Зажги свечу - Мейв Бинчи

– Ну разумеется, людям приходится делать то, чего они не хотят, а как иначе? Все всегда делают что-то такое, что предпочли бы не делать… Элизабет, дорогая, пожалуйста, не добавляй всякие травки и специи на мои помидоры, они только вкус портят… Спасибо… Никто не может всегда делать только то, что ему вздумается.

– Но, папа, если она никому из вас не нравится и попала к вам по ошибке, то что теперь, вы так и будете терпеть ее вечно?

– К сожалению, да.

Элизабет соскребла сухие травки с помидоров, предназначенных для отца, и, пока он не видел, положила помидоры на место, затем поставила тарелки на стол.

– А расскажи мне о времени, когда ты был в моем возрасте или немного старше, лет так в двадцать с хвостиком. Разве в те времена люди никогда не делали то, что хотели?

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Например, когда ты начинал работать в банке, все делали что хотели или только то, что должны были? Ты должен то, ты должен сё?

– Не знаю даже…

– Папа, ну как ты можешь не знать? Вспомни! Неужели ты забыл, каково быть двадцатилетним?

– Конечно нет…

– Ну и каково же?

– Очень печально. Все только что вернулись с войны, многие ранены или покалечены. Некоторые бахвалились, как и после этой войны. И все давали тебе понять, что ты маменькин сынок, потому что тебя не взяли в армию.

– Ты ведь не виноват, что тебя не взяли.

– Я знаю, но попробуй объясни это парням в военной форме, которые практически обвиняют тебя, что ты прятался под кроватью, а сами только и знают, что хвастаться! Когда мне исполнилось восемнадцать, я пошел на призывной пункт. Мать не хотела меня пускать, но я все равно пошел, не стал ждать повестки.

– Некоторые ведь ходили туда еще до того, как им исполнилось восемнадцать, верно? Шон, старший брат Эшлинг, которого убили, как-то рассказывал мне об этом.

– Не знаю, может, ходили, а может, не ходили. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что я обязан был пойти туда до совершеннолетия…

– Нет, папа, я просто вспомнила…

– В общем, я пошел на призывной пункт прямо в день рождения, чтобы защищать свою страну, а они записали меня в резервисты, поскольку я не годился по здоровью. Уже тогда у меня была слабая спина, именно поэтому я не могу заниматься садом. Ты же понимаешь, такой большой участок невозможно обрабатывать в одиночку…

– А ты со многими девушками встречался, прежде чем познакомился с мамой?

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Я только спросила, часто ли ты развлекался и общался с девушками в молодости?

– Я ведь уже сказал, только что закончилась мировая война.

– Да, но все говорят про двадцатые годы, про эмансипацию женщин и веселые времена. Как танцевали чарльстон, устраивали танцевальные вечеринки и носили умопомрачительные шляпки, похожие на ведра…

– Что?..

– Ну, папа, разве ты не знаешь, именно так все представляют себе двадцатые годы.

– Уверяю тебя, мне они помнятся совсем другими. То, что ты описала, могло быть верно для некоторых безответственных бездельников, которым повезло родиться в богатых семьях. Для меня и тех, с кем я работал, все было совсем по-другому.

– А разве мама не была одной из тех эмансипированных женщин? Я видела ее старые фотографии, она носила такие платья. И говорила мне, что ходила на танцевальные вечеринки. Она все еще часто про них пишет…

– С чего вдруг столько вопросов? Зачем тебе?

– Папа, я всего лишь пытаюсь узнать о тебе немного больше. Мы живем в одном доме, но я почти ничего о тебе не знаю.

– Что за глупости! Не говори ерунды!

– И вовсе не глупости. Мы живем вместе много лет, а я понятия не имею, что тебя радует, а что огорчает.

– Могу тебе сказать: все эти дурацкие вопросы… про то, что было в то время… меня скорее огорчают, чем радуют.

– Но почему, папа? Разве ты не был счастлив в молодости?

– Конечно был.

– Разве ты не был счастлив, когда вы с мамой влюбились, и все такое?

– Ей-богу, Элизабет…

– Но, папа, когда вы с мамой ждали меня, ну… то есть когда мама пошла к врачу и все подтвердилось, что ты делал? Что ты сказал? Вы как-то отпраздновали?

– Элизабет…

– Мне и правда интересно! Я хотела бы знать. Мама пришла от доктора и сказала: «Так и есть, я беременна, ребенок родится в мае» – или как?

– Я не помню…

– Папа, я твой единственный ребенок, как ты можешь не помнить?! – Элизабет невольно стала повышать голос, но спохватилась. – Папа, пожалуйста, попробуй вспомнить.

Он уставился на нее.

– Я помню, как ты родилась, – наконец сказал отец, – но не помню день, когда узнал про беременность.

– А ты обрадовался или посчитал ребенка проблемой?

– Обрадовался, разумеется.

– Разве ты не подумал, что теперь добавится хлопот? Почему ты обрадовался? Ты ждал моего рождения? Мечтал о маленьком свертке в коляске?

– Конечно, я не знал, каково иметь в доме маленького ребенка… но я обрадовался.

– А можешь вспомнить, почему ты обрадовался?

– Наверное, подумал, что ребенок сделает Вайолет… успокоит твою мать. Она казалась мне беспокойной.

– Даже в те времена?

– Да…

– И она успокоилась?

– От чего?

– Когда я родилась, она успокоилась?

– В каком-то смысле да.

– Папа, а когда ты был счастливее всего в те времена?

– Элизабет, мне не нравятся подобные разговоры. Ты задаешь слишком много вопросов о слишком личных вещах и в каком-то смысле лезешь не в свое дело. Не следует задавать людям такие вопросы.

– Но как еще можно узнать, что чувствуют другие…

– Дорогая, люди достаточно хорошо понимают, что чувствуют другие. Нет нужды знать о человеке абсолютно все.

– Папа, ты не прав. Нужно знать куда больше, чем ты хочешь знать. Ты бы предпочел ничего не знать ни о ком, лишь бы все вели себя как положено.

– Это не так.

– А как? Я тебя умоляю, я прошу тебя рассказать о себе, чтобы я тоже могла рассказать тебе о себе… и чтобы ты понимал, что я делаю и чувствую…

– Но я и так интересуюсь твоими делами и очень тобой горжусь. Ты не можешь обвинять меня в…

– А ты когда-нибудь разговаривал с мамой о чувствах? Я имею в виду, что ты думал, чего хотел и как сильно ты ее любил?

– Элизабет, ну что за вопросы!

– Честно говоря, если ты с ней никогда не разговаривал, то я