Слепой боец - Юлия Горишняя

— Да что тут говорить, — сказал Кормид и пожал плечами.

А Корммер заметил:

— Тут некоторые, может, думают, что мы им с Моны половину в общий котел привезем, — нечего!

И смотрел он при этом прямо перед собой, где рядом с опустевшим местом Гэвина сидел Йиррин, сын Ранзи.

— Корммер, — сказал Долф Увалень — так громко, как бывает, когда кит зашумит, — делят потом, а сперва добывают!

И ведь он не кричал. Просто говорил громким голосом.

— Сперва давайте добудем эту Мону, — повторил Долф.

— Верно, — сказал Дьялвер. Дьялвис кивнул, а Ганейг (из второго круга) добавил вдруг:

— А славу и вовсе никто не делит!

— Слава и добыча, — сказал Хилс. — «Остроглазая» полетит на Мону, как ласточка.

— Меня, конечно, никто тут не слушает, — заворчал Йолмер. — Еще бы. А ведь это я вам всем глаза раскрыл. Я, конечно, пойду на эту Мону, все идут, так чего же я не пойду. А только вы могли бы…

— Ты ведь уже сказал, что идешь, что еще? — проговорил резко Борн. — Ну и я тоже иду.

— Наша «Зеленовласая» тоже умеет летать, как ласточка, — сказал Ямхир. И даже улыбнулся.

А Йиррин, сын Ранзи, посмотрел на Рахта. Он понимал, зачем Рахт сделал то, что сделал, и зачем делает то, что делает сейчас, он все понимал, но это ничего не меняло. Подходила его очередь высказываться, и он мог сейчас сказать «нет» и все-таки увидеть, как все взорвется смертями, и он мог сказать «да» и предать Гэвина, хотя более дурацкого решения, чем сегодня, он от своего капитана никогда в жизни не видел и не ожидал, что увидит, и он мог сказать, как Гэвин в Силтайн-Гате: «Я в таких делах не помощник, не советчик и не отказчик»; и он мог попытаться убедить всех, что на Мону им все-таки ходить не стоит, зная наперед, что ничего из этого не выйдет, оттого что невозможно кого-то убедить, когда сам думаешь наоборот.

Если бы у Гэвина было хоть немного совести, он не ставил бы в такое положение своих друзей. «Хотя унего, наверное, и нет друзей, — подумал вдруг Йиррин, отлично понимая, что никогда не простит себе эту мысль. — Кто я для него? Певец, своим сумасшедшим подарком которому можно заткнуть за пояс по щедрости королей и особенно Дом Всадников. И чьи советы можно просто не слушать. А если это так — зачем тогда было морочить мне голову и делать вид, что я для него что-то большее? Зачем было резать дерн на берегу и зваться побратимами, и учить меня, как понимать место в море по Зверям на Небесной Дороге? Зачем?»

Он встал.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Не на Мону, а просто пойду. Решайте без меня.

«Все посчитают, что я просто хожу за Гэвином как тень, а без него ничего даже решить не могу — там, где должен решать как валгтан, — подумал он. — И пускай». И многие, кстати, так и посчитали. Но все-таки это были не злые мысли, во всяком случае, у большинства из тех, у кого эти мысли все-таки были. Йиррин по-прежнему ухитрялся ладить со всеми, и даже все то худое, что думали про Гэвина, на его певца не распространялось. У Хилса, например, в этих мыслях оказалось даже немного сочувствия. Певцам хорошо судить или хвалить из второго круга. А вот посмотри-ка на это, приятель, из первого. Отец ему когда-то (давно) однажды сказал: «Во имя Девы, когда я был дружинником — какие это были легкие походы. Хотя, конечно, молодой тогда был. Молодым все легко». А в большинстве своем людям некогда было тогда думать про Йиррина, оттого что души их были полны Моной, Гэвином и всеми собственными бурями, что разбудили в них эти две так странно столкнувшиеся вещи — остров Мона и Гэвин, сын Гэвина.

— Я согласен, Сколтис, — сказал Хюсмер. — Мона нам нужна. Да еще, пожалуй, нам спешить придется, чтоб поспеть туда раньше остальных. Не к одним нам приходят новости.

Йиррин слышал эти слова, когда уходил.

Собственно, от него так и ожидали, что он не посмеет — один против всех. Он был устроен по-другому — ему хотелось быть как все, но не в стихах, конечно.

Следом за Йиррином встал Пойг, сын Шолта. Только он ничего не сказал — пошел прочь молча, и уж после него они все ушли, люди из дружины Гэвина, один за другим. Каждый из них мог бы тоже своим запретом поломать любое решение этого совета, но им хотелось совсем другого — им хотелось бы сейчас лететь к Моне, туда, куда ветер, туда, куда дикие гуси, туда, куда остальные. А обсуждение продолжалось так, как это положено, — не замечая, что кто-то уходит, — имо рэйк киинит.

— Я не слыхал, чтоб, кроме нас, этим летом в Добычливых Водах бродила стая больше, чем в десять мачт, — сказал «старшой» с корабля рыбаков по имени Сигли, сын Эйби. — Ну, Бираг еще. Конечно, может кто-то и объединиться для такого дела; но им ведь еще время будет надобно. Нет, возле Моны мы во всяком разе будем вперед всех.

И еще, в то время как Йиррин уходил прочь, случилась такая вещь, которую никто тогда и не заметил. На песке посредине круга лежал здешний демон, лежал себе в виде ракушки какой-то, никто и не замечал, что это демон. И, когда эта ракушка высунула вдруг из себя ноги и побежала боком по песку, никто тоже внимания не обратил. Демоны — вещь обыкновенная, сколько их в песке копошится, в любом дожде и в любом пригорке, — жизни не хватит на всех внимание обращать. И Йиррин тоже не заметил, как маленький краб вцепился ему в плащ и как потом побежал по плащу выше. Ему нынче было не до прибрежных демонов с их шалостями.

— Согласен, — сказал Белен Приговорный, кормщик с купеческого корабля.

— Есть кто-нибудь, кто хотел бы запретить это решение? — спросил Сколтис.

Обычно это делает предводитель. То есть что значит «обычно»? Всегда. До этого дня и этого совета, честно говоря, никто из тех, кто собрался здесь, не мог и подумать, что когда-нибудь они настолько всерьез воспримут формулу «капитан среди капитанов, а не капитан для капитанов».

Сколтис повторил слова решения. Это тоже делает предводитель.

И совет прокричал свое согласие.

А Гэвин снимал плащ в это время. И снимал он его долго, очень долго, оттого что не расстегивать застежки ему хотелось, а выдрать их, о чем молвится — «как траву из земли», рванув плащ через голову.

Он для этого дня и для этого совета выковал себе броню такую, что — казалось ему — ничто не пробьет. Потому что не меньше других он понимал, до чего губительно поддаваться ярости, — просто у него не получалось не поддаваться, и с каждым разом не получалось все горше и горше. А он знал, на что способна Гэвировская ярость. Гэвин всю жизнь надеялся, что уж его-то эта ярость обойдет стороной.

И еще надобно сказать, что распри и побоища, когда приходится проливать кровь людей, говорящих с тобою на одном языке, из Хюдагбо, — а уж тем более из одной с тобой округи, — ему никогда не нравились. Больше чем не нравились. Так ненавидеть это занятие может только человек, который целый год проползал на брюхе, выслеживая Локхиров и приверженцев Локхиров, точно охотник.