруг смахнул слезу и шумно высморкался в надушенный платок.
Сразу после этого он поспешил принять вид суровый и озабоченный.
— Ну, агент Ивенский, докладывайте. Каковы результаты вашей экспедиции? — но тут же махнул рукой на формальности. — А то леший знает что кругом творится! Фасад видели? То-то! И так по всей Руси. Никакого сладу не стало с нечистью! Государь рвёт и мечет… Царевна в башне томится… — он утомлённо опустил тяжёлые, набрякшие бессонницей веки. — Ох, чую, скоро головы полетят!
— Не полетят, ваше высокопревосходительство, — тихо ответил агент Ивенский. — Вот.
На его раскрытой ладони лежала большая штопальная игла. Острый конец её посинел, как в огне побывал.
— Что? — Мстислав Кириллович подался вперёд грузным телом. — Она? Это она? Смерть кощеева?! — и вдруг отпрянул. — Да верно ли? Нет ли какой ошибки?
— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Добыта на острове Буяне из яйца, яйцо из сундука — всё как положено. Господа подтвердят, — он кивнул на притихших помощников, те истово замахали головами — того гляди отвалятся. А Роман Григорьевич принялся рассказывать. Мы хотели доставить её в скорлупе, чтобы предъявить Государю. Но на полпути от Мурома до Владимира-Залесского были атакованы Кощеевым воинством, едва не погибли. Пришлось, так сказать, пустить её в ход, только тем и спаслись. Вы уж простите, Мстислав, Кириллович…
— Погодите, погодите, — замахал руками тот. — Ничего не понимаю! Какой Муром? Как вас с Рюгена во Владимирскую губернию занесло?
Ну, этого они и сами не понимали. Пришлось излагать в подробностях. Тут и настал звёздный час Удальцева! Понимая, что сам доложит слишком скупо и скучно, Рома Григорьевич, с позволения начальства, возложил эту задачу на наделённого ораторским даром помощника. Эх, Тит Ардалионович и развернулся! Даже непосредственные участники событий — и те заслушались, что говорить о Бестужине с Ларцевым. Уж на что последний был тих, сдержан и скрытен — и тот время от времени охал, ахал и поминал лешего.
Об одном только умолчал рассказчик в своей долгой и увлекательной истории — о змее Гарафене и малом алатыре, что умеет делать из обычной воды живую. Почему — и сам не знал, но показалось, так лучше. Роман Григорьевич слышал и не поправил, и Листунов потом ни о чём не спросил — верно, были согласны.
— Ну, господа, — Бестужин хлопнул ладонями по коленям, — всё хорошо, что хорошо кончается! Ende gut, alles gut, как говорят у вас в Германии. Но нам до конца покуда далеко. День вам на отдых — и в дорогу, в Саратов, выручать царевну. Теперь надежда только на вас. Раз уж вам такая историческая миссия выпала, — это прозвучало без тени иронии.
— А что же Климентий Любомирович? — нашёл в себе силы спросить Ивенский. — Дело-то официально его. Мы при нём будем?
Но Бестужин отчего-то с горечью махнул рукой.
— Одни вы будете, сами по себе. Климентию Любомировичу дела уж боле не вести. Выбыл из наших рядов Климентий Любомирович. А ведь неплохой агент был…
— Был?! — на ум сразу пришло худшее.
Граф поморщился.
— Да жив он, жив. Обретается в доме призрения для душевнобольных, или как это у германцев называется. Он, и с ним ещё пятеро младших агентов. Из Штральзунда бумага пришла, что обнаружены были на мысе Аркона — бегали голышом и «рыкали аки тигры». «Аки тигры» — подумайте! Уж не знаю, кто так перевёл… В общем, ума лишились все шестеро, даже перевезти пока не можем — буйствуют.
— Волхв! — не сдержавшись, воскликнул Удальцев. — Это его рук дело! — негоже младшему по чину встревать в разговор без дозволения, но Тита Ардалионовича никто не отругал.
…— Никаких гостиниц, тем более, Капищ — ночуем у меня, — отрезал Роман Григорьевич, пресекая на корню робкие возражения подчинённых. — Мы должны держаться вместе. Видели, что творится в городе?
Заветную иглу он сначала хотел оставить в Канцелярии, в несгораемом шкафу для особо важных вещественных доказательств: вдруг Кощей именно по ней выслеживает своих противников? Не хватало ещё навести его на папенькин дом! Но подумал и переменил решение: без иглы они останутся абсолютно беззащитными перед врагом — пусть уж лучше будет под рукой.
— Ах, батюшки! Барин с чужбины воротились! — обрадовано приветствовал швейцар Трофим, и даже забыл пожаловаться на дверь.
В доме поднялась суета. Жаль, папеньки не оказалось на месте — уехал в театр с невестой. А может, и хорошо, что не оказалось — было время привести себя в порядок.
— Барин, барин! — ликовал денщик Захар. — Ну, наконец-то! Уж мы вас заждались! От барыни, Амалии Леопольдовны, когда ещё письмецо про вас было, и вещички ваши ужо прибыли, а вас всё нет и нет, нет и нет!
Роман Григорьевич побледнел.
— Что? Когда прибыли вещи?
— Да почитай, третьего дня. Три саквояжника — один наш, два незнакомые, невзрачные какие-то, бедненькие (Удальцев с Листуновым дружно покраснели). Барин Григорий Романович велели в вашу комнату отнесть, её уж отделали лучше прежнего! — тараторил Захар.
— Постой! При вещах не было ли письма?
Захар степенно кивнул.
— Было, как не быть? Только не по-нашему писано. Григорий Романович сказали, позже прочтут, да всё ему недосуг было — к свадьбе готовимся!
Роман Григорьевич медленно опустился на банкетку — он вдруг почувствовал себя смертельно усталым. «Недосуг было — к свадьбе готовимся!» — что-то больно кольнуло внутри. С одной стороны, большая удача, что отец не прочитал письмо — страшно подумать, что там понаписано. Но с другой… Прежде он никогда не отнесся бы к вестям о любимом сыне с таким невниманием… «Прекрати! — жёстко, без обычной вежливости велел себе Роман Григорьевич. — Ты уже довольно был пупом земли для семейства Ивенских, пора и честь знать! Папенька счастлив — это главное!»
— Захар! Неси сюда письмо!